|
ПЕСНИ БЕГУЩЕЙ ВОДЫ Роман
Предисловие автора
«Азия, Азия, золото, пыль... Время теряется – как река в глотке песка...» Строки из стихотворения ташкентского поэта Михаила Гара создают образ Средней Азии, в которой время течет неспешно, оставляя за собой и золото, и пыль, и прах. Все тонет в «глотке песка», но не пропадает бесследно. В глиняных курганах до поры до времени спят древние города Азии, за стенами которых жизнь замерла, оставив потомкам загадки в виде уникальных находок, настенных росписей, захоронений. Основным местом действия в романе «Песни бегущей воды» является один из значимых исторических регионов Средней Азии, а именно Нахшаб – область Южного Согда, которая находилась в долине реки Кашкадарья и была одним из центров Великого Шелкового Пути. Страна Согдиана, или иначе Согд, Сугуд, представляет особый интерес для понимания истории Средней Азии и связи древних стран этого региона с восточными и западными соседями. Эта страна располагалась в долинах рек Зарафшан и Кашкадарья и упоминалась в таких древних книгах, как Авеста, в описаниях греческих историков и китайских купцов, в надписях на Бехистунской скале царя Дария I. Но, как пишет Сулейманов Р. Х. в своей работе «Нахшаб – тайны забытой цивилизации», «...почти до середины XX века ни индивидуального облика искусства, ни особенностей материальной и духовной культуры населения Согда наука не знала. Археологические памятники древней согдийской культуры долго оставались почти не изученными. Впервые в науке более или менее всесторонние представления об особенностях культуры античной Согдианы были получены при изучении Еркургана» [1]. _______________ [1] Здесь и далее в предисловии приведены отрывки из работы Р.Х. Сулейманова «Нахшаб – тайны забытой цивилизации».
Еркурган – это древнее городище, которое находится в семи километрах от современного города Карши. Большой земляной холм по пути в Бухару издавна привлекал внимание путешественников и исследователей, но «лишь в семидесятых годах двадцатого века специальная экспедиция Института археологии АН Узбекистана начинает целенаправленные раскопки этого древнего города. Особая ценность Еркургана для науки состояла в том, что город, будучи заброшен в VI веке, сохранился как археологический заповедник, и руины его почти не были разрушены до XX века». Раскопки показали, что город, который находился на месте Еркургана, был первым столичным городом Южного Согда, называемого в разное время Никшапайя, Ксениппа или Нахшаб. Он существовал с VI века до н. э., а его руины не уступали по своим масштабам «Балху в древней Бактрии и Сузам в Месопотамии»! Во время археологических раскопок на древнем городище Еркурган были найдены уникальные артефакты, сюжетно связанные с древними легендами, передаваемыми в народе из поколения в поколение, и указывающие на широкие культурные связи согдийцев. Это изображения женского божества, оттиск печати со сценой, где правитель восседает на драконе, гемма-инталия этрусской работы с изображением греческого бога Зевса. Под кирпичным алтарем в храме Еркургана найдены три небольшие, но ценные фигурки. Это агатовая бусина в виде лягушки, золотой амулет в образе ежа, украшенный вставками из бирюзы и перламутровой раковиной-наутилусом, и агатовая фигурка силена – греческого духа реки. Каждый из предметов мог символизировать бога, которому поклонялся тот, кому они принадлежали. Лягушка – спутница богини плодородия и всех вод ведического происхождения. Еж, наряду с собакой и выдрой, – священное животное Авесты. Силен – персонаж греческой мифологии, старый сатир, сын Гермеса и нимфы. В истории древнего города немало тайн. В эпоху распространения зороастризма в Нихшапайе одновременно с поклонением огню почитают божество, имеющее отношение к воде. В центре города построен храм, в котором найдены фрагменты скульптуры женского божества, названного археологами Речной богиней. О ее истинном имени не сохранилось никаких документальных свидетельств. Судя по атрибутике, по находкам на городище Еркурган, в храме, посвященном этой богине, она вобрала в себя ипостаси нескольких божеств из разных пантеонов богов: Наны – богини плодородия в иранской мифологии; Ардви Суры Анахиты – богини воды и плодородия в зороастризме; Ардохш – кушанской богини, покровительницы царей, дарующей власть и силу; Афродиты – древнегреческой богини любви и красоты, плодородия и вечной жизни, браков и деторождения; Сарасвати – речной богини, «богатой водами», богини мудрости, знаний, красоты в индуизме. С рекой, но не с земной, а с небесной можно связать и само название исторической области. Топоним «Нахшаб» переводится с согдийского, как «прекрасная ночь» или «хороший вечер». А префикс «ни» в топониме «Никшапайя» указывает направление сверху вниз. Средневековое название реки Кашкадарья – Кашкашон означает небосвод. А если посмотреть на схему реки с ее многочисленными ответвлениями и многими населенными пунктами на их берегах, то невольно возникает картинка ночного неба с широкой полосой Млечного пути и множеством звезд вокруг. Ночное небо в Каршинском оазисе во все времена было прекрасным. Глядя на него, с восторгом подумаешь о том, какую благодать дарит людям природа или боги, чьи имена связаны с ее стихиями – водой, воздухом, землей, огнем. Более двадцати пяти лет археологи работали на городище Еркурган, но ныне раскопки приостановлены. Дворец, храм, цитадель для сохранности снова укрыты землей, но общий план городища угадывается даже по отдельно стоящим холмам. Оборонительная стена все еще окружает древний город, и в ее оплывших очертаниях просматриваются проемы ворот, угловые башни. Все сооружения города описаны в монументальном труде известного археолога Узбекистана Сулейманова Рустама Хамидовича «Древний Нахшаб». Немного фантазии и давно уснувший город оживет, представ перед читателем через восприятие путешественников, впервые прибывших к его воротам, посредством рассказа о жизни и работе местных жителей, как царей, так и простого люда. Как выглядел древний город в период своего расцвета? Какие люди жили за его надежными стенами? Какие чувства владели их умами и сердцами? О многом можно догадаться, увидев дела рук мастеров древнего Нахшаба – те находки, которые сделали археологи на руинах Еркургана. Среди них предметы быта, ювелирные изделия, фигурки божеств, росписи стен храма, дворца, цитадели и многое другое. В дополнении с легендами и сказами, исторический материал обретает более глубокий смысл, а через него более явственной становится жизнь людей далекой эпохи. «Археологам, исследующим историю по скудным и обрывочным остаткам материальной культуры древних людей, для реконструкции общей картины культурного развития древних обществ часто приходится пускаться в увлекательные интеллектуальные путешествия и авантюры во времени и пространстве, сидя в кабинете за книгами. Без подобных теоретических поисков, когда, сравнивая материалы разных эпох и регионов, удается реконструировать недостающие звенья и детали общей картины или по найденной конкретной находке восстановить часть картины культуры, невозможно воссоздание общего процесса исторического и культурного развития исследуемой эпохи». Таким же образом сплетая реалии и легенды в единое повествование, я попыталась воскресить жизнь столичного города Никшапайи, показать красоту и возвышенность не только дел рук человеческих, но и природы, которая сама по себе достойна восхищения и поклонения. Работая над романом, я обращалась к трудам узбекских археологов и хочу отдельно поблагодарить их за статьи и книги, из которых я почерпнула знания, позволившие мне приблизить описания жизни той эпохи к реальным. Сердечно благодарю профессора Сулейманова Рустама Хамидовича за консультации и предоставленные книги, за разъяснения по вопросам истории региона и детальные описания находок. Моя особая благодарность профессору Исхакову Мирсадику Мирсултановичу за консультации по вопросам этимологии согдийского языка, точности топонимики, подбора имен собственных, соответствующих описываемому историческому времени, а именно третьему веку нашей эры. Благодарю всех своих друзей, которые делились со мной знаниями в области истории, узбекского фольклора, согдийского языка, что позволило не только создать интересный сюжет, но и более полно показать культуру нашего народа, расширить представление о богатом и до сих пор еще загадочном крае, каким является Древний Нахшаб.
Покинув свой предел, проник я вглубь небесных высей, Я беспредельности достиг – что мне с пределом делать? Боборахим Машраб Пролог
1973 год, городище Еркурган
Лягушачий хор достиг апофеоза! Перекатывая звуки в луженых глотках, невидимые твари, обитающие в заполненных водой древних оборонительных рвах и водоемах, орали что есть мочи, перекрикивая не только друг друга, но и людей, столпившихся посередине городища, окруженного оплывшей, но все еще мощной стеной. Горстка парней и девчат в запыленной рабочей одежде столпилась в раскопе над бывшим алтарем храма. – Что нашли?.. Девушка-археолог подняла руку. На раскрытой ладони лежал камень – не камень даже, камушек! – чуть больше сантиметра в длину. Девушка дунула, и пыль, покрывающая его многие века, разлетелась облачком, обнажив при этом желто-коричневую спинку еще непонятной фигурки. Снизу из раскопа раздался восторженный крик: – Здесь еще что-то! Блестит! Кажется, золото... Лягушки умолкли. Дикие утки с утятами попрятались в прибрежных камышах. На холм, возвышающийся над стеной города в юго-восточной стороне, поднялся старик. Ветер теребил полы его белоснежного халата. Старик оперся на посох и, приложив ладонь ко лбу, всматривался вдаль, словно тоже пытался разглядеть клад, найденный археологами. – Смотри, – девушка в пестрой косынке толкнула товарища, обращая его внимание на старика. – А? Что? Старик? – скороговоркой откликнулся тот. – Да он там каждый день сидит, лягушек слушает! – А сейчас не сидит – стоит! Девушку словно магнитом притягивал этот старик, проявляющий к раскопкам особое внимание. Многие из жителей окрестных кишлаков приходили посмотреть на работу археологов, но этот старик не был похож на обычных зевак. Каждый день, когда спадала дневная жара, он поднимался на холм, некогда бывший угловой башней стены города. Ныне с него открывался широкий обзор на все городище. Старик не проявлял особого любопытства, просто смотрел, и все. На приветствия отвечал с достоинством аксакала, но не более. Ничего не спрашивал, ничего не говорил. В конце концов все привыкли к его ненавязчивому вниманию и воспринимали как нечто постоянное и неизменное в этом дремлющем царстве истории. – Ты лучше сюда посмотри! Мы нашли клад!! Радости ребят не было конца. И вот уже все вместе, склонившись над крохотными фигурками, извлеченными из кладки алтаря храма, они рассматривали миниатюрную лягушку-бусинку, так реалистично вырезанную из агата, что, казалось, она откликнется на зов лягушек из пруда у стены города и спрыгнет с ладони, зычно квакнув впервые за сотни лет. Смех вызвал такой же агатовый, в бело-коричневых полосах, толстенький человечек, которого мастер изобразил сидящим. Он прикрыл уши ладонями, словно не желая никого слушать, и разве что не стучал копытцами на своих коротеньких ножках. Но самой ценной фигуркой из подношений Речной богине оказался золотой еж. Это был амулет! Длиной в три-четыре сантиметра, ночной охотник сидел, поджав лапки и вытянув мордочку. Круглые нашлепки в виде колечек покрывали нижнюю часть его тельца. В некоторых сохранились бирюзовые камешки, будто иглы, а спинка переливалась перламутром раковины-наутилуса – символа творения, удивительной гармонии созданий природы. Девушка приподнялась на цыпочках, пытаясь рассмотреть находки через головы товарищей, но ничего не увидела. А старик так и стоял на холме! – Я пойду к нему, – шепнула она парню. – Спрошу, может, надо чего, – и, не дожидаясь ответа, побежала от храма к стене, легко касаясь подошвами кед старой улицы, помнившей размеренные шаги мастеровых, прикосновения босых детских ног, топот копыт. Лягушки в заводи вновь оживились. Одна подала голос, другая ответила ей, и вечный хор жизни разлетелся по городищу призывными звуками его неизменных солистов. Старик увидел спешащую к нему девушку и, пока она бежала, наблюдал за ней, прищурившись и поджав губы. – Здравствуйте, дедушка! – чуть запыхавшись, сказала она, как только приблизилась, но даже ее звонкий голос едва не утонул в лягушачьем хоре. – Цыц все! – рассердился старик, и лягушки смолкли, недовольно хмыкнув раз, два и вовсе приглушив любимую песню. – Они вас слушаются! – девушка улыбнулась и спросила: – Не нужна ли вам какая-то помощь? Старик подозвал ее, махнув рукой, у которой, как показалось, были скрючены пальцы. Девушка не успела разглядеть: рука полностью скрылась за длинным рукавом халата. Да и неудобно глазеть на то, что человек прячет, что, может быть, связано с печальными событиями его жизни. Девушка подошла и встала рядом. День радовал самым приятным временем: вечерело. Опускаясь все ниже, солнце забирало с собой жар, которым щедро одаривало все живое с рассвета до заката. Ветер помогал ему – выдувал тепло из-за спящих курганов, испещренных холмиками, словно пупырчатая спинка лягушки, прятал между стеблями камышей в пруду, подхватывал прохладу воды и пригоршнями кидал на землю, охлаждая ее. – Красота какая! Простор! – восхитилась девушка, и старик довольно кивнул. – Что нашли? – спросил он, глядя на раскопки. – Клад нашли! – похвасталась девушка. – Ну, небольшой такой, – смущенно улыбнулась она. – В храме. Золотого ежа и две агатовые фигурки – силена и... –...лягушку, – закончил старик. – Да-а-а... а откуда вы знаете?.. Старик вздохнул. Молодежь! Как ответить, откуда старики все знают? Жизнь прожить надо, чтобы понять это. Да такую, как он прожил – долгую, такую долгую, что и не рассказать! – Знаю я, – ответил просто. Он повернулся к солнцу. Лучик скользнул за вырез рубахи, такой же белой, как и волосы на голове, прикрытой тюбетейкой с бело-черным узором в виде скрученных плодов перчика, хранящем того, кто ее носит, от злых сил. Показалось девушке или нет, но что-то блеснуло из-за ворота рубахи, поиграв светом. «Ква», – послышалось в пруду. Чудно! – Нашли... – тихо, не для чужих ушей, а сам себе прошептал старик, часто моргая. Это больше по привычке: в его сухих глазах слез давно не осталось. – Посмотреть бы поближе, подержать... разве они понимают, какой клад нашли?! Не золото ценно, а тепло рук, не камень, а пыль, покрывающая его!
Ночь – нежная и таинственная – укутала Еркурган звездным покрывалом. Вечный живописец, которому подвластны все стихии и судьбы, щедрой рукой раскидал по небу капли серебра. Млечный путь широкой рекой лег от края до края горизонта. Нах хшаб! Прекрасная ночь! Светлая, сияющая, как и священные воды реки, с незапамятных времен несущей жизнь в долину. Древний город многие века спит под этим драгоценным покрывалом под нескончаемые песни цикад и журчание воды. Яркие звезды каждую ночь перемигиваются друг с другом. А звездная река течет и течет через столетия бушующего времени, с неизменным безразличием взирая на землю, по которой из века в век ходят люди, оставляя после себя прах и то, что они смогли создать при жизни: храмы и дворцы, картины и скульптуры, украшения и амулеты. Но есть еще то, что невозможно облечь в нечто осязаемое, что можно увидеть, к чему можно прикоснуться. Это чувства! Во все времена любовь и страсть, нежность и ревность владели сердцами людей и порой толкали их на поступки, способные изменить жизнь. Старик знал это как никто другой! В его жизни все уже было – любовь, встречи, расставания, потери... В эту ночь он уснул без сновидений. Духи прошлого дали ему передышку, оставив наедине с самим собой, но ненадолго. Где-то там, в развалинах, еще прячется до поры до времени один камень, ценный не только силой, дарованной богами, но и памятью о давних временах, когда на месте руин старого города возвышались крепкие стены. Когда археологи найдут тот заветный камень, цель его жизни будет достигнута! И что дальше? Дальше будет новый день! А пока река нежно баюкает, напевая вечную песню. Золото... пыль... Время теряется – как река в глотке песка...
III век, Тенгри-таг [2]
Глава 1. Искушение
Теплое озеро развлекалось, гоняя облака по небу. Не то чтобы ему не нравились белые пушистые клубы влаги, каждый вечер выползающие из-за окрестных хребтов, но ведь собирались они над ним! Облака закрывали небо, с которым воды озера соперничали в цвете. Белые, серые, лиловые, они не давали солнечным лучам играть в догонялки, проникая вглубь его толстого, тягучего тела. Озеро поднимало верхние воды и волнами гнало непрошеных гостей от одного берега к другому, насколько хватало мощи. Ветер поддевал волну снизу, подбрасывал вверх брызгами, и, поймав лучик света, сияли они на рассвете драгоценными камнями! В это утро горячее испарение озера сначала растопило облака на юге, как раз там, где на каменистом берегу залива стояла одинокая потрепанная юрта. Целый сноп лучей прорвался в небесную прорешину и устремился вниз к рябым водам. Уже ослабевающие после ночной борьбы, облака поднатужились и поплыли друг к другу, явно намереваясь сомкнуться, но вместо этого они опрокинулись и застыли, будто кто дунул сверху, да с такой силой, что и зимнему ветру не сравниться. Вся природа притихла. Проснувшиеся было птицы смолкли на полузвуке; готовые слететь, желтые листья на деревьях замерли; сурки, только высунув нос, снова попрятались в норах. Старик вышел из юрты, да так и встал как вкопанный, и с открытым ртом глазел на чудо, которое – старик и не мог подумать иначе! – сотворил Великий Тенгри [2]. Свет лился с неба потоком. Облака, ставшие пурпурными, сгрудились вокруг небесного ока. Воды Теплого озера впитали радужные цвета и пошли рябью, удивительным образом обходя гладкие как зеркало водяные блюдца. В одном таком вдруг золотом вспыхнул большой предмет. Старик пригляделся и... едва не задохнулся! Как рыба он ловил ртом воздух, вместе с тем пытаясь позвать свою старуху, но только хрип вырывался из его горла. Услышав нечто странное, старуха вылезла из-под одеяла и, сунув ноги в ичиги, вышла наружу. И в это же время водяной кулак играючи подтолкнул тот предмет ближе к берегу. _______________ [2] Небесные горы. [3] Тенгри – бог неба у кочевников.
Увидев жену, вставшую рядом с ним, старик тыкал заскорузлым пальцем то на озеро, то в небо и мычал. – Да вижу я, – отмахнулась она, будто не впервой ей такое зрелище, будто уже видела такое и разве что озадачена. – Ты, ты... смотри, смотри! – старик дергал ее за шерстяной рукав, и вдруг опустил руки. Удивление, страх, волнение, восторг – клубок чувств обессилил его. Он только и мог, что смотреть. Сверкая так, что слезы побежали из глаз, золотой сундук мягко качался на волнах. – Утонет... – выдохнула старуха. – М-м-м, – старик еще не обрел дар речи и только мычал. Старуха толкнула его в бок, да так сильно, что, тщедушный, он упал, едва успев выставить вперед руки. – Ты, ты... ты зачем толкаешься?! Гадина ползучая! – речь вернулась и именно такая, какой и была. Уголок бесцветных губ пополз вверх. Раковины век сомкнулись, но и сквозь узкую щелочку между ними был виден хитрый взгляд. – Вставай, старый дурень, плыви за сундуком, мычишь тут, как телок, а сундук-то утонет! Озеро, словно поддакивая, покачало дар небес, дразня и обольщая. Один край сундука хлебнул воды, но, поддев его волной, озеро не дало ему перевернуться. Оно даже подтолкнуло золотую игрушку ближе к берегу. Качаясь на волнах, сундук вдруг открылся. Старики ахнули и упали на колени, спрятав лица за сомкнутыми руками. Вездесущий ветер поднырнул к самому носу старика, подхватил торопливое бормотание и вместе с песней волн унес его в небо:
Да дойдёт наша молитва до Белого Творца! Мы молимся тебе днями и ночами, Да дойдёт наша молитва до твоего дворца! До Великого бога! О, Тенгри!..
То ли молитва пришлась к месту, то ли Тенгри торопился по другим делам, но окно Властителя Небес закрылось, а на востоке поднялось солнце. Теплое озеро оставило на время сундук и, со всей силой обрушившись на надоевшие облака, разогнало их по ущельям. Старики подняли головы. Сундук покачивался на водной глади. Вода плескалась в его бока, изредка попадая внутрь. Старуха резво вскочила. – Наберет воды и утонет! Она заметалась по берегу, вернулась к юрте, обежала ее вокруг и, споткнувшись о деревянное корыто, из которого поили коз, разразилась самой страшной руганью. Старик, согнувшись, как собака перед прыжком, не спуская глаз с корыта, подошел к нему. Перевернул. Старуха замолкла на полуслове и вся подобралась. Старик поднял корыто и потрусил к берегу. Старуха за ним. Выдолбленное бревно легло на воду выпуклой стороной и закачалось уточкой. Старик скинул обувь и ногой попробовал воду. Холодна! Ой, холодна! Он попятился, но наткнулся на корявые руки старухи. Она подтолкнула его назад, шипя, как змея: – Потерпишь, не помрешь, до сундука рукой подать! Плыви! – А... нельзя! – старик вывернулся и ухватил ичиги, торопясь засунуть в один из них замерзшую ногу. – Почему нельзя? Кто тебе сказал, что нельзя? – Нельзя и все тут! – старик топнул обутой ногой. – Сама знаешь: нельзя из озера воду брать, пить, купаться, скот поить! Хочешь на меня гнев Тенгри обрушить?! Он пошел на старуху, но та была не из пугливых, да и соображала быстро. Руки в боки и тоже на старика идет. – Тогда зачем он, – кивок ввысь, – сундук в озеро бросил? А? Было бы нельзя, лежал бы сундук здесь, – топнула зло, – тут лежал бы! А он где? А? Раз Тенгри его нам в озеро скинул, значит и тебе в озеро можно! Старуха выдохнула. А сундук тем временем накренился сильнее и... лег на бок. Прямо на глазах стариков в воду потекла золотая струя. Старуха ахнула. Но сундук выпрямился и, дразня, медленно поплыл прочь от берега. Страх потерять добро, само упавшее на их головы, подтолкнул старика. Он побежал к воде и плюхнулся в нее, успев одной рукой обхватить свое полубревно. – Греби рукой, греби! – увещевала старуха, и старик погреб. Вода взяла его в холодные объятия. Сначала она влезла в сапоги, потом пробралась сквозь тонкую ткань штанов, потом подлезла под стеганый халат, влилась внутрь через ворот и потекла ручейками по груди и спине. Старик погреб сильнее, но сундук не приближался. От каждого взмаха руки он удалялся все дальше и дальше. Вода насквозь промочила халат и, вмиг потяжелевший, он потянул своего хозяина вниз. Старик испугался, завозил ногами, повис на корыте обеими руками. Сундук будто того и ждал: остановился, мерно покачиваясь на месте. Старуха металась по берегу, закрыв рот морщинистой рукой. А то отымет ее и приставит ко лбу, прищурится, вглядываясь. Плывет муж! Держится еще... А как сундук-то потащит?.. Ой-е-ей! Надо было хоть веревку взять, хоть крюк какой... Старик добрался до сундука, развернулся, вытворяя кренделя ногами, дотянулся до золотого края и потащил сокровище к себе. Бревно, став скользким, выпрыгнуло из-под стариковой подмышки. – Держи! – заорала старуха. Сердце в груди старика захолодело, кровь остановилась, а глаза того и гляди выпрыгнут вслед за бревном. Не отпуская сундука, старик забил рукой по воде, кое-как дотянулся, а оно снова выкрутасы вытворяет: перевернулось и качается корытом. Старик сообразил, что так оно и лучше. Висит он в воде, трепыхается птицей, болтая ногами во все стороны, и держится, несмотря на предательский халат! Хорошо, хоть короткий! А то... Дрожь пробрала от таких мыслей, но сундук под рукой шевельнулся и снова все думы о сокровищах! Старик крепче сжал деревянный край, и другой рукой зачерпнул из сундука горсть камней. Плюхнул их в середину корыта, снова пошарил в сундуке. Но сильнее, чем надо было, надавил на него и пошел сундук в воду! Вниз! Старик поддел его коленом, затормозил на миг, но и его хватило, чтобы запустить руку в сокровища. Ухватил, сколько мог, вытянул руку, бросил камни в корыто. А сундук покачивается на ноге, балансирует. Старик чувствует – силы уходят, ногу свело от самых пальцев и боль все выше пробирается. Еще раз нырнул в сундук и схватил крупный камень. И все! Сундук перевернулся, и в синюю глубокую воду потек сияющий ручеек сокровищ! Вытекли все, и сундук, набрав воды по самый край, пошел следом за ними. Старик крепче ухватился за корыто и, кося глазами на свои сокровища, – как бы не смыло! – погреб к берегу.
...Разноцветье слепило глаза! Старик прищурился, обвел взглядом окрестности и чуть не задохнулся от охватившего его волнения. Вокруг, насколько хватало обзора, расстилалась долина, усеянная драгоценными камнями. Они лежали кучно и по отдельности, крупные и мелкие, сверкающие гладкими сколами и матовые, словно запеченные в печи. Слитки золота и серебра глыбами торчали в зарослях самоцветов – сапфировых, алмазных, рубиновых, изумрудных. Старик и названия их не знал, но одно было ясно: попал он в сказочную долину! Не удержавшись от соблазна, он наклонился, зачерпнул горсть камней, поднял к глазам. Но камни недовольно заворочались, зыркнули острыми лучами, ослепили глаза. Старик испугался, высыпал камни под ноги. Ветер подхватил их и понес радужный хвост к горизонту. Падают камни из него на лету и превращаются в диковинные образы. Гранаты кровью разбрызгиваются, сапфиры синими конями скачут, жемчуга красавицей обернулись. Жеманится она, смотрит кокетливо. Но стоило старику протянуть руку, как со смехом убежала. И вместо нее вдали появился обнаженный мужчина: бородатый, мускулистый, с посохом в руке, а на том посохе сокол сидит. Сверкнули глаза зоркой птицы изумрудами, и зеленая дорожка пролегла от них к старику. Хозяин сокола, заметив его, подался вперед, сделал шаг и простер руку в сторону. Старик упал на колени. Суровый взгляд приковал его – головы не опустить! Смотрит прямо в душу, а от руки его дорога побежала – далеко, за горизонт... Старик вглядывается, трет подслеповатые глаза и вдруг слышит у самого уха: «Ква-а-а». Щурясь, поводя головой так, чтобы лучше видеть, смотрит он на свое плечо, а на нем сидит лягушка. Чудная! Наполовину красная, сучит задними лапками, а передние исходят цветом: то желтыми становятся, то зелеными, а то и вовсе побелеют. Лягушка тоже на старика глазеет. Да как квакнет, широко открыв зеленый рот! Старик даже ее каменные внутренности рассмотреть успел! А лягушка не унимается. Завела свою песню и переползает на грудь. Старик не то чтобы испугался, но почувствовал отвращение к скользкой твари. А она снова раскрыла рот, и вместе с кваканьем вырвался из него сноп света! Старик едва не задохнулся, открыл рот и... «ква-а-а!» раздалось из его горла. А лягушке, видать, того и надо было! Приникла она к груди, зеленую морду подняла выше и вытягивает из нутра его дыхание, а все ее каменное тело пошло всполохами: красными, желтыми, зелеными...
– А-а-а, – стон вырвался из открытых уст. – Джаркын, Джаркын, – всхлипывая и поглаживая мужа по груди, причитала старуха, – очнись, Джаркын, что ж я без тебя, как я одна-то... Джаркы-ы-ы-ын... Собственное имя отдавалось в голове глухими ударами. Старик слышал плач и силился открыть веки, казалось, сросшиеся меж собой. Так и не справившись с ними, он простонал и выпростал руку из-под одеяла. – Что, что? – всполошилась жена. – Молока дать, а? Попей, попей, Джаркын, полегчает! Наша козочка, сам знаешь, на вольных травах гуляет, молоко у нее хорошее, мертвого на ноги подымет! – А-а-а, – хотел Джаркын сказать, что дура жена, что он и не собирается умирать, а вместо слов только стон, и кашель из самой глубины груди, с клокотом подобрался к горлу, перекрыл его. Старуха поднесла чашку с молоком к губам, влила немного. Теплая жирная струя соскользнула в рот, согрела горло. Дышать стало легче. – Айтулин, – прохрипел старик, – дай... – кашель прорвался, не дав договорить, но сил хватило поднять руку с растопыренными пальцами. Айтулин сразу смекнула, о чем муж беспокоится. Живо отползла к изголовью, вытянула потрепанный мешок с сокровищами. Как старик доплыл до берега, Айтулин сразу выгребла камни из корыта и спрятала подальше от людских глаз. Жили старики одиноко, да мало ли! Кто из кочевников мимо пройдет, а то худой какой человек заглянет. В юрте у них добра-то и нет, так, какая-никакая утварь, одежонка, вот и припрятала старуха заветные камни в тряпье. Кому оно надо?! – Дай! – старик скрючил пальцы, пытаясь показать, что именно он просит. Да разве его старая жена поймет! А она и думать не стала, чего мужу надо, поставила мешок перед ним, развязала заскорузлые завязки, раздвинула ткань и сама чуть не нырнула внутрь своим луноподобным лицом – так влекли к себе удивительные камни, так манили, что терял человек разум при виде их сияния. – Уйди, – прошипел Джаркын, приподнимаясь на локте. Айтулин откинулась назад. Если бы муж в этот момент посмотрел на нее, то увидел бы демоническую улыбку и дурной бесцельный взгляд. Но не до жены ему было. Лягушка из бредового сна не давала покоя! Джаркын запустил руку в мешок, провел ладонью по камням, и вспомнились недавние ощущения, как так же на ощупь он доставал камни из сундука. Не сон то был! Явь! А вот и заветный камень. Пальцы пробежались по его выступам. Лягушка?.. Джаркын сжал камень и вынул руку. Немощь помутила рассудок, силы словно утекли, как те дары, в Теплое озеро. Рука, державшая тело, подкосилась, и старик упал, уткнувшись лбом в кошму. Терпкий запах сырой валяной шерсти ударил в нос, как щепоть дурманящего порошка, пробуравил мозг до затылка и вернул сознание. Тяжело дыша, Джаркын перевернулся на спину и положил руку с камнем на грудь. Протяжный выдох мужа привел в чувство старуху. Она подползла, толкнула его, вглядываясь в лицо, покрывшееся испариной. Рука старика соскользнула, и Айтулин вскрикнула, увидев на его груди лягушку. Красная, с желтыми и белыми полосами поперек, она казалась трепещущей. Даже зеленая агатовая морда играла цветом. Старик открыл рот, ловя воздух. Айтулин позвала его: – Джаркын... ты живой?.. Он махнул одной кистью и провалился в сон без сновидений. Айтулин посидела рядом, прислушиваясь к дыханию мужа. Красно-зеленый агат так и лежал на его груди. Убрать?.. Оставить?.. Айтулин никак не могла решить, что сделать. Ее сморщенное от жизни лицо отражало недоумение. Столько чудес, сколько они с мужем увидели за последние два дня, никто из их рода никогда не видел, ни одного такого! Айтулин довольно улыбнулась. Все-таки чудеса – это так необычно! Вот что она видела за всю свою жизнь? Эх... Родилась на просторе, кочевала с отцом и матерью, пока не повзрослела, не стала девушкой. А потом? Потом появился Джаркын. Увезли ее на другой берег Теплого озера, где и горы не так высоки, и люди другие. Чужие люди. Но Джаркын оказался ласковым мужем. Не бил, как другие, жалел, когда туго приходилось, когда работы было столько, что голова не соображала, сердце гасло в груди и только руки да ноги работали, будто сами по себе. Родила Айтулин четырех дочерей. Сколько просила Умай дать им сына, сколько просила... не дала! Видно, не доходили молитвы до ее ушей, не до нее было жене Тенгри, других слушала. Джаркын корил жену за дочерей, сына ждал. Не дождался. Как выросли девочки, вошли в свою пору, отдали их, как и ее когда-то, и остались они с мужем одни. Поставили свою старую юрту на берегу озера, неподалеку от шумной реки, что стекала в него с гор, да так и стали жить здесь. Перестали кочевать. Уходил Джаркын в горы, то на охоту, то травы накосить, но недолго там оставался. Пасти им особо некого – козу да несколько овец, что за девочек дали, и в окрестностях реки прокормить можно – невелика отара! Конь старый был. Но помер в прошлом году, время пришло. Без коня трудно. Джаркын совсем сник. А на что его выменяешь? Эх, были бы сыновья, все было бы у них по-другому! И ей помощь была бы: это дочери уходят в чужую юрту, а сыновья невесток приводят! И сами отцу в помощь. Джаркын во сне чмокает, есть, небось, хочет. Два дня не ест. Хорошо, хоть молока выпил. Щеки порозовели. Рука Айтулин легла на лоб мужа. Не горит... Неужто камень жар забрал? Ох и чудеса! Айтулин решила оставить подарок Тенгри на груди мужа. Укрыла его только потеплей. Посидела еще, послушала, как он дышит. Тихо дышит, не хрипит. Пусть спит! Надо поесть приготовить. Проснется голодный! Мясо сушеное еще осталось, ячмень есть, молоко заквасила вчера, надо процедить, курт [4] навалять, с супом в самый раз будет! Айтулин привстала на плохо гнущихся ногах. Руками себе помогла, да задела мешок с сокровищами. И такая радость ее вновь обуяла! Вот их спасение! Теперь и конь у них будет, и какого бродягу наймут в помощники, и юрту обновят – совсем кошма [5] прохудилась! Расплылось лицо старухи в улыбке! Вновь захотелось посмотреть камни. Она взяла мешок и вышла с ним из юрты. Солнце ярко светило над головой. Озеро разогнало облака, и теперь они белым пухом лежали на хребтах гор. Не сразу различишь, где облако, а где снежная шапка! Айтулин стянула сушившуюся кошму на землю и уселась на ней, скрестив ноги. Мешок, украшенный цветами из красной шерсти, кое-где побитый молью, грел пальцы. Айтулин не выпускала его из рук, наслаждаясь предвкушением зрелища. Но вот нетерпение достигло своего предела, и она расправила старый войлок, разгладила смятый край и, приподняв за нижний угол, тряхнула мешок. Камни, обгоняя друг друга, высыпались на кошму. _______________ [4] Курт – шарики из высушенного творога. [5] Кошма – войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти.
– Ай, ай, ай, – довольно запричитала старуха, покачиваясь из стороны в сторону. Других слов, кроме короткого восклицания, у нее не нашлось, чтобы выразить восхищение и то довольство, которое она ощущала. В животе приятно щекотало, как в былые годы, когда Джаркын запускал руку под платье, а в груди замирало сердце, ожидая то ли радости, то ли беды. Не так много сокровищ успел забрать муж из сундука, но и горка величиной с черепаху радовала глаз. Айтулин зачерпнула камней, как воды в ручье. Каплей упала жемчужина, проскользнул между пальцами лазуритовый кабошон, скатился с ладони полупрозрачный агат... Женщина поднесла ладонь к глазам поближе, почти под нос, и зацокала языком. – Ай, ай, ай... Трясущиеся, скрюченные пальцы пробежались по камням. Приятным холодком отозвались сокровища. Айтулин сжала подушечками пальцев краснеющий сердолик, подняла, снова зацокала языком. Воображение старой женщины рисовало украшение, в котором этот камушек станет центральным, главным! Повиснет на груди серебряный бойтумар, на тонких цепочках будут позванивать, сталкиваясь друг с другом, зерна гранатов, бирюзовые вкрапления высветят красный сердолик... Замечталась Айтулин и не сразу услышала стук копыт за юртой, храп коней, одурманенных быстрой ездой, лай своего пса, такого же старого, как и его хозяева. Так неожиданно прямо перед ней появились два всадника. Айтулин легла грудью на свое добро, подгребла мешок, неловко, по-старушечьи пытаясь скрыть то, что досталось ей на старости лет. Но камни как назло расползлись по кошме, вынырнули из-под дряхлой груди, засверкали, засияли. Айтулин шарит по ним, ухватила какой покрупнее, сжала в кулаке. Всадники успокоили коней, цыкнули на собаку, но не спешиваются, видать, торопятся. Один наклонился, говорит: – Мать, дай кумыса [6], давно в дороге, горло бы промочить. _______________ [6] Кумыс – кисломолочный напиток из кобыльего молока.
И ждет, а Айтулин дар речи потеряла, бормочет что-то несвязное себе под нос. – Что с тобой, мать? – всадник недоумевает. Бросил быстрый взгляд на юрту, понял, что небогато тут. – Есть кто в юрте? – спросил, прислушался, поглядывая на темнеющий вход. Тишина. Никого нет. Он снова к старухе: – Видать, некому и воды поднести. Слетел с коня, а старуха и вовсе к земле прижалась, трясется вся. – Мать... – всадник подошел к ней, склонился, прикоснулся к спине. В Айтулин словно демон вселился. Она подняла голову, осыпала гостя руганью, а сама подолом камни прикрывает, да неловко так. Всадник нахмурил брови. Из-под шлема капли пота стекают, щеки красные от ветра. Заметил он добро, сощурил свои и без того узкие глаза, усмехнулся. – Так ты гостей привечаешь... А что там прячешь, а, мать? И толкнул Айтулин. Она завалилась назад, ноги выпрямились, подол задрался, камни рассыпались. Второй всадник слез с коня. Улыбается во весь рот. – Что ж, раз ни кумыса, ни воды нам не дали, хоть этим насытимся! Он наклонился к кошме, потянулся к сокровищам. Айтулин заголосила: – Не смей! Не твое это! Джаркын! Каныкей! Сюда скорее, сюда! – выкрикивает имена, будто где рядом ее муж, ее сын, сейчас придут на помощь, защитят, а непрошеные гости оглянулись вокруг и смеются, понимая, что старуха пугает их. Только старый охранник попытался отогнать воров, за что и получил пинок, от которого отлетел в сторону. Собрали они все камни, вскочили в седла, развернули коней. Старуха уцепилась одной рукой за попону, а конь, пришпоренный хозяином, поднял заднюю ногу, и пришлось его копыто прямо ей под дых. От острой боли Айтулин вскрикнула и упала. Всадники переглянулись и ускакали так же стремительно, как и прибыли. Айтулин глотнула воздуха в последний раз и ее сердце остановилось. Потухающие глаза отразили белые облака, плывущие к озеру из-за гор. Расслабленная ладонь разжалась: пустая, она могла рассказать только о нелегкой жизни простой женщины, так и не нажившей добра, о котором мечталось.
Ночь погрузила мир в тишину. Редкий всплеск волны у берега, едва различимое вдали дыхание гор не мешали ее господству, напротив, они оттеняли ее, тонули в непроглядной вязкости. Безмолвные звезды украсили полог ночи мерцанием, луна бросила серебристую дорожку на подрагивающую гладь воды... Джаркын очнулся от глубокого сна. Не открывая глаз, прислушался. Тишина... Собака подвывает. Теплое одеяло защищало старика от холода, но хотелось ему живого тепла. Он пошарил рядом, удивился, что старухи нет. Открыл глаза, но в темноте, лишь самую малость разбавленной лунным светом, который проникал в юрту через отверстие в потолке, разглядел только очертания вороха одеял и все. Джаркын приподнялся на локте, камень скатился с его груди. Вспомнил старик все, что с ним произошло, и невнятная тревога охватила сердце. – Айтулин, – позвал он, вглядываясь в серый абрис двери, подсвеченной луной. Ни слова, ни вздоха в ответ. Куда подевалась? Неужто сбежала?.. Джаркын поперхнулся. Зачем? Да что такое в голову лезет?! Совсем спятил на старости лет! Старик поднялся. Камень, что привиделся ему во сне лягушкой, оставил под одеялом. Пусть полежит! Куда ему отсюда деться! Кряхтя, нашарил Джаркын стоптанные кауши, что всегда стояли у порога, – не сапоги же натягивать, чтобы до ветру сбегать? – и толкнул узкую приземистую дверь. Ядреный воздух ударил в нос. Старик с наслаждением потянул его в себя. Сейчас он чувствовал себя бодрым, как никогда! И холод ночи только освежил, как в молодости... Да где же старуха?.. – Айтулин! – позвал громче, поводя головой вокруг. Лунная дорожка мерцала вдали. Драгоценные камни неба зависли над миром, словно решая, падать им или еще повисеть. Старик поднял кошму, лежащую рядом, удивился, что валяется. Мешок свалился с нее. Недоумевая, Джаркын оставил кошму и поднял мешок. Пустой... А где камни?.. Сердце обожгло огнем! – Айтулин! – во весь голос закричал он. Держа пустой мешок, старик обежал юрту вокруг, заглянул в загон с овцами. Они гуртом толпились в дальнем углу. И пса нет. Сторож! Джаркын с досадой сплюнул. Оглянулся вокруг. Старый кобель, поджав хвост виновато опустив голову, шел к нему. – Где Айтулин? Где? – вопрошал старик. Пес поводил обрубками ушей и вдруг завыл – протяжно, так, что мысли спутались, только одна забила в висок: «беда, беда». Пес, оглядываясь на хозяина, потрусил ко входу в юрту. Лег у кучи тряпья, положил на него голову. И только тут Джаркын разглядел: не тряпье это, старуха его лежит, раскинув руки! – Айтулин... Он присел, встал на четвереньки, пополз к жене, повторяя ее имя шепотом, протянул руку, толкнул легонько в бок. – Вставай, Айтулин, что это ты здесь лежишь, вставай... жена... Айтулин... Ее тело уже остыло. Глаза потеряли жизнь, и не было в них взгляда, не было ни упрека, ни хитринки, с которой она часто обращалась к мужу. Дрожащей рукой Джаркын провел по холодным векам. Они едва прикрылись. Старуха словно не хотела закрывать глаза, решив подглядеть за мужем. Джаркын уронил голову и заплакал. Горячие слезы покатились по щекам. Стон вырвался из груди. Пес сел и, вторя хозяину, завыл во весь голос.
До зари просидел Джаркын рядом с телом жены. Он переложил ее на кошму, бережно укрыл одеялом, как бывало прежде, когда она, разгоряченная жаркими объятиями, засыпала, раскинувшись, пыша огнем молодого тела. Воспоминания, одно за другим, пролетели в голове старика. Вот она пугливой девушкой сидит в юрте его родителей, впервые ожидая мужа, которого еще и не видела ни разу. Вот лицо сияет от счастья, когда первая дочь заголосила, возвестив миру о своем рождении, вот суета и скорбь соединились вместе во всем ее облике, когда провожали в последний путь его отца, ее свекра. А как умела Айтулин веселиться! И ревновал ее Джаркын! Ведь стреляет глазками, вертится в танце, все на нее смотрят, любуются... И последнее, что запомнилось из их жизни – сундук в озере. Как Айтулин бегала по берегу, когда он поплыл к сундуку, а как она хлопотала над ним, когда болезнь лишила его сил и разума! Айтулин...
Новый день пришел светлым, солнечным, будто нет на земле горя, будто все счастливы под синим небом. Джаркын никак не мог понять, что случилось, почему умерла его Айтулин. Он походил вокруг юрты, нашел желтый камень, оброненный ею. Пошарил внутри их скромного жилища, надеясь найти сокровища, которые Айтулин наверняка спрятала. Но не нашел. И тогда одна мысль вкралась в его одурманенную горем голову: кто-то чужой был! Пришел незваным гостем, обокрал и, убив его старуху, скрылся, как трусливый пес. И подтверждение тому нашел Джаркын! Следы копыт! И как он сразу их не заметил?! Два было всадника! Пришли с запада, ускакали на восток, вдоль берега озера. Джаркын сжал кулаки. Досада, стыд, что не смог защитить ни свою жену, ни свое добро, гложили его сердце. Проспал все! Жизнь свою проспал! Жену свою не уберег!.. На сухие щеки выкатилась слеза. Обожгла хуже плети! – Э-эх! – в сердцах воскликнул Джаркын. Да и что теперь он мог сделать?! Но день нарастает, время бежит вперед, а его старуха все еще лежит на земле, все еще ждет погребения. Самому не справится с похоронами. Надо идти к людям, просить помощи. Да и разузнать, не встречал ли кто чужих вчера, рассказать всем о свершившемся злодеянии. Молва людская быстро летит, глядишь, и догонит убийц, и схватят их воины, и отомстят...
Стойбище его племени стояло у самого начала ущелья, там, где река с шумом вырывалась из скальных объятий и растекалась по долине – не пологой, но плавно спускающейся к Теплому Озеру. Десяток юрт примостились между стелющимися ветвями можжевельника и валунами, так давно спящими под открытым небом, что и забыли, когда были единым целым со скалами, разрубленными водой пополам. Еще не все люди вернулись с летников, но у каждой юрты хлопотали женщины, просушивая кошму под пока греющим солнцем, готовя суп из остатков сушеного мяса или сухих творожных шариков, которые каждая хозяйка катала из сквашенного молока. Скоро весь скот спустят с гор, посчитают приплод, отдадут дань вождю и устроят пир! Вот тогда приготовят хозяйки бешбармак из свежего мяса, приправив его кусочками теста, сваренного в густом бульоне. В такие дни Джаркын с Айтулин ездили в гости. Айтулин готовила боурсаки. Ох и вкусные они у нее получались! Джаркын менял барана на муку. Айтулин топила курдючное сало и обжаривала в нем кусочки теста. Стариков принимали радушно. Бывает и побурчит какой хозяин, но блюдо бешбармака не пожалеет. А Джаркын с Айтулин и не к каждому захаживали! Были среди поселенцев их родственники, с ними и благодарили Тенгри за покровительство, а Умай – за приплод и детей, не забывая попросить и о здоровье. Теперь же Джаркын шел к людям один, и не в праздник, а с бедой. Не готов он к ней – к беде. Сколько раз они с Айтулин перемывали косточки той, что в прошедшую ночь явила свой страшный лик! Спорили, кто кого переживет. Вот теперь и спорить нечего. Он остался. Один. Еще лежит жена на земле, а сердце опустело, тоска заполнила обмякший мешок старой плоти, каким-то чудом еще умеющий чувствовать. Любил ли он жену?.. Любил! Ласкал, пока была молода, жалел в старости. Обижал – тоже бывало. А что обижал-то? Она и поворчит, да и то – за дело, а он... Как-то совсем плохо стало, все тепло из груди как из перевернутого бурдюка вниз слилось, и потяжелели ноги, не поднять... Джаркын грузно осел, оперся заскорузлыми ладонями о холодную землю. Открытым ртом ловит воздух, а он – мимо рта, и сжалась грудь, и сердце то стукнет, то замрет. – Дедушка, вы чего здесь? Джаркын поднял голову. В тумане перед ним в жарких одеждах сидит... лягушка. Влажной лапкой поводит по щеке, завела свою песню. Джаркын отмахнулся, а она толкает, тормошит. Старик воротит голову, да не отвертишься – настырная! Да как плеснет водой, туман сразу рассеялся, и превратилась лягушка в девушку. – Кто ты? Что тебе надо? – Я – Айгуль! Пойдемте, я вас до дома провожу. – Айгуль... – Джаркын узнал внучку родственника. – Ой, дочка, не домой мне надо, старуха моя померла, лежит там, людей позови...
Всем миром проводили Айтулин. Высокий холм насыпали. Джаркын сам воткнул в него длинную палку с конским хвостом на конце. Кто-то из женщин повязал на нее моток цветных нитей. А людская молва понесла весть о разбойниках, погубивших душу. Да мало ли их бродит по земле? И не всякий отличит хорошего человека от плохого. И разбойник на людях старается быть как все, чтобы его привечали, делились кровом и пищей. Как ни горевал старик о своей старухе, а мысли о мщении вяло провисали в его больной голове, как те нити на погребальном холме. Если и была какая-то живость в старом человеке до того, то теперь он чувствовал себя никчемным, бессильным, и не осталось в нем никаких желаний и никакой заботы. Одиночество холодило его сердце, забирало последние силы. Поначалу люди помогали. Кто еды принесет, кто посидит рядом, поговорит о том о сем. Но горе близко только тому, кто хранит его в своем сердце, а у других и так забот хватает. – Джаркын, ты бы перебрался к нашему стойбищу поближе, – предложил вождь племени, навестивший старика. – Овец в общее стадо отдай, не прокормишь зимой. А тебе найдем место в теплой юрте. – У меня своя есть, – ответил Джаркын. – Оно-то так, но пустая она без хозяйки, а у нас всегда найдется чашка горячей похлебки. Не убедил вождь. Не пошел Джаркын к людям. Как ни тосковал он по старухе, а обычные хлопоты по хозяйству отвлекали. Овец пасет, дрова к зиме готовит, юрту починяет. Разобрал вещи, ненужные стал менять на еду. У кого курт возьмет, у кого сухого мяса. Летом они со старухой запаслись травами, целебными корешками, насушили ягод, навялили яблок – зиму продержится! Старый пес всегда с ним. Разве что куда улизнет, чтобы еды раздобыть. От хозяина мало что перепадало! Но пес свою службу нес как положено. Не еда привязала его к человеку. Богом он поставлен охранять его от всякого зла. Хозяйку не уберег, за что помнил свою вину. Но нет страшнее врага, чем человек! А за хозяином следил исправно. Как кто чужой к юрте, так кидается в ноги, лаем исходит. – Совсем пес твой озверел! – жаловались гости. Джаркын для острастки цыкнет на него, но не бьет. Понимает, что за него пес горло дерет. Да и, кроме безмозглых овец, никого у него не осталось. Вот и выходит, что пес – самый близкий из всех живых. За зиму Джаркын прирезал пару овец. А что их жалеть? Помрет, кому они достанутся? То-то же! И не жалел. Зима прошла. Сердце успокоилось. С весной и силы в тело вернулись. Крепким стал чувствовать себя Джаркын. И все чаще всматривался вдаль, за озеро, на далекие горные хребты. Что там за ними? Выйдет пасти овец и все смотрит в небо. Сокол пролетит – напомнит ему старый сон. Достанет Джаркын заветную лягушку – всегда ее с собой носит! – и вертит в руках, разглядывает. А сокол своим полетом все тревогу нагоняет. Потерял Джаркын покой. Когда воздух наполнился ароматами молодых трав, когда песни птиц стали веселее, когда пастухи племени начали собираться на выпасы, Джаркын раздал людям скот и все добро, спрятал агатовую лягушку за пазуху, взгромоздил хурджун с припасами на плечо и пошел. Куда? Куда дорога повела! Пес, оставшийся без дома, без стада, без хозяев, встал в нерешительности. Где-то там блеяли овцы, которых он охранял у своей юрты. Где-то там лежала и разобранная юрта. Где-то там в земле покоилась хозяйка. А хозяин пошел, не позвав его. Пес поднял морду, потянулся к небу и завыл. Джаркын оглянулся. Пес с готовностью напрягся. Джаркын, помолчав, кивком позвал его. Сорвавшись с места, как щенок, кобель рванул к хозяину и, благодарно ткнувшись носом в его колени, посеменил рядом.
Глава 2. В дороге
Тихое журчание ручья навевало сон. Джаркын смотрел на чистые струи и, как зачарованный, погружался в иной мир – грез ли, своих мыслей или призрачного сна, в котором он пытался думать, не позволяя духам увести себя туда, где все возможно. Но глаза закрылись. Ласковое тепло пригрело веки. Джаркын обмяк, отдавшись неге, и только музыка ручья еще звучала в его ушах. Расслабленный слух различал переливы воды, то текущей плавно, то попавшей под камень, то струящейся между корнями куста, капризом природы выросшего на кромке речного ложа. Наконец духи победили, и Джаркын провалился в беспамятство, дарующее отдых телу и уму.
Картины пережитого за все его нелегкое путешествие вновь пронеслись перед внутренним взором, пугая холодом снежных перевалов, прощальным воем старого пса, потерявшегося в снегах, страшного гула лавины, едва не поглотившей его самого хищным снежным оскалом. Впервые за всю свою жизнь Джаркын почувствовал горечь потери собаки. Разве что в детстве он любил собак, которые росли вместе с ним. Он делился с ними куском хлеба на выпасе отары, грелся у теплого бока, засыпая в ложбинке. Но прошли детские годы и, став взрослым, Джаркын забыл о нежных чувствах и, как и все, был строг с собаками, кормил редко, оставляя им право самим добывать себе еду, прогонял грубым словом, а то и пинком, когда преданная животина кидалась под ноги пришлому человеку. Но пес, с радостью отправившийся с ним в дальние дали, стал самым близким другом, единственным живым существом, которое напоминало о прошлой жизни. Джаркын разговаривал с ним, вспоминал свою старуху. Слыша ее имя, пес вставал и, навострив уши, прислушивался, вглядывался вдаль, ища хозяйку. Джаркын вздыхал, теребя пса по холке, и погружался в свои думы. В них он пребывал всегда, но пес умел вытаскивать его из прошлого лаем, прикосновением мокрого носа, скулежом. Теперь Джаркын был предоставлен сам себе, совершенно одинок. Никому не нужен. Жалость к себе порой сжимала сердце. Не может человек быть никому не нужен! Не может... Всю жизнь он был кому-то нужен: отцу с матерью, жене, детям, соседям, собаке. А теперь нет никого рядом. Он один. Только каменная лягушка сидит за пазухой и греет грудь своим зеленым брюхом. Зачем она ему?.. Нет! Лучше не думать так! Сколько раз Джаркын ловил себя на этой мысли и сколько раз после ее появления с ним происходили чудеса, о которых и при воспоминании – мурашки по коже. То сокол откуда ни возьмись срывался с вышины и пикировал прямо на него, как на дичь. То ползучие гады преследовали, словно загоняя на единственно верную тропу, которая ведет... Куда? О том не было ему ни снов, ни видений, но то, что он шел, ведомый куда-то некой силой, – злой ли, доброй ли? – он понял давно!
В настороженный сон ворвались странные звуки. Ручей потерялся в них. Вместо его баюкающей музыки издалека летел оглушительный вой, напомнивший бывшему пастуху топот несущегося табуна. Джаркын вскочил. Глаза, еще затуманенные сном, ухватили только край потемневшего неба. Гул шел с гор. Ручей из добродушного тихони вдруг превратился в рычащего монстра! Вздыбившись, поменяв цвет с серо-голубого на ржавый, он несся вниз, пучась, расширяясь, сметая на ходу все, что было ему под силу. Джаркын, недолго думая, подхватил полупустой хурджун и помчался вверх по склону. Ни крутизна, ни сыпучие камни под ногами не могли остановить страх, подгонявший человека, так задиравшего колени, что они одно за другим маячили перед его носом. А ревущий поток, в который в одно мгновение превратился ручей, лизал пятки, кусал зад, кидался на спину густым месивом грязи, несущей в своей страшной массе камни, сваленные деревья, выдранные с корнями кусты. Темной тучей повис над ущельем поток воды, обрушившийся с небес. Халат старика цеплялся за колючки, тянул вниз отяжелевшим от воды подолом. Джаркын подхватил его на ходу, приподнял, но гнавшийся за ним сель ударил сбоку, выбил из рук хурджун, а самого отбросил на высокий валун, некогда скатившийся с горы, да так и застрявший на века в нелепой позе. Джаркын распахнул руки, обнял камень, вцепился в него намертво. Ноги заскользили по грязному каменному боку, но, попав в углубление левой ногой, Джаркын уперся ею и закинул правую так высоко, как вряд ли смог бы сделать это в обычной жизни. Сель потрепал его спину, влепил грязную пощечину, ткнул в мошонку подвернувшимся камнем и отстал, рыча и негодуя. Немыслимыми усилиями Джаркын заполз на камень. Сель гудел прямо под ним. Но так и не дотянулся, умчался вниз и вскоре стал худеть, таять, оседать, оставляя за собой безобразный грязевой след. Старик наблюдал за ним, дрожа и стуча зубами. Барабанную дробь отбивали страх и промозглость, вместе решившие добить человека вслед за безумным потоком, от которого тот чудом уцелел. Джаркын сидел, обхватив колени. Полы халата опали по бокам, через дыры в штанах гулял ветер. Что делать? Как жить? «Э-эх», – простонал он. Горячие капли упали на щеки. Джаркын забыл о том, что мужчины не плачут, и ощущение безысходности выплеснулось скупыми старческими слезами. Но все когда-то кончается! Кончился дождь, убежала беда, высохли слезы. На смену отчаянию пришла жажда жизни. Она появилась с мыслями о голоде, о холоде, которые принуждали встать и идти. Куда? Все равно! Но только идти и искать пищу, тепло, убежище. День убежал вслед за селем, и ночь опустилась в ущелье, закрыв его тьмой. Но вскоре волей Тенгри над головой засияли звезды и взошла яркая луна. Джаркын встал. Грязь на халате еще сочилась влагой, отягощая его полы, но идти было можно. И Джаркын пополз вверх, цепляясь за кустики травы, впечатывая каждый шаг так, словно хотел вбуриться в само тело земли. Вскоре склон начал выполаживаться. Редкие камни торчали на нем, освещенные луной. Джаркын приглядывался к каждому, ища место для ночлега, но в этом царстве одиночества думы не руководили его действиями. Ноги сами вели наверх, как он ни стремился прилечь в какой-нибудь ложбинке под камнем. Только выбравшись на гребень, Джаркын остановился и перевел дух. Ветер охладил разогревшееся тело, ударил в лицо. Джаркын сощурился и осмотрелся. Он стоял на одном из гребней, нисходящих с длинного хребта: ни его начала, ни конца не различить в ночи. Но можно выбраться на сам хребет, дождаться рассвета и тогда увидеть, что находится за ним, по другую сторону. Надежда найти человеческое жилье крепла в сердце одинокого странника. И даже боязнь худого люда не пугала его в этот час. Джаркын пошел наверх. На гребне лихой ветер едва не скинул чужого здесь человека. Старик пригнулся и спустился ниже – туда, где природа была доброжелательней, и выбрав камень покрупней, сел за ним и тут же уснул.
Перед рассветом в природе наступает равновесие. Бодрствующие ночью оставляют мир и уходят в свои норы, тогда как живущие днем еще только просыпаются. Небо светлеет, меняя окраску с серого на розовое, и в эти мгновения стоит абсолютная тишина. Даже ветра льнут к земле, смиряя свой непоседливый нрав. Но гаснет последняя ночная звезда, птицы взлетают в небо, шумом крыльев и песнями приветствуя одну-единственную дневную звезду, имя которой по-разному звучит у отдельных народов, но у всех вызывает поклонение. Солнце, Ра, Митра, Кун, Куеш! Да здравствует звезда, дарующая миру свет – столько света, что ворчливые тени уползают от его обличительного откровения, цветы поднимают влажные головы, люди улыбаются его ласке, шепча молитвы!
Джаркын очнулся от сна и с глубоким вдохом втянул в себя жизнь нового дня. Терпкий воздух пощекотал нос, любопытные лучи скользнули по векам. Снизу доносился шум реки, и Джаркын почувствовал жажду. Чистое небо обещало спокойный день, а вчерашнее ненастье осталось в памяти страхом. Джаркын долго всматривался в ущелье, еще укрытое тенями хребтов и поблескивающее на гребнях тонкой коркой подмерзшего за ночь фирна. Наметив путь, он обогнул старые сыпучие скалы, торчащие над гребнем сломанными зубьями, и пошел вниз, намереваясь спуститься к ручью, вытекающему из ущелья в широкую долину. Она зеленела вдали, окаймленная хребтами, склоны которых перемежались частоколом елей с проплешинами цветущих лугов. Перейдя говорливый сай вброд, Джаркын пошел вниз по течению бурной реки, молочные воды которой тащили по дну камни. Задубевшие от грязи ичиги едва сгибались и давили на ноги, но, впитав влагу, они размягчились, и Джаркын почувствовал облегчение. Пусть в сырости, зато без мозолей! Настрадались его ноги за время путешествия, дать бы им отдых, снять бы кожаные сапоги, сунуть ступни в мягкие войлочные тапки, которые ему сваляла Айтулин и которые унес сель... В думы старика ворвался встречный ветер. Он принес запах дыма... Джаркын сглотнул. Дым означал одно – человеческое жилье! А с ним и еду, и тепло очага, и – да будет славна богиня семьи и домашнего уюта Умай! – гостеприимство хозяев! Подгоняемый голодом, Джаркын прибавил шаг и вскоре за очередным поворотом реки он увидел широкую поляну и юрту посреди нее. Из-за юрты поднимался в небо дымный хвост. Очаг! Сердце странника возликовало. Лихо перебежав еще один сай по перекинутому через него бревну, Джаркын подошел к юрте и остановился, приветствуемый громким собачьим лаем. – Кет! Кет! – зычный голос остановил собак и они, как ни в чем не бывало, потрусили назад, подхалимски склонив лохматые шеи. Джаркын пошел за ними. Около юрты, приглядываясь к незнакомцу, стояла молодая женщина. В отороченной мехом безрукавке она казалась полноватой. На груди безрукавка не сходилась; из-за ворса поблескивали медные пластинки, лежащие на расшитом узорами темном платье. Еще издали Джаркын поклонился, прижав правую ладонь к сердцу, а подойдя ближе, остановился и поздоровался: – Мир вам! Женщина кивнула в ответ. Но, то ли от страха, то ли от неожиданности, она и слова не промолвила. «Видать, не часто сюда люди заходят», – подумал Джаркын и попытался успокоить: – Я – странник, давно иду по горам. Вчера едва не погиб. Сель сошел. Я убежал. Потерял все вещи. Позвольте погреться у вас, просушить одежду. С лица женщины сошло напряжение, но в глазах осталась настороженность. Женщина кивком пригласила гостя в юрту. Джаркын облегченно вздохнул. Не ошибся он! Гостеприимная хозяйка оказалась! Он переступил порог, откинув полог, постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку. Стянул с себя уже подсохшие ичиги и сел сбоку на кошму. В юрте, защищенной от ветров плотной войлочной накидкой, было тепло. В центре, в земляном углублении, уютно мерцали уголья прогоревшего дерева. Несмотря на открытый тундук [7], в жилище еще стоял дух его обитателей пополам с сыростью, пропитавшей войлок за дождливую ночь. Но Джаркын наслаждался запахами человеческого жилья. Комок подступил к горлу. Он закрыл глаза, зажмурился и как наяву услышал покрякивание своей Айтулин, ее возню у печи, уловил запах горячего молока, аромат надломленного свежего хлеба. _______________ [7] Тундук – верхнее отверстие в юрте.
– Эй, – чужой голос прогнал видение. Джаркын сглотнул горе, открыл глаза. Круглое лицо женщины оказалось прямо перед ним. В ее прищуренных глазах, подпираемых алыми щеками, сквозило любопытство. Джаркын хотел было сравнить ее лицо с луной, но загорелая кожа никак не вязалась с бледным ликом луны. Только тени от плоского носа и пухлых губ отдаленно напоминали пятна на ней. Отороченная мехом шапочка возвышалась на голове женщины. Черные косы выглядывали из-под нее. Украшенные звонкими подвесками, они змеями вились по груди. Хозяйка подала гостю чашку молока. Разломила хлеб. Шарики сухого кислого сыра лежали горкой на чистой полотняной ткани. Джаркын припал к чаше и, обжигаясь, пил и пил тягучее, маслянистое кобылье молоко. С каждым глотком в него входили силы, предназначенные природой для жеребят, но с давних пор используемые людьми. Осушив чашу до дна, старик поставил ее и благодарно посмотрел на хозяйку юрты. Она смутилась, поспешно встала, стряхнув невидимые крошки с тяжелой юбки, и вышла. Оставшись один, Джаркын поел и, разморенный теплом и едой, сам не заметил, как уснул, завалившись на бок и положив голову на край стопки одеял, сложенных у стены юрты. Очнулся он глубокой ночью. Странную штуку сыграло с ним его же собственное сознание! Едва только сонный морок растаял, собственные мысли нарисовали ему картину его старой юрты. Джаркын прислушивался к звукам ночи, думая, что он там, где его уже давно нет. Снаружи слышался плеск воды, возня овец в стойле, храп коня, а внутри – посапывание его старухи. Только не рядом, а в глубине юрты, да и еще чье-то беспокойное дыхание... Джаркын открыл глаза. Ничего не увидел, но сразу понял, что не дома он. И не озеро плещется вдали, а гудит река, взбивая воду в пену. Мысли побежали назад, одна за другой и события последних дней восстановились в памяти, и так стало горько, что хоть вой! Джаркын вспомнил чужую юрту, молодую женщину, приютившую его, и понял, что уснул, да так крепко, что не услышал приготовления хозяев ко сну. А то, что в юрте было несколько человек, он теперь точно знал. Слышал он мужской храп и вздохи молодухи, и старческое покрякивание. Захотелось выйти наружу. Хорошо, что уснул, не раздеваясь, а то ищи свою одежду в темноте! Приоткрыв низкий полог, старик выбрался из юрты. Колючий ветер сразу дохнул в лицо. В горах и летом ночи холодны! Хорошо, хоть дождя нет. Джаркын поднял голову: сколько небесных созданий бродит по небу!.. А Тенгри спит – не видать его светлого ока. Справив нужду, старик задумался. Холод пробирает, а возвращаться в чужую юрту не хочется. Что делать? Но быстро решил – вернусь! Пережду до рассвета, недолго осталось... Хлебнув холодного воздуха, снова примостившись под тяжелым теплым одеялом, Джаркын уснул и проснулся, когда хозяева уже хлопотали снаружи. Только кто-то ворочался на другой стороне юрты. Джаркын не стал выяснять кто, а вышел поздороваться с хозяином. – А, проснулся! – немолодой дородный мужик готовил коня к поездке. По голосу чувствовалось, что он рад гостю. – Бермет! – крикнул за плечо. – Подай молока! Только подоила кобылицу, горячее еще! – эти слова хозяин уже обратил к гостю, успевая и подпругу затянуть и его разглядеть. – Спасибо за приют! – не зная, что еще сказать, Джаркын потоптался на месте, краем глаза заметив, что та самая женщина, которая вчера приняла его, идет к ним с кувшином. – Если что помочь надо, так я... – Хорошо! Помощь всегда нужна. Я вечером вернусь, поговорим. А пока ей помоги, – он кивнул на женщину. – Тебя как звать-то? – Джаркын я. – А я – Кутлук! Он не без труда поднялся на коня. Поерзал, усаживаясь удобней, пнул коня в бока и, одарив женщину прощальным взглядом, потрусил вверх по тропе вдоль реки. Матерый черный пес выбежал из-за юрты и привычно побежал рядом. Джаркын выпил молока, отдал кувшин хозяйке. – Муж? – спросил ее. Она опустила глаза. – Нет, свекор. Муж умер в прошлом году. Джаркын выпятил губы, сочувствуя. То-то странным ему показалось: женщина молодая совсем, а хозяин разве что чуть его моложе. А кто ж ночью возился в юрте? Слышал он, подумал муж с женой. Женщина позвала за собой. – Дров принесешь? – Принесу. Она достала топор и веревку. – Туда иди, – махнула на гору, от самого низа укрытую сплошными кустами и ельником, да так, что и крутизны не видать, – обойди по тропе, потом поднимайся. Сил-то хватит? Смотрю я, ты никак бодрый, а лицом – так старик, не пойму. Джаркын приосанился. – Был старик. А как сюда пришел – помолодел, – ответил заносчиво. Бермет незло ухмыльнулась. – Раз так, поторопись, мне скоро огонь разводить.
По совету хозяйки Джаркын пошел по течению реки и свернул в ложбину между двумя горами. Говорливый ручей бежал между ними, веселя сердце журчащей музыкой. Склон дальней горы ярко освещался солнцем, а тот, куда вела тропинка, оставался в тени. Сырым духом веяло из-под кустов и густых трав. «Это как мое настроение вчера, – подумал Джаркын, – а солнечный – как сегодня». – Хе-хе, – сам себе удивился. Не хотелось мерзнуть в тени и, перепрыгнув ручей по камням, старик пошел к свету. Травяной ковер еще держал утреннюю влагу, росинки поблескивали на солнце жемчужными боками. Аромат цветов, вытягивающих яркие головки из густой зелени, размягчал сердце, пробуждал детскую радость. Джаркын забрался на середину склона, встал, переводя дух, приглядел сухое деревце, зачахшее под высокими елями от недостатка света или жизненных сил, и взялся за топор. Возвращаться оказалось труднее. Ноги скользили по мокрой земле. Пришлось одной рукой держать на своем загривке охапку хвороста, а другой цепляться за ветки, чтобы не улететь камнем вниз. У ручья Джаркын решил отдохнуть. Присел на валун, подставил лицо солнцу. Радужные круги заплясали перед внутренним взором и, в одно мгновение собравшись вместе, предстали красно-желтой лягушкой. – Напоминаешь о себе, – пробурчал старик под нос, засунул руку за пазуху, нащупал гладкий камень и достал свою неизменную спутницу. – Погрейся тоже или окунуть тебя? Лягушка молчала, впитывая солнечные лучи в разноцветное тело. Они проходили многослойный агат насквозь, и он сиял изнутри, создавая иллюзию жизни. Полюбовавшись на свою драгоценность, Джаркын смочил лягушку водой из ручья, вытер о полу халата и снова спрятал. Новые мысли осенили старую голову, пока он возвращался к стойбищу. А что, если он пришел туда, куда звала его дорога? А что, если здесь он обретет дом, станет нужным людям и никуда больше идти не надо? Джаркын думал и прислушивался к себе: нет ли какого знака, что это так? Молчит лягушка. Молчит его разум, только сердце жаждет тепла и домашнего уюта – пусть пока чужого, от которого ночью хотелось уйти, а теперь нет – не хочется. «Будь как будет!» – решил Джаркын, поднял свою ношу и поспешил к юрте. За ней вился дымок. «Ох, попадет мне, замешкался! Хозяйка, небось, сама дров набрала, пока я по горам карабкался». Так и вышло. Молодуха встретила недовольно, только головой кивнула, куда дрова сложить. Джаркын увидел облизанные водой толстые ветки и разломанные бревна, какие река выкидывает, наигравшись. Сложил свою охапку и обошел юрту, решив пока не мозолить глаза рассерженной женщине. У входа на одеялах, разложенных по кошме, полулежала другая женщина – старая и немощная. Она едва повернула голову, услышав подходящего. Джаркын подумал, что ей так тяжело от громоздкого головного убора, что белоснежной шапкой венчал ее голову. Но женщины ее возраста привычно носили элечек. Без него ни одна не выйдет из юрты, тем более, когда гость в стойбище. Мутные глаза женщины смотрели сквозь, будто не видя. Но она похлопала ладонью по кошме, приглашая присесть, и Джаркын понял, что видит она его, и знает, что пришел он вчера. – Здравствуй, мать, – поздоровался он и присел, скрестив ноги перед собой. Женщина молча кивнула. Сзади прошла Бермет, на ходу предупредив, что больна свекровь, не разговаривает, не ходит, как второго сына потеряла. Джаркын увидел, как при этих словах лицо матери потускнело. И было оно отмечено страданием, а теперь горе совсем опустило уголки бесцветных губ, потушило оживший было взгляд. Белая ткань элечека еще больше подчеркивала темноту лица женщины. Казалось, нет в нем ни кровиночки, даже щеки опустились, иссохнув от горя. Джаркын вспомнил свою Айтулин. Хоть и страшна стала она в старости – вся в морщинах, но живость в лице ее была. А у этой не лицо – маска! И не расспросишь, как так случилось, что двух сыновей лишилась. Все больше загадок появлялось в этой семье! И живут отшельниками, да и странно как-то живут. «Не мое дело», – подумал Джаркын, а чтобы не молчать, стал рассказывать, откуда он пришел, не сказал только о дарах озера, боясь поделиться тем, какое сокровище носит с собой. – Наше озеро называют Теплым. Оно священное! Боги запретили людям пить его воду, скот поить, тревожить его светлые воды своими житейскими делами. Кто ослушается, будет наказан... – помолчал, вспоминая, как нарушил запрет, соблазнившись сокровищами, и что случилось с ним за это. – А озеро какое? Большое? – спросила молодая хозяйка, которая, не прекращая своих дел, прислушивалась к рассказу странника. Джаркын приосанился, возвысил голос: – Огромное! С нашего берега только верхушки снежных гор видны и то, когда облака разойдутся или еще не приплывут из-за хребтов. А с другого берега и вовсе края воде не видно. Я, когда уходил, все смотрел, так и не увидел. – А вода и правда теплая? Джаркына аж передернуло от воспоминаний пронизывающего до костей холода, который сковал его, пока он добирался до берега. – Нет, вода его холодная, такая, что тело ломотой сводит, если в него окунуться. – Ты же сказал, что нельзя? – Что нельзя? Купаться нельзя! Пить нельзя! Я на плоту плыл, потом перевернулся... От вопросов Бермет стало не по себе. Джаркын недовольно заерзал, но тут увидел, как внимательно смотрит на него старуха. И тут ему пришло в голову: а не положить ли ей на грудь его лягушку? Ведь она спасла его самого от верной гибели! И ей поможет! Но женщина вдруг закачала головой, будто поняла его мысли, но не понравились они ей. А Бермет, не заметив молчаливого разговора стариков, продолжала расспрашивать: – А что ж его теплым зовут, раз вода холодная? У нас вон есть горячий источник. Вода в нем – точно молоко парное! В скале дыра, как чаша круглая, в нее ручейки стекают. Ата камнями обложил край, чтобы поглубже было. А у вас? Может быть, тоже где-то горячая течет, а в озере остывает? Раз большое оно, то и холодной становится. Джаркын оторвался от глаз старой женщины, пожал плечами в ответ: – Не знаю. Все может быть. Только Тенгри известно, какая вода и откуда втекает в озеро. Мы не знаем. Но люди рассказывают, что наше озеро наполнилось слезами несчастной девушки, которую забрал в свою юрту богатый старый хозяин. Она не хотела стать его женой и просила помощи у божественной Умай. И так она плакала, так горевала по своему дому, по родителям, что ее слезы заполнили озеро, и вода стала горячей и соленой. – А с девушкой что стало? – не унималась Бермет. – Девушка превратилась в лягушку! – Как так? – А вот так! В народе рассказывают, что Тенгри забрал ее на небо и подарил Умай. А богиня превратила ее в лягушку и приказала взбивать эликсир бессмертия. – И что потом? – Потом... Тенгри стало жалко бывшую красавицу, приласкал он ее. Умай увидела, как супруг гладит лягушку по зеленой спинке, и, разозлившись, превратила ее в камень и сбросила вниз. Глаза Бермет расширись от страха. – И Тенгри не спас ее? – Может и спас! То нам не ведомо. Каменная лягушка... Вдруг Джаркына осенило! И как он раньше не догадался! У него на груди сидит та лягушка! Как она попала в сундук с сокровищами? Не подарок Тенгри был тот сундук, а приманка! Вот ведь какая штука случилась! Тенгри угодно было спасти девушку-лягушку, он и послал ее в том сундуке ему в искушение! – Вай, вай, какой осел, какой глупый осел... Бермет удивилась: – Кто осел? Джаркын только отмахнулся. Встал и пошел к бурной реке, чтобы без лишних глаз и ушей выплеснуть свое раздражение и подумать, как дальше жить.
Река неслась с гор, рыча и скалясь пенной пастью, разбрызгивая мутную слюну, как бешеная собака. Гул воды, влекущей за собой камни, оглушал, и мир казался заключенным в этом неистовстве природы, порожденном всеми стихиями: жаром солнца, растапливающим льды; напором ветра, создающим хаос; метаморфозой воды, умеющей быть и твердой, и жидкой; и терпением земли, отдающей свою плоть под ложе безумной. Оглушенный рокотом воды, Джаркын стоял на берегу, поросшем травой и усыпанном камнями. Он качался в такт движению воды, одновременно боясь ее и желая, как в страсти. Не выдержав внутренней борьбы, он сел на камень и закрыл уши. Кровь пульсировала в висках, и Джаркын слышал ее голос на фоне приглушенного воя реки. Прямо перед глазами вода уходила под валун и тут же выплескивалась из-под него с пенным гребнем. «Сучит лягушка лапками, взбивает эликсир бессмертия! Вдыхай его! Пей его! Омойся им! Обнови свое тело снаружи и внутри! Очисти свою душу от страданий, накопленных за жизнь! Забудь все, что было! Живи новой жизнью!» – не его слова звучали в голове. Джаркын убрал руки – и неистовый гул заглушил их; прижал уши ладонями – и они снова зазвучали. «Сучит лапками, сучит...» – Будь ты проклята! – закричал старик. Трясущимися руками он достал каменную тварь и замахнулся... «Сучит... сучит... взбивает... бессмертие... живи...» Не в силах исполнить свой мгновенный порыв, Джаркын опустил руку. Чужая рука легла на плечо. Она была горяча. Она была тяжела. – Ата, эне зовет... Тихий голос Бермет заглушил и вой реки, и монолог лягушки. Джаркын обернулся. Девушка отшатнулась. Так страшно блестели глаза странника, до того казавшимся робким ягненком. – Эне... Джаркын всхлипнул, перевел дух, засунул лягушку за пазуху. – Пойдем, дочка, пойдем, – с жаром ответил он, успокаиваясь. Старая женщина полулежала, облокотившись на подушки. Пока Джаркын с девушкой подходил к юрте, она не спускала с них глаз. Разволновал ее этот нежданный гость, увидела она в его глазах тайну, которая тяготит его не менее чем ее саму смерть сыновей. Захотелось ей поговорить с ним, послушать его историю и рассказать о своей боли. Когда они подошли, старая хозяйка отослала невестку, а старика пригласила присесть рядом. – Кто ты, человек? С какой бедой пришел? Джаркын едва разобрал слова, произнесенные тихим голосом. Видать, нелегко ей было открыть рот после долгого молчания. Невестка, вставшая поодаль и услышавшая речь свекрови, прижала руки к груди и забыла куда шла и зачем, но быстро спохватилась и вернулась к своим делам. Джаркын все рассказал! Облегчил душу – и дышать стало легче. Вынул свою лягушку и положил на колени женщине. Она подняла ее слабыми руками, повертела, рассматривая; вернула на колени, но рук не убрала – так и держала ими агатовую красавицу, словно грела ладони о ее красные бока. – Бог тебе чудо послал – оберег, который дарует здоровье и долголетие! Женщина сомкнула уста, а в глазах отразилось озарение. Джаркын обрадовался: и она догадалась, не все в легендах сказки! Вот она – девушка-лягушка! Упала в Теплое озеро, наполненное ее же слезами. По воле Тенгри и Умай вернулась к людям. И надо же было так случиться, что попала она в руки к нему – старому пастуху! Снова зазвучали в ушах чужие слова: «Сучит лягушка лапками, взбивает эликсир бессмертия! Вдыхай его! Пей его! Омойся им! Обнови свое тело снаружи и внутри! Очисти свою душу от страданий, накопленных за жизнь! Забудь все, что было! Живи новой жизнью!..» Женщина погладила камень, мудрыми глазами посмотрела на гостя. – Забудь беды, иди туда, куда сердце ведет, куда она зовет, – кивнула на сокровище. – Ты – счастливый человек! Вырастил дочерей, замуж их отдал, где-то растут твои внуки и правнуки – род твой, хоть и по женской линии, а продолжается. Жена твоя тоже не зря жизнь прожила, а что умерла так – значит, суждено, значит, время пришло. На себя взяла она и твой грех, и свой. Теперь ты свободен, можешь новую жизнь начать. Мужчине это легче. – Она помолчала, собираясь с силами. – А мне что делать, скажи? Детей нет, внуков нет, невестка одинокая, молодая, телом ласки жаждет, силы мужской, детей рожать хочет... – Ты ее сосватай, мать, – неожиданно для себя, Джаркын перебил женщину. – Как это сосватай? За кого? Кому она нужна вдовая?! – А ты встань на ноги, походи по стойбищам, людей поспрашивай, может, где такой же вдовый мужчина есть, хозяйка ему нужна, мать его детям. А твоя Бермет – кровь с молоком! Каждому приглянется! Помолчали. Каждый о своем подумал. Да Джаркын не стал скрывать своих мыслей: – Не дело это, невестке со свекром шашни водить. Баловство и все тут! Да и семени у него уже нет, знаю, что говорю! А так и незачем женщине голову морочить. Отдай ее хорошему мужчине – в силе – пусть детей рожает. – А кто ж за нами ухаживать будет? Я с хозяйством не справлюсь, да и мужу помощник нужен. В этом году у кобылиц хороший приплод случился. Кулук все с табуном возится, не всегда на ночь возвращается. Джаркын пожал плечами. – Не знаю, мать, но у всякой загадки есть отгадка. Думать надо. Приютите какого мальчишку бездомного – сколько их по дорогам ходит, да умирает без еды, без материнского ухода. Вот и будет вам и помощник, и наследник. Женщина вскинула глаза на гостя. Не ожидала такого. И не думала никогда о бродягах. Жили они отдаленно от караванных троп. Даже зимнюю стужу переживали вдали от людей. Надо мужа спросить, он по осени ходит на большую дорогу, обменивает кое-что на посуду, ткани. – Вот и поговорили, – ласково закончила разговор хозяйка. – Возьми свою лягушку. Она и правда волшебная – мне сил придала. – Оставь пока у себя до моего ухода. Если позволишь, я еще одну ночь у вас побуду. – Побудь. – А где горячий источник, о котором Бермет говорила? – Она проводит. Бермет! – окликнула невестку. – Там хорошая вода, горячая, и вещи чистые возьми – мой сын был такой же щупленький, подойдут...
Бермет притушила огонь в очаге, только уголья перемигивались красными всполохами, но сил разгореться не хватало, так и светились в ожидании новой порции дров, чтобы накинуться на сухую древесину, разойтись по ней, заалеть высоким пламенем! – Идем, – позвала коротко старика, а молодой пес сам увязался за хозяйкой. Пошли они берегом реки, поднялись на лысый холм, обошли его по проторенной тропе и снова спустились к реке. Бермет села на поваленное дерево, а гостю кивнула на скалу, которая каменными ногами спускалась прямо в бурлящий поток. – Лезь туда. Вещи здесь оставь, я посижу тут, пока ты купаться будешь. Джаркын отошел, насколько тропа позволила, и оглянулся: девушка сидит боком, соломинку прикусила, смотрит на воду. Он скинул вещи, чистые положил рядом и, как есть нагой, пополз наверх. А там пар виден – висит прям над гротом. Как ближе подобрался Джаркын, так и дух захватило. Большая чаша в скале, и доверху наполнена водой, от нее и пар поднимается. Перелез Джаркын через край и опустился на дно по самые уши. – Уф! Хорошо-то как! Вода оказалась в меру горячей. И места много. Джаркын вытянулся, расслабился, закрыл глаза. Снизу по телу струятся ручейки, пузырьки воздуха облепили иссохшую кожу, ласкают ее, как девичьи пальчики. Джаркын перевернулся на живот, подгреб ближе к краю, оперся на руки и будто птенец смотрит из гнезда, любуется елками, которые на другом берегу растут, синими цветами, облепившими край скалы, парящим ручейком, стекающим в реку из чаши, где он лежит. Так и лежал бы здесь! – Эй! – Бермет снизу машет. – Хватит, пошли уже, скоро ата вернется, мне хозяйничать надо. Как ни сладко было в воде, а все когда-то заканчивается! Вылез Джаркын, и сразу холод пробрал до мурашек. Это в воде жарко было, а снаружи ветер – дело-то к вечеру! Джаркын спустился быстрее, чем залез наверх, облачился в чистое, собрал свои пожитки и, запахнув халат потуже, чтобы принятое тепло не так скоро растратить, обновленный пошел за женщиной.
III век, Согдийские горы
Глава 3. Уроки пути
Мир меняется! Он меняется на глазах! Горы меняются, люди, сам воздух меняется! Джаркын сделал открытие. И это потрясло его. Раньше он слышал рассказы о других землях, о других людях. Он и видел других людей, идущих с караванами – одетых, не как они, с горбатыми носами, длинными бородами, а каких и с волосами цвета спелого ячменя, с глазами цвета неба. Но Джаркын не видел, как меняется мир. То, что он слышал, воспринималось сказкой, песней, какие поют бродячие певцы. Но в них не рассказывалось о том, что горы могут быть разные, что на самом деле есть долины, которым не видно конца. А теперь он сам увидел это и понял, что и люди становятся разными в зависимости от того, у каких рек они живут, какую воду пьют, каким воздухом дышат. Вот он сам – жил среди гор, поросших высокими елями. Не каждый куст или дерево могло выжить под их густой хвоей. Корни исполинов Небесных гор, едва прикрытые почвой, раскидывали свои плети далеко вокруг ствола. В ненастье ели качались от ветра, стеная и охая от каждого порыва, внушая человеку страх и уважение к их силе и стойкости. А в этих горах, среди высоких скал и желтых холмов которых он оказался, нет деревьев его родины! Но появились другие, хоть и уступающие им в высоте, но тоже источающие хвойный аромат. Только не иглы облепляют корявые ветви, а ажурная зеленая вязь, которую ни листьями не назовешь, ни хвоей. Вокруг этих деревьев растут кусты или низкорослые деревья с плодами. Пробовал он некоторые и раньше. Растет здесь терпкая, с кислинкой, алыча, то желтая, словно налитая солнцем, то темно-красная, впитавшая вместе с соками земли ее цвет. Коричнево-красные капли плодов с мягким вкусом гроздьями висят на ветках боярышника. Местами попадаются они же, но крупные, желтые, похожие и формой и вкусом на яблоки. Джаркын утолял голод дарами природы и вспоминал ароматные ягоды своих гор – смородину, облепиху, малину, землянику. Но здесь вдоль берегов бурных рек ему попадались колючие заросли ежевики. Не малина – черна, как ночь, но вкусна! Только все руки поцарапаешь, пока наберешь горсть. Присев отдохнуть у ручья, в редкой тени молодого деревца тала, Джаркын достал кусок сухого круглого хлеба, которым угостила его хозяйка одного из глиняных домов небольшого кишлака, притулившегося у входа в ущелье. Помакав хлеб в воду, путник не торопился есть, подождал, когда хлеб размягчится, и только потом откусил. Ягоды ягодами, а то, что сотворено руками людей, несет в себе их силу, их настроение. Та женщина, которая угостила хлебом, хоть и была уставшей от повседневных хлопот по хозяйству, но через ее натруженные руки хлебу передалась природная доброта. Джаркын намочил хлеб еще раз и только прикоснулся губами к пахнущей землей мякоти, как за спиной раздалось пофыркивание. Джаркын оглянулся. Пожилой человек в свободных одеждах, когда-то, видимо, бывших белыми, а ныне впитавшими в себя пыль летних дорог, остановился со своим ослом и, как показалось Джаркыну, ласково смотрел на него. – Здравствуй, ата, – приложив руку к груди, приветствовал его Джаркын, – присядь, отведай хлеба, который мне дала добрая женщина. – Спасибо, сынок, я сыт, но от глотка воды не откажусь. Старик перекинул ногу через шею своего длинноухого возницы и встал на ноги. Освободившись, осел отошел в сторону и принялся жевать сухие кустики трав. Старик присел на камень рядом, а Джаркын опустил кожаный сосуд в реку; дождался, когда из горлышка выползли все пузыри и полный подал страннику, между тем рассматривая его. Стар, да, стар! Редкая седая борода отдельными прядками доходит ему до груди. Струйки воды стекают по волнистым волоскам прямо на край простого холщового халата, за которым виднеется ворот рубахи. Голову странника закрывает круглая валяная шапочка с острым, как пика, навершием. Утолив жажду, старик облизнул губы, давно потерявшие алый цвет. «Не так уж стар я, если посмотреть на этого человека», – подумалось Джаркыну. Старик вернул бурдюк, вздохнул, положив руку на колени. – Молодыми мы и не задумываемся, что вкушать пищу – это тоже труд, – с улыбкой сказал он. – Ваша правда, – согласился Джаркын. Помолчал и вежливо поинтересовался: – Давно вы в пути? Старик прищурился. Морщинки у глаз сгустились, а самих глаз и не увидеть под кустистыми бровями, такими же седыми, как и борода. – Нет, добрый человек, я еду от сына – он там, на холмах овец пасет. Еду в свой кишлак, за ту гору, которая здесь смотрит на нас стеной скал! А наш кишлак как раз стоит у ее подножия, с другой стороны. – А-а, – понимающе протянул Джаркын. – А ты, я вижу, не из наших краев? – Не из ваших. Оттуда пришел, из-за гор. – А-а! – удивился старик. – В дальний путь отправился без поклажи? Или растерял все по дороге? – Что-то потерял, что-то нашел, – уклончиво ответил Джаркын. Тень от дерева передвинулась, и жаркое солнце припекло спину. Джаркын встал, наклонился к воде, зачерпнул горсть и плеснул себе в лицо. Растер шею. Почувствовав живительную силу воды, улыбнулся. Старик все смотрел на него. – Свободен ты! – сказал вдруг. – Легко идешь, нет за тобой груза, о котором думал бы с тоской и заботой. – Это так, ата. Ничего там не осталось – ни дома, ни жены, ни детей. Даже собаки нет. Иду легко, только куда – не знаю. Старик тоже встал. Джаркын поймал его осла за повод, подвел ближе, помог на него взобраться. – Ты не бродяга, вижу я. Если хочешь мудрый совет получить, иди в гору, – посоветовал он и кивнул на тот скалистый кряж, что всей своей массивностью загораживал небо вдали от сая, – туда ведет тропа, прямо к пещере, в которой живет отшельник. Сколько он там живет, никто не знает. Я еще ребенком был, а его уже почитали как мудреца! Поднимись к нему. Но знай: старец суров, но, если что посоветует, так и сделай. Ему открыта истина! Сказал так, пнул осла пятками и потрусил дальше. Джаркын вернулся к саю, снова присел в тени. Но от благостного настроения, которое до встречи со стариком так грело душу, не осталось и следа. Шел себе, шел, даже забыл о былых думах – куда, зачем идет, и надо же было так случиться, что несколько слов со случайным человеком вновь озадачили. Джаркын в сердцах сплюнул. Что так растревожило? Что такого сказал старик? Ничего... ничего такого. Просто напомнил о былом горе. Но раздосадовало не это. А то, что не смирился он, Джаркын, с судьбой, что не оставили его вопросы о смысле его дороги, только спрятались на время, как злополучная лягушка за его рубахой! Джаркын посмотрел по сторонам. Никого! Только воздух – горячий, напоенный ароматами трав – колышется вдали. Джаркын достал свое сокровище. Опустил лягушку в воду, раскрыл ладонь, давая прозрачным струям омыть все ее каменное тело. Держал руку, пока ее чуть не свело от холода. Ледники, питающие сай, далеко, а вода так и не прогрелась, так и бежит студеная, так и хранит дух высокогорья. – И ты хранишь дух Теплого озера, и мой впитываешь. Может быть, мы с тобой теперь родня? Никого я так долго не прижимал к своему телу, как тебя, – высказался Джаркын. Лягушка молчала. Влага с ее красноватых боков быстро испарилась, а солнечные лучи пронзили насквозь, и заиграл камень внутренним светом, засветился, как глаза барса. – Ладно уже, поиграла и хватит! Иди назад, а то еще кто увидит, не миновать беды. Лягушка заняла свое место за рубахой, у самого пояса. Джаркын долил воды в свой небольшой бурдюк, припрятал его и остатки хлеба в свернутый халат, увязал его веревкой покрепче, пристроил на спине и пошел в гору – туда, где, по словам случайного путника, жил древний старец, знающий истину. – Пусть расскажет, куда мне идти! А не расскажет, хоть посмотрю на него. Никогда не видел мудрецов...
За все время пути Джаркын окреп, его тело не проявляло никаких признаков болезни или старости, он словно вернулся в те годы, когда молодым бегал по горам. Вот и сейчас ему шлось легко. Тропинка вилась по холмам, поросшим садами, перебегала через ручьи, бьющие из-под земли, огибала скалистые участки и все круче поднималась ввысь. Вскоре она пропала под каменными осыпями и почти не появлялась. Зато громада скального массива нависла над человеком, пугая его высотой отвесных стен и порывами ветра, время от времени вылетающего из-за нее. Останавливаясь, чтобы перевести дух, Джаркын с восхищением разглядывал исполинские головы, вырубленные за сотни лет водой и ветром в крайних камнях скального массива. Казалось, сам бог наблюдает за человеком, осмелившимся подойти так близко к стенам его жилища. Кто знает, может быть, за этой гигантской стеной, все выше уходящей в небо по мере приближения к ней, стоит дворец Тенгри, в котором он тешится со свой возлюбленной Умай?! Джаркын ощущал трепет в душе от таких мыслей и снова шел вперед, глядя себе под ноги и обдумывая каждый шаг. На сухой земле, усыпанной мелкими камнями, легко поскользнуться и улететь вниз. Но не зря Джаркын вырос в горах! За всю свою долгую жизнь он изучил их нрав, узнал об опасностях и очень уважал этих исполинов земли, путь к которым под силу не каждому смертному. Наверное, горы понимали его, и потому он, хоть и не без труда, но поднялся под самые скалы и вышел на тропу, идущую у их подножья. Прежде чем продолжить путь, Джаркын присел отдохнуть. От жары, которая парила внизу, остались лишь воспоминания и свернутый в рулон халат. Здесь же студеный ветер теребил взмокшую рубаху, забирался под нее и холодил до костей. Облачившись в халат, Джаркын посмотрел влево, вправо, решая, в какой стороне находится жилье мудреца. Сомнения, появившиеся еще в пути, теперь обрели силу. Кто в здравом уме станет здесь жить?! Эх, послушал первого встречно, потащился в гору... Спускаться?.. Но гордость не пускала в обратный путь. Как же, повелся на речи незнакомого старика, взобрался так высоко и идти назад, вот так, не узнав истины?! Одно пугало – солнце спряталось за скалами, скоро стемнеет, спускаться в темноте опасно, а оставаться на ветру на всю ночь... пережил он не одну такую! От воспоминаний холодок прошел по спине. Сверху упали камешки. Джаркын испугался и прижался к скале, опасливо поглядывая вверх. Никого. А скалы подпирают небо острым гребнем. Ох, высота! Но куда же идти?.. Влево дорожка показалась шире, и Джаркын пошел по ней, сам обратившись в слух. Мало ли! Даже самый маленький камешек, прилетевший с такой высоты, пробьет голову, и все. С такими мыслями хотелось бежать, но каждый шаг Джаркына был осторожен. Вся правда – в ногах! Потому ступать надо твердо и наверняка. Это он усвоил еще мальчишкой. Шаг за шагом добрался Джаркын до конца дорожки. Дальше – крутая осыпь. А воздух все холоднее, все темнее вокруг. Вот ведь глупая башка! Зачем полез?! В сердцах Джаркын ругал себя всеми бранными словами, которые знал. И вдруг уловил запах горящих дров. Теплый, он нес весть о присутствии человека. Джаркын принюхался, как собака. Запах огня шел сверху. А перед самой осыпью – скала, и ее каменное тело так выщерблено временем, что по ней можно подниматься, как по ступеням. Джаркын решил влезть по ним. Приподняв полы халата, он заткнул их за пояс и полез. Ладони так прижимались к шершавой поверхности, что не отодрать! А каждый шаг Джаркын впечатывал и вставал на ногу, только уверовав, что не соскользнет, что крепко стоит. Последняя ступень оказалась высокой. Джаркын уцепился за края камня обеими руками, подтянулся, налег грудью, приподнялся на носочки и вполз на площадку, за которой увидел освещенную огнем вертикальную щель. На сердце сразу отлегло. Подумалось, что, вот, зря на человека злился – не соврал, не обманул, а он подумал о нем плохо. Почему так бывает? Тебе плохо и сразу ищешь того, кто в этом виноват? Загадка... но некогда ее отгадывать. Все мысли Джаркына устремились внутрь пещеры, где его ждали ответы на другие, более важные для его жизни вопросы.
Что-то не давало войти в пещеру отшельника. Джаркын как встал в проеме, так и стоял, не решаясь сделать следующий шаг. Спину холодил ветер, сумерки быстро потускнели, и ночь воцарилась над миром. А в пещере уютно горел огонь, блики которого затеяли пляску с блуждающими тенями на ее вогнутых стенах. У огня сидел старец. Он смотрел на трепещущие языки пламени и казался изваянием, каменным созданием природы, но лишь до тех пор, пока не склонялся над костром, мешая варево в котле. – Входи, если человек, – прозвучал голос старца. Он был низок и спокоен. Так мог говорить только тот, кто уверен в своей защите и не боится ни людей, ни демонов. Помедлив, Джаркын вошел. Тепло от огня дохнуло в лицо. Джаркын сглотнул вязкую слюну и произнес: – Здравствуй, отец! Позволь присесть у твоего очага. – И ты будь здоров! Садись, раз вошел. Джаркын опустился на каменный пол, подоткнув под себя полы халата. Свернув ноги калачиком, он протянул озябшие руки к костру и хотел было сказать, как хорошо у огня, но запнулся на полуслове. Тяжелый взгляд из-под кустистых бровей пробрал до мурашек. Джаркын опустил глаза, но чувствовал взгляд мудреца всем своим нутром. – Что глаза прячешь? Не с лихом пришел, вижу, что ж тогда? – Пронзительно смотришь. Смущаешь. Старец расхохотался. Его смех поднялся к потолку пещеры и гулким эхом убежал куда-то вглубь, откуда веяло прохладой и неземной тишиной. – Смутил тебя?! Давно не слышал от людей таких откровенных слов. Все юлят, а ты честен. Что ж, говори, зачем пришел. Джаркын задумался. Что сказать? Он хотел услышать какой-то совет, что-то такое, что вдруг озарит его, придаст жизни смысл, а его пути – цель. Как сказать об этом в двух словах?.. – Молчишь? – старец кивнул, поджал губы. Редкая седая борода дернулась, а длинные волосы не шелохнулись. – Тогда давай, что принес. Лягушка у пояса словно поскребла лапками. Джаркын испугался, что покажи он ее, мудрец примет драгоценный камень за дар ему, и решил не торопиться, достал оставшийся кусок лепешки, протянул вежливо. – Нет у меня ничего более. Старец бережно взял хлеб, понюхал, поднеся к самому носу. – Хлеб пекут добрые руки. С добром ты пришел. Спасибо! От таких слов Джаркын растерялся. – Беден я, в дороге ем, что люди подадут, кто за работу, кто просто от доброты душевной. Хлеб мне женщина дала, просто так дала. Этой ей твое спасибо. Старец опять кивнул. Опустил палочку в свой котелок, вынул, лизнул ее, почмокал, проверяя варево на вкус. Видимо, решил, что оно готово. – Помоги мне, сними котел с огня, и садись ближе. Кушать будем. Твой хлеб, мой суп! Трапезничали молча. Суп у старца оказался из корешков и кусочков сушеного мяса, а аромат от него был от каких-то неизвестных Джаркыну трав. Терпкий, с густым вкусом, суп согревал тело изнутри, и то тепло придавало силы. Макая разломленную лепешку в варево, они оба смаковали ее, обсасывая и тщательно пережевывая. Когда хлеб закончился, а суп остыл, гость и хозяин по очереди допили его, полакомились кусочками мяса и пустой котел отставили в сторону. Приободренный расположением старца, Джаркын освоился, первое смущение прошло, и он, подложив в огонь увесистую палку от пахучей арчи, подсел к лежанке, на которую перебрался мудрец, и решился наконец рассказать о себе. – Жил я на берегу Теплого озера. Не скажу, что жил хорошо, но и не плохо, это так. Думал, так и проживу жизнь, так и умру в своей юрте и будут мои косточки лежать в родной земле. Но не случилось. Бог послал мне испытание... Джаркын сам не заметил, как язык его стал красноречив, как полно он описал и свое озеро, и тот сундук с богатствами, и свое горе, постигшее его вскоре. Старец слушал гостя с закрытыми глазами, только изредка, когда пронзительность рассказа поражала его, он поднимал веки и рассматривал чужеземца. Когда Джаркын достал из-за пазухи свою лягушку, мудрец поднялся и сел, опустив ноги с лежанки. Каменное тело лягушки вбирало в себя жар огненных всполохов и сияло, меняя цвет, то желтым, то красным светом, и завораживало. Старец взял лягушку в руки. – О! Красива и сильна любовью! – восхитился он. – Тебе бог послал источник бессмертия, странник. Ты знаешь об этом? Джаркын растерялся. Он уже понимал, что лягушка дает силу жизни, возвращает здоровье, но бессмертие... Неужели в небесных чертогах она впитала божественный эликсир?.. – Вижу, не знал, – усмехнулся старец. – Так знаешь теперь! – он испытующе посмотрел на гостя. – И что будешь делать? В душе Джаркына бушевало пламя соблазна. Стать бессмертным! Он и не мечтал об этом! Уф, горячая волна подкатила к горлу, и Джаркын открыл рот, ощутив нехватку воздуха. Смех старца отрезвил его. Пелена соблазна спала, и Джаркын укорил себя за слабость. – Ты был стар, но не успел понять, что жизнь должна заканчиваться, и тогда, когда приходит срок. Бессмертие – удел избранных и тяжкое бремя. Да... – он пошамкал губами и прилег, отпустив лягушку. – Она уже дала тебе сил на еще одну жизнь, а может быть, и больше, не знаю. Хватит тебе, чтобы устать. Джаркын заволновался. Он почувствовал момент истины. Это ощущение родилось в нем сразу, и, как бабочка, выбралось из кокона и взлетело, махая мокрыми крыльями. – Отец! – воскликнул он в сердцах. – Укажи путь! Скажи, куда мне ее отнести, куда ведет меня эта лягушка? – Путь? – строго вопросил старец. – Я не знаю твоего пути, да и никто не знает, кроме тебя. Сегодня ты прошел свой путь. Вспомни его. Ты блаженствовал у воды, добром вспоминал женщину, угостившую тебя хлебом. Потом ты, услышав совет первого встречного, пошел в гору. Ты шел легко, наслаждался красотой. Что тогда ты ощущал? – Я... я был счастлив, ата. Мне было хорошо. – Да, красота мира – это дар бога! А любовь в наших сердцах – это благодарность ему за этот дар! Ты думал об этом? – Нет, не знаю, нет, я не думал о любви, ата. Старик вздохнул. – Мало кто думает. Ты честен. Это твое спасение – честность! Не теряй этого дара. А о любви думай. Ты любишь мир, любишь жизнь. Люби бога! Не бойся его, а люби. – О каком боге говоришь ты, мудрец? Я прошел немало троп и видел, что люди чтят разных богов. – Ты еще мало видел! – мудрец, казалось, потерял интерес к разговору. – Но, что бы ты еще не увидел в пути, знай – бог один! Люди разные. Джаркыну еще предстояло понять слова мудреца, пока он только внимал, стараясь запомнить все, что тот ему говорил. А старик вернулся к его пути в пещеру. – Когда сады закончились, а подъем стал круче, ты почувствовал трудность пути, но не повернул обратно. Почему? – Я хотел узнать истину... – Все наивны. Все хотят узнать истину. И никто не знает, что узнать ее – это пройти свой путь, а не услышать слова старика, о котором забыл бог. Понимаешь ты, человек, что такое истина? Джаркын замер. Он не думал о том, что есть истина, он, как и все, хотел ее знать. Но... Старик покачал головой. – Не понимаешь. Ладно, вернемся к твоему пути. Когда ты карабкался по крутой осыпи, когда шел, не зная куда, был ли ты уверен в правильности своего пути? Не поминал ли ты грубым словом того, кто указал тебе его? Джаркын еще раз раскаялся в том, что незаслуженно ругал того старика на осле, который рассказал ему о мудреце. Старец не ждал его ответа, он, казалось, в тот момент шел рядом с ним и знал все его думы. – Вот так поступают с советчиками! Человек всегда ищет оправдание своим поступкам за своей спиной. Думай сердцем! Слушай только его – свое сердце! – и тогда ты не будешь терзаться сомнением, а все поступки будут только твоими и ответственность за них тоже. – Я понял, ата, – поблагодарил Джаркын, склонив голову и приложив руку к сердцу. Старик улыбнулся. – То-то! А про свой путь понял? Джаркын сознался: – Я только догадываюсь, ата. – Хорошо, – подбодрил старец, зевнув. – Давай спать. Устал я.
В серой холщовой рубахе до пят, расправив плечи и раскинув руки в стороны, стоял старец на площадке перед пещерой, не боясь утренней свежести и пронизывающего ветра. Воздух звенел от ожидания. Пурпурное небо светлело. Солнце, еще скрытое от глаз горизонтом, одним своим приближением прогоняло тьму и ее тени, пытавшиеся спрятаться под покровом зари. И вот произошло чудо! Макушка светила показалась над просыпающейся землей! Старец воздел руки к самому небу и восславил жизнь и свет! Джаркын внимал ему с душевным благоговением.
– Давно ты здесь, ата? Старец, казалось, не слышал вопроса. Он ворошил остатки кострища, пробуждая заснувшие искры к жизни. – Воды принеси, – попросил он коротко и кивнул вглубь пещеры. Джаркын взял бурдюк и пошел, не спрашивая более ничего. Через несколько шагов остался рассеянный свет за спиной, а впереди была мгла. Куда идти? Джаркын остановился и прислушался. Где-то в глубине пещеры шумела река. Но как добраться до нее в темноте? Да и далеко она по звуку. Лоб покрылся испариной. Джаркын утер его тыльной стороной ладони, крепче сжал горлышко бурдюка, но покачнулся и облокотился на стену пещеры. Она оказалась влажной. Джаркын потрогал стену – так и есть! – мокрая! Он прислушался, склоняясь ухом ближе к стене, и вдруг на фоне далекого гула отчетливо распознал капель. Джаркын присел, потрогал пол вокруг себя, ближе к стене ладонь погрузилась в лужу. «Ага! – смекнул он. – Где-то здесь старец набирает воду!» Слабый свет от грота, где жил мудрец, едва доходил до этого места, и, когда глаза привыкли к темноте, Джаркын различил блики на поверхности воды. Она стекала многочисленными ручейками со стены в глубокую выемку в камне. Опустив в нее бурдюк по горлышко, Джаркын набрал воды и, довольный своей смекалкой, вернулся к старцу. Они позавтракали куртом и травяным чаем. – Откуда у тебя еда, ата? – любопытство так и распирало Джаркына. – Люди приносят. – Часто к тебе приходят? Старец усмехнулся. – Не часто, но с голоду умереть не дают. Ко мне несколько дорог. Ты пришел из одной долины, а можешь выйти в другую, если крутизны гор не испугаешься. Джаркын согласился и засобирался в путь. Старец благословил его и показал дорогу наверх. – Можешь той тропой пойти. Подниматься легче, чем спускаться. На прощание мудрец сказал: – Твоей ноше место у воды, а где оно, мне неведомо. Слушай сердце – не ошибешься. – Спасибо, ата! Прощай! Мудрец не ответил. Казалось, он уже забыл о незваном госте, погрузившись в свои думы. Джаркын обошел скальную стену по тропе, которая сначала шла под самой скалой, а потом повела наверх. Местами она была так крута, что дух захватывало, но Джаркын шел уверенно и вскоре выбрался на самый верх. Он стоял на краю высокогорной долины, похожей на гигантскую подошву сапог, которые словно перевернул мифический великан и оставил лежать наклоненными от пятки до носка. Пятка уходила вниз, а носок, задранный кверху, обрывался скальным массивом. Стоять у края скалы было страшно. Джаркын упал на колени и пополз прочь, но любопытство оказалось сильнее страха, и, развернувшись, он вернулся к обрыву – ползком, как ящерица! И какой простор открылся взору! Прикрытая легкой дымчатой вуалью, желтела внизу широкая долина. Серебристая лента реки украшала ее, словно драгоценный пояс, небрежно брошенный красавицей. Очертания далеких горных хребтов то скальными, то более мягкими снежными изгибами очертили голубое небо, разграничив миры людей и богов. От головокружительной высоты тошнота подобралась к горлу. Джаркын сглотнул и, сморгнув слезы восхищения, отполз назад. Вниз он шел вдохновленный красотой природы, его сердце наполнила любовь ко всему миру. Стоило пройти весь путь, чтобы понять, что жизнь – это счастье. Джаркын сиял от радости и таким счастливым он пришел в кишлак на берегу сая – похожий на все другие, но все же не такой, как все. «Люди тоже так: у всех есть голова, руки, ноги, но все разные», – подумал он и прошел мимо человеческого жилья, желая молча и в одиночестве наслаждаться тем, что теперь жило в его сердце.
Глава 4. Караван кушанской принцессы
Дорога, идущая вдоль реки, нырнула в узкое ущелье. Джаркын остановился, почувствовав тревогу. Здесь, среди холмов, кое-где увенчанных скалистыми гребнями, еще ощущался простор. Солнечный свет заливал и дорогу, и реку, и пожухлые за лето травы. Отражая золотистые блики гладкими блюдцами, пенясь на взмывах, убегая непоседливыми струями от каменистых берегов, вода текла быстро, но ее говор был приветлив. Из ущелья же слышался ворчливый рокот реки, зажатой между двумя скальными стенами, пронзающими острыми изгибами небо. Свет едва касался середины одной из них, но и он убегал по нависающим над дорогой камням все выше и выше, вслед за уходящим днем. Джаркын сошел с дороги и присел у воды. Весь путь от Теплого озера он старался держаться малохоженых дорог. Неспокойны люди! Одни воюют между собой, другие грабят караваны, третьи охочи и до одинокого странника, у которого за душой ничего, разве что камень – подарок Священного озера. Рука сама потянулась к животу, где за холщовой тканью рубахи почивала заветная лягушка. Согретая телом, она прилипла к его влажной коже и едва ли не срослась с ним. А что если у ворот, разделяющих ущелье пополам, кому-то придет в голову обыскать его? Отберут лягушку! И что тогда? Зачем он здесь без нее? На лоб скатились капли пота. Джаркына окатил такой жар, что хоть впору лезть в воду. Он наклонился и зачерпнул пригоршню холодной воды. Омыв лицо, старик почувствовал облегчение. Вода несла в себе не только прохладу, но и силу, дарованную богами. Эх, сейчас бы окунуться всем телом, почувствовать и холод, и жар от этих бегущих струй! Но... нельзя! По дороге, вздымая пыль, идут люди, лошади, ослы, верблюды. Джаркын вздохнул тяжело. Вдруг вспомнилась одинокая юрта в горах. Молодая женщина, тело которой истосковалось по крепким мужским рукам, а душа по нежности младенца. Эх... Остаться бы там, да и жить тихо и мирно. Пасти коней... Возмущенное ржание коня разорвало тонкое покрывало мечтаний. Джаркын увидел, как молодой воин повис на узде гнедого жеребца, передние ноги которого расчертили в пыльном воздухе широкую дугу. Убьет! Взбешен конь и видит перед собой врага! Джаркын подскочил и, как в молодости, не задумываясь, лишь следуя порыву, взлетел на спину непокорного скакуна как раз в тот момент, когда воин со страху отпустил повод и сел под нависшей грудью коня, обхватив кудрявую голову обеими руками. Джаркын прижался к шее жеребца, зашептал заветные слова, ухватил болтающийся повод, потянул слегка, указывая направление. Конь послушно осел в сторону, встал на красивые крепкие ноги, все еще возбужденно фыркая и раздувая чуткие ноздри. – Вот и хорошо, вот и славно, – шептал ему на ухо Джаркын, одной рукой мягко похлопывая по шее. Когда конь успокоился, нерадивый воин отполз в сторону и побежал к дородному всаднику, наблюдающему все это со стороны. Богатая попона его коня, поблескивая золотыми и бирюзовыми пластинчатыми вставками, говорила о том, что всадник в высокой валяной шапке, из-под которой выглядывали густые черные кудри, высокого положения. Да что там – он главный в этом помпезном караване, в стороне ожидающем прохода через ущелье! Джаркын слез с коня, не отпуская повод, обвел ищущим взглядом продолжающую движение людскую реку. Чей конь? Что его так взволновало? От всадника подбежал человек. – Иди за мной, тебя зовут, – сказал он, с опаской поглядывая на строптивого скакуна. Джаркын повел коня, выпучившего глаза, как только натянулся повод. – Боится. Что с ним случилось? – усмиряя взволнованного жеребца, спросил Джаркын. – Камни с горы посыпались, он встал на дыбы, а на нем сама принцесса ехала. Упала, бедняжка. Тот воин коня бил, вот он и ошалел. – А-а! – понимающе потянул Джаркын. – А какая принцесса? – Единственная дочь нашего царя Канишки! – О! – Джаркын понимающе вытянул губы трубочкой. – Жива? – Жива, да, видать, ударилась сильно. Все за голову держится, стонет. Монах ее лечит. – Какой монах? – Да с ней монах следует, он молитвы читает, да только толку нет – стонет... Просветленный [8] давно ушел в нирвану, не слышит людей... _______________ [8] Просветленный – Будда.
Посыльный смолк, как только они поравнялись с родовитым всадником, пристально рассматривающим чужака. Даже крутые завитки его бороды зашевелились змейками, словно пугая. – Кто таков? Джаркын поклонился. Коня у него забрали, отвели в сторону. – Странник я. Иду издалека. Всадник изучающе сощурился. Его взгляд, казалось, проник не только под рубаху, но в самую душу. Джаркын поежился. – Куда идешь? – Да, куда ноги несут, – выкрутился Джаркын, кожей чувствуя теплое брюшко лягушки. Всадник мельком взглянул на раздолбанные ичиги странника. По ухмылке, пробежавшей по его губам, стало понятно, что поверил. – С конями умеешь? – спросил прямо. – Умею. С детства с ними. – Пойдешь с караваном. Нам такой, как ты, нужен. Развернув коня и слегка толкнув его бока мягкими складчатыми сапогами, строгий вопрошающий поехал навстречу караванному потоку. Слуга, который привел Джаркына, позвал за собой. – А караван куда идет? – поинтересовался новоявленный конюх. – Туда, – провожатый кивнул в ущелье, – в Страну Плодородных Долин!
Как только последний луч света соскользнул с верхушки скальной стены, караван встал. За ними не осталось никого, все, кто торопился, прошли узкие скальные ворота засветло. Быстро наползающая тьма заполнила ущелье. Военачальник решил, что эту ночь они проведут на этой стороне горной гряды, и только утром продолжат путь. Свечерело быстро. Караван кушанской принцессы расположился на склоне холма по соседству с ручьем, стекающим по каменному ложу. Джаркын собрал всех коней у двух деревьев, привязав каждого к прочной ветке. Когда жеребцы остыли от дневного перехода, он напоил их, задал корму. Сам пристроился рядом на циновку, кем-то данную ему. И стеганый халат появился, словно сам собой. Эта ночь обещала быть теплой и сытной. У костров, устроенных неподалеку, умелые повара готовили ужин. Аромат жареного мяса разлетался по округе, щекоча нос и возбуждая аппетит. Слышался веселый говор людей, предвкушающих скорый ужин. Что надо человеку в дороге? Хорошая обувка да сытная еда! Человек, как любой зверь, нуждается в еде. Нет ее, так и мысли только о ней. А как набил брюхо, так и жизнь краше! Ленивым становится человек, расслабленным после еды. Но это беспокоит его только в момент опасности. Тогда все довольство враз пропадает. Жизнь куда ценнее еды! Пусть голодным, но лучше идти по дороге, чем сытым, но лежать бездыханным в пыли. Джаркын давно это усвоил и потому не ослаблял внимания, хоть в животе и урчало, а нос сам собой ловил вкусные запахи. Что ж, повезло ему! Видно, Тенгри ведет его, и туда, куда нужно. Только плач девушки, то тихий, как стон, то громкий и берущий за душу, не давал покоя. Страдает, бедная, а у него за пазухой лежит избавление от страданий. Как быть? Разве кто поверит ему, оборванцу, что лягушка избавляет от хвори? Засмеют, а то и побьют. Но ведь не зря он здесь? Не зря Тенгри привел его в это ущелье как раз тогда, когда случилось такое несчастье?! Не в силах больше молча сидеть и слушать плач, доносившийся из шатра принцессы, Джаркын встал. Пока ночь еще не поглотила весь свет, и только серая вуаль опускалась с неба все ниже и ниже, конюх мог разглядеть, что шатер, где страдала несчастная, соткан из красной шелковой ткани, колыхающейся мягко натянутыми полотнищами на крепчающем вечернем ветру. «Снизу полог можно приподнять, – подумал Джаркын, – и тихо вползти внутрь. А там видно будет. Положу лягушку в изголовье и уползу назад. А потом? Как я потом ее заберу?.. А! Потом и решу как!» Оглядевшись вокруг, он запахнул халат и кругом, будто идет в другую сторону, пошел к шатру принцессы. Пока он плутал, посматривая, не следит ли кто за ним, тьма сгустилась и ночь зажгла светильники в небе. Они горели ярко, но земле не доставалось их света. Разве что полюбоваться и все! Главного светоча ночи сегодня не было видно. Тенгри спал, утомившись от трудов своих. А человеку его сон оказался выгодным. Подобравшись близко к шатру, Джаркын упал на землю. Он зашел с тылу. Стражники, стоявшие у входа, не заметили нового конюха, да и ухо вылавливало в общей суете стойбища горестные стоны страдалицы, прерываемые монотонным бормотанием монаха, усердно молящего Просветленного о благополучии мира, частью которого является каждый человек – и принцесса тоже. Джаркын подполз к шатру и приподнял полог. Узкие глаза посланца Тенгри сами собой сощурились до щелок от света, неожиданно ударившего по ним. Джаркын приткнул края полога к ушам, чтобы снаружи никто не обратил внимания на узкую полоску света, вдруг появившуюся у шатра принцессы. Привыкнув к свету, исходившему от чадящих масляных светильников, приглядевшись, он увидел спину монаха, склонившегося к синей фигурке божества, безучастно прикрывшего глаза гладкими веками. «Не видит и не слышит он тебя!» – решил Джаркын относительно Просветленного, который, как и положено, пребывал в нирване, нимало не проявляя внимания к терзаниям молодой женщины, лежавшей рядом на пышных подушках. Разве что аромат благовоний, медленными струйками поднимающийся к широким ноздрям божества, все же вернет его из божественной Шамбалы и обратит вселенское добро и любовь на страдалицу! На то и уповал монах, с губ которого монотонно слетали слова молитвы: «Тадьятха омммм беканзе беканзе...» [9] _______________ [9] Молитва Будде Здоровья.
Джаркын уже привык к свету и, забыв об опасности, разглядывал мраморное лицо девушки, обрамленное кольцами растрепавшихся кудрей. Но в отличие от кудрей хозяина каравана, девичьи были нежными и светлыми, впитывающими свет лампы, как пожухлые травы цвет зари на закате дня. На лбу принцессы лежал кусок желтого шелка с начертанными на нем письменами. Ниже виднелись поддергивающиеся упругие веки, густо обрамленные частоколом ресниц. Джаркын невольно залюбовался девушкой, но с ее губ вновь слетел стон, от которого сердце старика сжалось в груди. Служанка сидела вполоборота к Джаркыну и покачивалась туда-сюда, не прекращая поглаживать руку госпожи, будто это могло принести ей облегчение. Она сочувствовала принцессе, понятное дело, но сейчас мешала. А как увидит чужую голову в шатре да в такой невозможной близости от царской дочери! «Надо бы переползти подальше!» – решил Джаркын. Осторожно высунув голову назад, он пару раз перекатился и снова нырнул под полог. Прямо перед его глазами оказалась синяя шелковая подушка, на которой виднелась макушка принцессы. Просунув руку с лягушкой подальше к голове, Джаркын положил свою целительницу на подушку, пристраивая так, чтобы агатовое брюшко касалось затылка. Лягушка утонула в подушке, а Джаркыну показалось, будто она лапками обхватила голову принцессы и завела гортанную песню – тихонечко, но довольно. Мол, да, квак, сюда мне и надо! Вдруг девушка-служанка встрепенулась, приосанилась, вытянулась струной, вглядываясь в изголовье госпожи. Легкая ткань ее просторного платья натянулась на груди и вся фигура – тонкая, изгибистая – угадывалась под складками, прижатыми спереди двумя спиралями тяжелых кос. Не один мужчина залюбовался бы на такое! Но Джаркына как ветром сдуло! Не до девичьих прелестей ему! Другая забота привела его в этот шатер. Свободный полог лег на примятую траву, а девушка решила, что ветер приподнял его. Она резво встала и выпорхнула наружу, намереваясь прижать колыхающуюся ткань к земле, да покрепче. Но Джаркына уже и след простыл! Он вернулся к коням как раз в то время, когда распорядитель каравана послал за ним, приглашая на трапезу. Теперь оставалось только ждать и уповать на милость Тенгри и Умай. Не без помощи нежных ручек богини лягушка, бывшая в пору девичества красавицей, слетела с небес на землю! Ох, как многое меняют женщины в мире! Как ослепляют мужчин своей красотой и решают судьбы людей! Даже простые смертные, даже они!..
Первое приветствие дня – богу! Солнца ли, ветра и дождя, морей или вод земных, властителям земли, неба, душ людских – всем им, богам, всевышним, вседержителям, всеслышащим и всепонимающим каждая тварь на земле посылает первый привет дня! Рыжий лис, высунув морду из норы, сожмурится на свет и радостно тявкнет – день пришел! Да здравствует он! Лягушка, выпрыгнув из камышей, выставит перепончатые лапки вперед, разгонит зеленую ряску и погрузится в светлую воду. Птицы расправят крылья, поднимут головы ввысь, раскроют клювы и запоют, каждая на свой лад. Человек – разум земной жизни! – еще до рассвета очистит тело и мысли от ночного греха и, воздев руки к небу, прославит имя бога, попросит хлеб насущный на сей день, пошлет свою мольбу о делах земных, реальных: о жизни и здоровье, о доме и очаге, о силе и мудрости. Монах, закончив на рассвете молитвы о здоровье принцессы, вышел из шатра приветствовать день. Еще не зная, исцелилась ли его царственная подопечная, он радовался тому, что она не мучается, что дыхание ее ровно, а щеки порозовели. От красного света шатра? Может быть, может быть... Но все же внутри, где-то в самом сердце он знал, он верил, как человек, получивший откровение, что его молитвы услышаны Великим Просветленным, и эта хрупкая девочка спасена! Джаркын, словно огнепоклонник, обратил взгляд на розовеющий восток. Скоро поднимется светило! Слава Тенгри! Пусть другие приветствуют своих богов, а он точно знает: только Тенгри – Великий Небесный Вождь – дает благо достойному. Всю ночь Джаркын прислушивался, стараясь уловить звуки, идущие от царского шатра. Так и уснул, уверенный, что его агатовая лягушка – дар Белого Творца! – спасет юную принцессу, как и его в свое время. Теперь бы забрать ее... но как? Лагерь ожил. Трудно подобраться к шатру незамеченным в свете рассветного утра. Разве что лошадь поискать, будто она туда убежала?..
Веки Тэхар затрепетали. Пребывая на границе сна и яви, ее душа тянулась к свету! Сквозь плотную ткань шатра он вливался красной рекой – плавной, тихой, но настойчивой. Тэхар открыла глаза. Свет просачивался через приоткрытые створки входа желтыми лучами. Они скользили по земле, освещали фигурку Просветленного, падали на спину спящей рядом служанки. Тэхар не спешила вставать. Слишком много мыслей собралось у нее в голове. Как разобраться с ними? Как понять, где явь, где сон? Она видела отца. Это было. И было давно. О! Как давно! Сердце защемило. Отец! Почему он не оставил ее во дворце, рядом с собой? Почему отправил в пугающую неизвестность? Почему согласился отдать свою единственную дочь в жены принцу неведомой Никшапайи? Слезы наполнили глаза. Тэхар прикрыла веки. Соленая влага каплями пробралась на густые ресницы. Слезинки дрожали, как роса на ветру, и, не выдержав напряжения, падали на щеки и скатывались в ложбинку у носа. Тэхар прикусила губы. Нет, не надо плакать! Такова была воля отца! Она – принцесса! Отец рассчитывает на нее, он верит, что брак с принцем Никшапайи укрепит позиции Кушанского царства на западных рубежах, что царь Никшапайи встанет на защиту своей семьи, своей страны, если кочевники посягнут на владения кушан. Тэхар шумно перевела дух. Служанка дернулась, просыпаясь. Тэхар притворилась спящей. Не время еще для разговоров. Лучше снова окунуться в тот сон, в котором она вновь в своих покоях сидит рядом с отцом, положив светлую головку ему на колени...
– Дочка, я рассказал тебе все, как есть, без утайки. Ты знаешь, как тяжело мне расставаться с тобой. Я люблю тебя, дитя, и... ты так похожа на свою мать... Канишка погладил головку дочери. Те же светлые волосы, то же сладкое дыхание... – Тэхар. – Да, отец? Она приподнялась. Взгляд светлых зеленых глаз был так искренне-нежен, что царь не сдержал порыва и прикоснулся губами ко лбу дочери. Золотой венец сдвинулся к макушке. Тэхар выпрямилась, поправила его. Красива! Нежна! Говорят, что сын царя Никшапайи хорош собой и добр... – Дочка, я хочу, чтобы ты взяла это и носила всегда. Он достал из-за пазухи маленького золотого ежа. Это был амулет матери. Тэхар помнила его! Сияющий перламутром, сверкающий золотой остроконечной мордочкой, украшенный зеленоватой бирюзой и красным агатом, амулет привлекал к себе все взоры. Он покоился в ложбинке на груди, над треугольником выреза платья, и хранил свою царственную хозяйку от завистливых глаз, как солнце, ослепляя божественным светом. Никто не может смотреть на огненный шар светила прямо. Даже, прикрыв глаза ладонью! Золотой еж отводил взгляды от лика царицы, приковывая их к себе. Он поглощал порочные мысли подобно глубинам древних морей, память о которых хранила в своих недрах маленькая раковина, – совершенное творение природы! – невесть где найденная мастером, создавшим это поистине чудесное украшение! Тэхар взяла ежа и положила на раскрытую ладонь. Теплым брюшком он прикрыл линии судьбы, и принцесса почувствовала защиту высших сил. – Такой маленький, а такой сильный! – воскликнула она, нежно погладив перламутровую спинку пальчиком. По отполированным бирюзовым камушкам, вставленным в золотые круглые выемки, пробежала волна света. Принцесса звонко рассмеялась. – Он пригладил свои острые иголочки! А ушки, смотри, отец, ушки у него покраснели! Агаты вобрали в себя свет и показали чарующую глубину камня. – Еж нашел свою хозяйку, – любуясь дочерью, ответил Канишка. – Носи его всегда. Еж разгоняет порождения тьмы, дарует силу власти, уверенность. Ты будешь царицей, как и твоя мать! Амулет защитит тебя от неверного шага, и поможет найти верный путь к процветанию и обновлению. Как хотелось отцу верить в то, что он говорил! Но тревога не оставляла его сердца. Неспокойно было на дальних границах империи. – Тэхар, запомни: если тебе будет тяжело, если ты окажешься одна или случится нечто страшное, что испугает тебя, всеми путями иди сюда – в свой дом! Пошли весть, и я найду тебя, встречу, освобожу... Тэхар отвлеклась от ежа. Ее непонимающий взор изменил выражение лица. Радость от новой игрушки еще светилась на нем, но пугающие слова отца легли тенями под выразительными глазами, вокруг тонких, нежных губ. Царь пожалел, что поделился с дочерью своими опасениями. Он поспешил успокоить ее: – Это я так, волнуюсь за тебя. Ведь еще ни разу ты не покидала дом! А тебе не о чем беспокоиться! С тобой рядом будет твой верный страж – Харбалан со своими воинами. Брови Тэхар сошлись у переносицы, губы сжались в недовольстве. – Харбалан! Отец, я не хочу, чтобы он сопровождал меня. Он так на меня смотрит... Тэхар передернула плечиками. Канишка мягко улыбнулся. – Он смотрит, как и я! Дочка, надежнее Харбалана нет никого в нашем дворце! – Нет, ты не так смотришь! В твоих глазах я вижу любовь! А взгляд этого... мужлана меня пугает. Да и смотрит он украдкой! Как вор! Стоит только мне взглянуть на него, как он сразу отворачивается! Царь понимающе вздохнул. Глупенькая еще его девочка! Да, Харбалан уже не молод, но и в его сердце поселилась любовь к принцессе. Как можно не любить такое прекрасное дитя! – Тебе не нужно с ним общаться, если ты того не хочешь. Но он будет беречь тебя, даже не сомневайся! Я ему доверяю. Царь встал, собираясь покинуть покои дочери. Но задержался еще. – Можешь взять с собой Вангьяла. Тэхар обрадовалась: – Учителя?! Царь в который раз подивился на легкость смены настроения дочери. Ласково кивнув ей, он ушел. Предстояло еще готовить караван! Надо поговорить с Харбаланом, да и с монахом тоже. Посольство кушанского царя должно быть на высоте! Безопасность и здоровье его девочки – самое главное! Но и дары царю Никшапайи должны быть богатыми и значимыми!
Брюшко ежа согревало грудь. Тэхар, все еще пребывая в грезах, нащупала амулет и поводила пальчиками по извилистой раковине. Служанка заметила движение и подсела ближе. – Госпожа... Тихий, вкрадчивый голос пробрался в уходящий сон. Отец удалялся из покоев и из реальности, а еж покалывал ладошку бирюзовыми иголочками. Тэхар вздохнула нарочито протяжно и с улыбкой распахнула глаза. – Дай воды! Пить так хочется, – приподнимаясь с подушек, попросила она. Длинные волосы покрыли спину. Тэхар показалось, будто кто-то придержал несколько прядей, а потом отпустил. Пока служанка бегала за водой в другой конец шатра, Тэхар пошарила за подушкой и вдруг нащупала камень. – Что это? – отдергивая руку, воскликнула она. Служанка метнулась назад. Часть воды выплеснулась из керамической чаши на одеяло. Не зная, что делать, служанка остановилась, испуганно глядя на свою госпожу. – Очнись, Биришим! Дай чашу и посмотри, что за камень лежит у меня за подушкой! Служанка выполнила приказание и, упав на колени у изголовья постели, пошарила за подушкой. Тэхар только пригубила чашу, как Биришим с воплем отпрянула назад, сжимая в руке красноватый камень. От неожиданности принцесса дернулась, и вода выплеснулась ей в лицо. За шатром заржал конь, послышалось движение. Стража влетела на крик. Тэхар, указывая вытянутой рукой на выход, рассерженным голосом выпроводила их назад, приказав проверить, что происходит за шатром, и оглянулась на служанку. – Что там? – Там... там чья-то рука... Тэхар повела бровями. – А что у тебя в руке? Биришим раскрыла ладонь, и принцесса увидела каменную лягушку. Тут же память воссоздала сцену из прошлого сна: бедный старик сидит перед ее шатром и протягивает на заскорузлой ладони лягушку. Посланница богини Ардохш меняет цвета своего лягушачьего тела с желтого на красный и, прыгнув на голову Тэхар, звучно квакает. Снаружи послышался раскатистый голос Харбалана: – Кто ты? Что делаешь у шатра принцессы? Тэхар не раздумывая выскочила наружу и увидела того самого старика из ее сна. Два стражника скрутили его, да так, что он едва мог поднять голову, а Харбалан замахнулся нагайкой. – Не смей! Пронзительный крик принцессы остановил руку воина на полпути. Маленькая, в легкой рубахе с глубоким треугольным вырезом, в котором поблескивает золотой амулет, с распущенными волосами, покрывшими ее до пояса, Тэхар гневно сверкнула глазами. Харбалан опустился на колено и склонил голову. Стражники вслед за ним упали ниц, увлекая за собой и старика. Биришим опомнилась, подскочила, схватила хитон принцессы и накинула ей на плечи. Золотой еж спрятался в складках тяжелой ткани. Агатовая лягушка уютно устроилась в ладошке. В тишине утра шум у шатра принцессы привлек внимание всего лагеря. Люди собрались вокруг, перешептываясь между собой. – Что случилось? – Конюха поймали... – Как поймали?.. Его же вчера казнили... – Да другого. – А что он? – В шатер полез... Вдруг среди этого говора прозвучал звонкий голос принцессы: – Отпустите этого человека. Я его знаю. Он... он принес мне то, что я просила. Тэхар старалась говорить твердо. Харбалан растерялся. Он не мог ослушаться приказаний госпожи, да и спорить при всех не мог, но и поверить в ее слова не хотел. Откуда принцесса могла знать его? Когда он назначил этого странника конюхом, она пребывала в беспамятстве! И все же он приказал отпустить старика. А сам решил не спускать с него глаз. – Чего стоите, глазеете? – переключился Харбалан на любопытствующую публику. – Собирать караван! Ворота уже открыты! Джаркын было побежал к лошади, которая паслась недалеко от шатра, но окрик Тэхар остановил его: – Стой! Подойди ко мне! Харбалан переводил настороженный взгляд то на принцессу, то на конюха. Что за тайна между ними? Почему она привечает конюхов? С молодым, который чуть не угробил ее, переглядывалась всю дорогу, теперь явила свою милость этому старику. Откуда он? Не лазутчик ли? А он так легко допустил его к каравану... Джаркын, склоняясь в поклоне, пошел к шатру, исподлобья поглядывая на грозного военачальника. Солнце уже поднялось, осветив верхушки гор с одной стороны сая, и пучок света добрался до кольчуги знатного воина, заиграл бликами на ножнах его меча. Дрожь пробежала по коже конюха. Неужели это конец его пути? Лягушка в руках принцессы, а он уже сегодня может разделить участь того юноши, который вчера, залюбовавшись на кушанскую красавицу, потерял управление конем. Но принцесса, высоко подняв подбородок, послала Харбалану нетерпеливый кивок, молча приказывая удалиться. Воин еще раз грозно взглянул на конюха, и сжав рукоять меча, развернулся и твердым шагом пошел в гущу каравана, где шумно собирали пожитки и грузили их на спины ослов, верблюдов и лошадей. – Госпожа... Джаркын упал на колени перед хрупкой властительницей. Прямо над собой он услышал прерывистый выдох. Нелегко дается ей повелевать! Но все же ее голос прозвучал уверенно: – Встань, конюх. Иди за мной. Она вошла в шатер. Джаркын в страхе едва поднял голову, озираясь. За ним никто не следил. Но это так кажется! Как же ему зайти в шатер принцессы?.. Никак нельзя! Потом военачальник точно найдет, за что перерезать ему горло! – Госпожа... – обращаясь к пылающему алой краской пологу шатра, несмело возразил Джаркын. – Я не могу... я простой человек... разрешите мне уйти... коней готовить надо... – Тебе что приказали? – встряла служанка принцессы. – Иди сюда! Не вставая с колен, Джаркын подполз ко входу в шатер. Кусок алой ткани колыхался под дуновением свежего ветерка. Решив ни за что не заходить внутрь, конюх опустил голову, остановившись на пороге. – Ну что ты будешь делать?! – босые ступни Биришим оказались почти у его носа. – Госпожа, он упал здесь. Тэхар сидела на своей постели, скрестив ноги, и вертела в руках каменную лягушку. – Это твое? – протянув ее на ладошке, прямо спросила она. Биришим приподняла полог, чтобы конюх мог видеть ее госпожу. Джаркын знал, о чем речь, но мельком взглянув на подарок Тенгри, кивнул, снова уронив голову на колени. – Расскажи мне, – потребовала принцесса, – откуда у тебя такая ценная вещь. Спина Джаркына взмокла. Весь обратившись в слух, он слышал возню в лагере и понимал, что не сносить ему головы за неподготовленных коней, но и вопрос принцессы не сулил ничего хорошего. Как быть?.. – Госпожа, это дар Теплого озера, откуда я родом. Мне привиделось, что этот камень может облегчить твои страдания, и я принес его к твоему шатру, – заикаясь, выпалил Джаркын, и с мольбой в голосе попросил: – Разреши мне заняться своим делом, а то не миновать мне гнева военачальника. А потом, когда будет следующий привал, я все расскажу... Тэхар недовольно выпятила губки. Но конюх был прав: сейчас не время для разговоров! Пора в путь! – Что ж, иди, – позволила она. – А эту безделицу я пока оставлю у себя! Ретиво отползая, Джаркын вздохнул с облегчением. Потом встал и побежал к мирно пасущейся лошади. Разбрелись они все! Собрать, оседлать – сколько работы! Эх, жаль того юношу. Кабы просто выпороли, то был бы у него сейчас помощник, а так... жесток хозяин! Теперь бы не оступиться, не разгневать вдобавок к тому, что случилось!
III век, Южный Согд
Глава 5. Страна Плодородных Долин
Авангардный отряд вышел вперед, когда полоса неба над головой едва посерела. Харбалан не трогался, нервно ожидая вестника, который уже давно должен был появиться. Все готовы. Пора в путь! Но не только военачальник тревожился. Провожатый из местных напряженно поглядывал на посветлевшие вершины хребтов. Что-то здесь не так! – Приведи проводника! – приказал Харбалан воину, который постоянно держался рядом. Неряшливо одетый, с редкими волосами, с колким взглядом, этот человек сразу не внушал доверия. Но старейшина села дал именно его в провожатые, сказав, что лучше этого охотника никто не знает окрестных гор. На охотника он совсем не похож. Ни лука, ни колчана со стрелами, ни удобных сапог, да и запах от него такой, что все зверье разбежится! А вот нож за поясом, похоже, часто бывает в деле. Проводник, подбегая к начальнику каравана, осклабился, обнажая испорченные зубы, и, как бы не замечая пристального вопросительного взгляда, сообщил: – Можно идти, надо идти, совсем светло, караван готов. – Можно, говоришь, – Харбалан сверлил его взглядом. – Можно, можно, дорога дальняя... В этот момент на входе в ущелье показался всадник. Он мчался галопом, не щадя коня. Улыбка слетела с лица проводника, как маска. Харбалан развернул коня навстречу посыльному. Тот резко остановился в двух шагах, да так, что конь встал на дыбы! – Засада! – выдохнул взволнованный воин, опускаясь с конем. Кивком головы военачальник указал на проводника. И тут же два крепких воина ухватили его за руки, сжав между собой так, что он не мог пошевелиться. Харбалан спешился и склонился над ним. – Говоришь, можно идти, – процедил он сквозь зубы. – А-а, проклятый... – в ответ прошипел разбойник. Дальше слушать Харбалан не стал. Злодея оттащили в сторону и, перерезав горло, бросили, как дырявый мешок. Харбалан злился на самого себя. Ведь не понравилось то село, те люди. Старейшина хитрил, прятал глаза, и этот «провожатый»! Все тормозил караван, словно ждал, когда другие уйдут... а вот повелся, взял его, эх!.. – Что там происходит? – Сражаются, – ответил воин, оторвавшись от чашки с водой. Капли задержались на его усах, острые кончики которых подрагивали при разговоре. – Сколько их? – Немного, но сидят крепко, не дотянуться. Сразу по выходу из ущелья сидят, по обе стороны, прячутся за камнями. Стреляют метко! Харбалан приказал еще шестерым воинам отправиться на помощь, а сам созвал совет. – Назад идти опасно. Не знаем, поджидает там кто или нет. И послать некого, чтобы проверить. Будем ждать здесь? – он обвел испытующим взглядом своих ближайших соратников. Бывалые воины крепко задумались. Каждый понимал, что если отряд, который сражается в ущелье, потерпит неудачу, то враг придет сюда. Держать оборону? А если сломят? Что будет с принцессой, с караваном? – Когда шли сюда, я приметил в стороне сай. Уходит в ущелье. Можно там спрятаться. Занять оборону по верхам. Выгоднее, чем здесь внизу сидеть, – поделился своими мыслями один. Харбалан сразу сообразил, что прав он! – Поднимайте караван! Идем назад! Ты – впереди, показывай, где то ущелье! Притихшее было стойбище ожило. Поднялись верблюды, груженые ослы встали друг за дружкой, лихо подгоняемые караванщиками. Принцесса ожидала решения военачальника среди воинов, окруживших ее вместе со служанкой и монахом. Харбалан подъехал к ним, резво спрыгнул с коня и приказал, обращаясь к Биришим: – Дай ей свою одежду. Пусть снимет все украшения. Пойдете пешком среди всех. Тэхар слушала, не переча. Она понимала, что ее жизнь и честь сейчас зависят от действий военачальника и его воинов. Харбалан подошел к принцессе и, как мог мягко, попытался успокоить: – Переодевайся, госпожа! Это на всякий случай. Чтобы издали не распознали, что ты непростая женщина. Монаху скажи, чтобы снял свой яркий балахон или хотя бы держался подальше от вас, не привлекал ненужного внимания. Вскоре две женщины, одетые в невзрачные рубахи, накинув на головы платки, закрывающие не только часть лица, но и почти всю фигуру, двинулись вместе со всеми, держась за руки. – Все будет хорошо, госпожа, – шептала Биришим, крепче сжимая ладошку Тэхар. – Харбалан не даст тебя в обиду. Он славный воин! Тэхар знала о том, что ее служанка ночами бегает в шатер военачальника, и не препятствовала этому. Судя по ее довольному лицу и игривому настроению, Харбалан не обижал ее. Сейчас щеки Биришим горели от возбуждения. Серые глаза смотрели вдаль, словно там, на синеющем небосводе, она читала тайные пророчества. – Хорошо, хорошо, только руку мою не раздави! – нарочито жестко ответила Тэхар. Биришим отпустила влажную ладонь и смотрела растерянно, с испугом, что выдала свою тайну. – Прости, госпожа, я только хотела... Тэхар улыбнулась. Нашла ее руку в складках балахона и сжала. Биришим перевела дух.
Караванщик наметил брод, и началась переправа. Верблюды только намочили ноги, а ослы погрузились по брюхо. Кони ступали по стремительной воде осторожно. Копыта скользили по невидимым скользким камням. Это пугало лошадей, они фыркали, не слушались всадников. Тэхар с Биришим переправились одними из первых на пустынных великанах и теперь наблюдали за обозом с другой стороны реки. Джаркын вел под уздцы двух тонконогих скакунов, обходя валуны, в которые вода билась со всей мощью и с силой выплескивалась, огрызаясь и обтекая их и мчась дальше. Жеребцы тоже огрызались, пытались вырваться, но Джаркын находил нужные слова, в нужное время ослаблял или натягивал повод, и они продолжали идти, сопротивляясь стихии. Переправив двух коней, Джаркын пошел за двумя оставшимися. Полы халата набухли от воды и тянули вниз. Джаркын ступал на коварное дно реки, наклоняясь навстречу ее течению. Если смоет, не миновать беды! Побьет о камни, да и выберешься ли, а выберешься, то где? Попадешь еще в руки разбойников! Но вот и берег! Ступив на него, конюх отдышался, отжал полы халата и взялся за уздцы других своих подопечных, которых он предусмотрительно привязал к деревцу алычи. Харбалан доверил переправу караванщику, а сам ждал воина, отправленного вперед. Вот он показался на гребне ближайшей скалы и замахал желтой тряпкой. Можно идти! По ложбинке между холмами караван прошел до тихой речки, ложе которой почти полностью высохло за лето; тонкий ручеек бежал в самой ее середине, то пропадая под камнями, то выныривая из-под них. Нигде не видно было протоптанной дороги. Зигзаги козьих троп терялись на скалистых стенах, террасами спускающихся к ручью. А он огибал их, петлял между холмами и скалами. Караван шел по сухому руслу, торопясь скрыться за одиноким камнем, вставшим дозором между бурной рекой и ее сухим притоком. – Господин, – запыхавшийся воин подбежал к Харбалану, – там есть проход! Узкий, но достаточный даже для верблюда с поклажей. «Хранит нас Создатель!» – про себя промолвил Харбалан и приказал ускорить шаг.
Узкое ущелье пройдено! Впереди долина, окруженная новой цепью исполинов. Джаркын не переставал удивляться необычности Согдийских гор! Не так высоки, как горы его родины, не так холодны, но сколько их, поднимающихся острыми хребтами в небесную синь, или плывущих бесконечными холмами до самого горизонта! Ручейки, реки, бурные и плавные, текут в ущельях, между холмами, уходят под горы и низвергаются водопадами прямо со скалистых стен – то сверху, то пробив силой воды отверстия посередине! Обманчива осенняя окраска Согдийских гор! Пожухлые за знойное лето травы, обмелевшие русла рек говорят о нехватке воды, но сколько ее под землей! Кажется, копни в любом месте и вырвется вода на свободу! На холмах, в ложбинках и из-под камней, у подножия скал вытекают подземные воды – студеные, чистые! Да и горячие источники, подобные тому, в котором купался он, когда гостил в далеком стойбище среди елей Небесных гор, вытекают из-под земли, парят над камнями и вливаются в реки, облепляя прибрежные камни белесыми и желтоватыми натечками. Кони идут легко. Джаркын постарался: переправил, почистил каждого, подогнал упряжь. Кони тонконогие, стройные, быстрые. Люди говорят, таких выращивают на другой стороне Большой реки, в странах Черных песков. Только здесь, на горных дорогах им не разогнаться – берегут их, не грузят, не дают резвиться по кручам. Воины едут на других конях. Те выносливые. Ростом ниже, грудь шире, ноги крепче. Всадники сами заботятся о них. На вороном едет сам военачальник. Все успевает рассмотреть – и округу, и каждого в караване. Но особая его забота – принцесса! А она смелая! Идет со своей служанкой, как с подружкой – ни разу не закапризничала. Сейчас, когда опасность миновала, и караван вышел на хоженую дорогу, Харбалан уговорил Тэхар сесть на верблюда. Не на осле же везти принцессу! На одном бактриане меж его горбов устроили седло на двоих. Соорудили балдахин. Парадный вид верблюда, его меланхоличное пожевывание, мягкая поступь сгладили страх принцессы, вызвали симпатию, и она согласилась ехать на нем вместе с Биришим. Две девушки веселились, покачиваясь в такт шагам пустынного великана. Их легкий смех умилял путешественников, а песни отвлекали от дороги, уносили туда, где остались любимые – жены, дети, родители. Джаркын тоже задумался, вспомнил свою молодость. Почему-то под девичьи песни вспоминается все такое... приятное. Как он скакал на коне! Как догонял красавиц на праздниках! Сколько сладких поцелуев стали ему наградой! А как отбирал козла на купкари! Да, молодость... Прошла она, а вместе с ней и смелость, и азарт. На этой переправе сколько страха он натерпелся! Ноги уже не те, нет в них былой крепости. Еле справился с ними в реке! Все норовили подогнуться, соскользнуть. Но все позади! И разбойники, и переправа. Хороший военачальник у них, умный, опытный. Вон как обманул злодеев! Жаль, добрые воины погибли, и не погребли их, оставили на расправу стервятникам и шакалам...
Хребет за хребтом преодолевал караван. Белые чаши солнечных цветов покачивали им вслед с желтых холмов, прощая и благословляя в путь. Воды крупных и мелких рек пели свои вечные песни, то ворча, как старухи, то лаская слух нежными переливами. Долины становились все шире, хребты – все ниже. И вот, в один из дней пути, на вечерней заре, все хребты остались позади, а впереди, насколько хватало глаз, до самого западного горизонта пестрым покрывалом раскинулась широкая – от края и до края! – долина. Джаркын, стоя на холме, смотрел и смотрел, не веря глазам своим. Неужели такое бывает?! Велик подлунный мир! Разве мог подумать старый пастух, всю жизнь бродя по горным лугам с овцами да конями, что когда-то, на склоне лет, Тенгри подарит ему такое величественное зрелище! Бесконечный простор! Земля будто соткана из множества разноцветных лоскутов, как одеяло, какое Айтулин собирала из остатков тканей и кусков старой одежды. В свете крепчающей зари желтели прямоугольники поспевших злаков, зеленели сады и виноградники. Лента реки, окрасившись в пурпур, лениво петляла между ухоженными усадьбами земледельцев, змеей извивалась в зеленых лугах, обрамляющих русло. Солнце, падающее за край земли, щедро золотило Страну Плодородных Долин. Красные, желтые, розовые, зеленые краски на горизонте смешивались с синевой небес, а пышные облака, потеряв белоснежную девственность, плыли по небу, по дороге, известной только им... – Что старик, не видал такого у своего Теплого озера? – подтрунил над Джаркыном один из караванщиков. После того случая у шатра принцессы старый конюх стал известной фигурой в караване. Несмотря на сражение с разбойниками, бегство и трудности пути, Харбалан не забыл о старике, допросил его, разузнал о каменной лягушке у Биришим, попросил показать ему камень конюха. Рассказ старика о подарке Священного озера стал любимой байкой, которую у каждого костра уже рассказывали на свой лад. Джаркын не распространялся о тайне, связанной с его лягушкой. Попробуй, расскажи всем о ее лечебных свойствах, стащат ведь! А так – камень, как камень! Да, ценная вещь, тонкой работы, хотел порадовать принцессу, зачем ему такая ценная вещь? Все думали: повезло старику! Но и жалели его, ведь из-за этой драгоценности он потерял все, что было в его жизни – и жену, и дом, и даже собаку! Но и уважали его за умение обращаться с лошадьми так, как никто другой не умел. Зла от него не было, Харбалан оставил его, не докучая особым вниманием, чему Джаркын несказанно обрадовался. А то ведь и за свою жизнь опасался... Конюх задиристо ответил: – Я такое в своей жизни повидал, что тебе и не снилось! Но красота расстилающейся перед взором долины размягчала самые суровые сердца, не то что отзывчивое сердце жителя далеких снежных гор, и он восторженно добавил: – А такого, верно, до сего дня не видывал!
Тэхар тоже любовалась закатом. Но красота долины не тронула ее сердце, в нем поднялась тревога. Где-то там, в этой бесконечной степи, теперь будет ее дом. Что ждет ее там? Каков ее жених? Будет ли он к ней добр, полюбит ли она его?.. Девичье сердечко, еще не знавшее настоящей любви, трепетало от мысли о неизвестном еще чувстве. Отец говорил, что царь Никшапайи предан ему, что принц добр, что войско, возглавляемое мужественным Харбаланом, будет с ней всегда. – Принцесса, – военачальник окликнул ее, стоя на расстоянии. После испытаний, пережитых вместе, он уже не пугал девушку. Ни его острый взгляд, ни бряцающие доспехи, ни суровость по отношению к воинам и слугам теперь не казались невыносимыми, напротив, Тэхар полностью доверилась преданному слуге отца. – Подойди, Харбалан, – она повернулась ему навстречу. – Вижу тревогу в твоих глазах... Тэхар потупилась и чуть было не расплакалась. Старый воин догадался о страхах девушки. Он поспешил успокоить ее, как мог. – Все будет хорошо, не бойся, госпожа. Никто не посмеет обидеть тебя. – А принц? Ты видел его? Каков он? Вот о чем тревожится юная принцесса! Эх, молода еще, совсем девочка. Как успокоить ее? Вряд ли он найдет нужные слова. Да и что он знает о любви?! Всю жизнь в седле. Ласки служанок и рабынь – его услада. А любовь... надо поговорить с Биришим. Она-то знает толк в любовных утехах! Пусть подготовит невинное дитя. – Нет, госпожа. Я видел юношей его отца – царя Ахвирпата. Давно это было. Да и не с самыми добрыми намерениями бывал я в Городе Светлой Воды. Отец твоего отца – великий царь Васудэва! – послал меня тогда за налогами. Тэхар вдруг не на шутку испугалась. Ее большие глаза остановились, лицо побледнело. Едва слышный шепот достиг ушей Харбалана, который и сам испугался на такую реакцию принцессы. – Он отомстит мне... – Кто, госпожа? – Царь... Ахвирпат... Харбалан корил себя за излишнюю болтливость. Но кто ж мог подумать, что в этой светлой головке его слова сложатся в такой ужасающий образ?! – Госпожа, принцесса, нет оснований беспокоиться. Сейчас другие времена. Царь Ахвирпат мудр и он нуждается в нашей поддержке, как и мы в его. Наши народы уже не один десяток лет живут мирно. Другие враги у нас – кочевники, которые, как неблагодарные собаки, пощипывают окраины Кушанской империи, владения твоего отца и царя Ахвирпата. Тэхар выдохнула, она словно очнулась от беспамятства и покачнулась. Харбалан жестко – иначе он и не умел! – подхватил ее на руки. Биришим, наблюдающая за господами, уже бежала к ним, слуги за ней. – Госпожа! Тэхар! Харбалан вспотел от страха. Нежный цветок в его руках, умеющих крепко держать меч, натягивать самую тугую тетиву, метко бросать самое длинное копье, мог рассыпаться на лепестки! Старый воин стоял с принцессой на руках, не шевелясь. Она, то ли замерла от неожиданности, то ли потеряла сознание – Харбалан боялся даже взглянуть на ее лицо. Положение спасла Биришим. – Опусти ее на землю, господин... Но мало было сказать, надо было сделать это настойчиво! – Господин, немедленно опусти принцессу на землю! Биришим знала своего господина! Она знала, когда лучше не попадаться ему под руку, и как отвлечь от тяжких дум, а теперь смогла и приказать! Харбалан опустил принцессу на пожухлую траву. Биришим присела к ее изголовью и мягко, по-матерински погладила нежную щечку. – Госпожа, все хорошо... все очень хорошо... я с тобой... Тэхар всхлипнула. Тяготы пути сказались на здоровье принцессы. Как она ни старалась держаться, но усталость от долгих переходов, неустроенность быта так повлияли на нее, что ласка служанки, напомнившая добрые руки отца, размягчила ее чувствительное сердечко. Тэхар расплакалась. Биришим гладила ее молча. Что же придумать? Как успокоить принцессу? И вдруг решение пришло! – Из твоих прекрасных глаз, госпожа, уже вылилось столько слез, что набралось целое озеро! Вот будет, где порезвиться нашей лягушке! При упоминании лягушки, Тэхар перестала плакать и приподнялась с колен служанки. – Где она? – В шкатулке. – Пойдем, я хочу погладить ее! К удивлению Харбалана приступ отчаяния прошел внезапно, как и появился. Военачальник подумал, что Биришим – непростая девушка, вон как она быстро успокоила принцессу! И эта лягушка... может быть, старый конюх прав – она лечит, и не только тело, но и душу? Главное, что не вредит! Но... как же быть? Ведь он подошел, чтобы сказать о том, что завтра до рассвета отправит гонцов царю Ахвирпату. И уже следует готовиться к встрече... Хотел сказать! И сказал! И вот что из этого вышло! Еще бы сказал о гонцах, она совсем бы заболела. Отправлю гонцов сам. А Биришим завтра ее подготовит. Время есть!
Солнце укрылось бесконечно прекрасным плащом зари и ушло на покой. Джаркын твердо верил в то, что дневное светило тоже нуждается в отдыхе, как и люди. Огнепоклонники проводили своего бога, называемого Митрой, и поспешили развести костры, огонь которых должен был ночью охранить их от зла, насылаемого на людей демоном Ахриманом. Собаки заняли свои места в отдалении от жаркого пламени, встав на страже у границы света и тьмы. Собаки видят и слышат то, что недоступно человеку! Поэтому пророк огнепоклонников, которого они называют Заратуштрой, завещал беречь собак, как и дикобразов, и выдр, и ежей. Сколько всего узнал Джаркын о людях и богах, пока шел с караваном! Сколько на земле богов!.. Каждый посылает людям законы через своего пророка. Вот, Заратуштра, к примеру, был просто сыном хозяина верблюжьего стада, а поди случись такое, что бог Ахурамазда избрал его и стал он пророком, вестником, само имя которого уже не одну сотню лет вызывает священное благолепие у тех, кто верит в силу огня. А другой бог послал на землю своего сына. И не просто донести истину, а спасти души людей, дать им шанс попасть в Божье царство! Где оно у них находится? Джаркын спросил. Христианин, как называли себя последователи божьего сына, воздел глаза к небу, а сказал, что царство то – в его сердце. Вот и пойми, как туда попасть! С Просветленным иначе. Он тоже был человеком, и ему открылась истина. Он сам додумался, что причина страданий человека – в нем самом. Жить хотим – вот и страдаем! Так-то оно так, но как иначе? Вот он, старый человек, а жизни все еще рад, все еще чего-то ждет от нее. Услышал как-то Джаркын, что цель человека – достигнуть Нирваны, а там он может переродиться в цветок или птицу, а то и в червяка, если жил как червяк... Да-а-а! Джаркыну такое не понравилось. Другое дело его бог – Тенгри! Он не делает из людей проповедников, подчас обрекая их на мученичество, но одарил женщину бессмертием и взял ее к себе на небо какой она была – ни цветком, ни птицей, ни душу ее, а всю полностью – во плоти. Почему? Да потому что Тенгри влюбился в красавицу Умай и поступил по закону людей – женился на ней! Теперь она, помня, кем была до замужества, помогает женщинам – и роды облегчает, и детей оберегает, да и с женихами помогает, кто усердно просит ее об этом. Тенгри всегда с людьми. Днем его не видно – делом занят, как и все! А ночной порой редко когда его сияющий глаз скроется с небосвода. Хоть прищурившись, а смотрит он за людьми, наблюдает, чтобы жили честно, праведно. Сам следит! Рассказывали еще, что есть среди людей такие, кто призывает слушать сразу трех пророков: и Христа, и Просветленного, и Заратуштру! Что ж, ничего плохого в этом нет. Главное, чтобы человек жил по чести, по совести. Тогда ни ад не страшен, ни гнев богов, ни сансара! Но часто люди забывают о законах, не почитают своих покровителей, не боятся демонов. Вот тогда и получают то засуху, то наводнение, то саранча посевы пожрет, то мор скот погубит, а то и людей. Джаркын почитал Тенгри и никогда не скупился на пожертвование, отдавал шаману в своем стойбище самого жирного барана. Это в последние годы, когда они с Айтулин уж совсем постарели и хозяйство их заметно поубавилось в поголовье, Джаркын носил шаману для восхваления Тенгри то кувшин кумыса, то хлеб. Шаман понимал. Ни разу не упрекнул! И за Айтулин просил, когда она умерла. Как он тогда плясал вокруг костра! Как старался смягчить сердце небесного покровителя! Просил допустить старуху в царские чертоги. «Эй, Айтулин! Там ты?» Джаркын вглядывался в звездное небо, надеясь получить хоть какую-то весточку от своей старухи. Вон, звезда упала! Ай да Айтулин! Ай да Лунная Голова! И тут ухитрилась обмануть! И кого! Самого Тенгри! Не зря носила свое имя! Голова!.. Лунная дорожка в реке подрагивала, сжималась, вытягивалась, меняла свои очертания. Будто сам Тенгри посмеивался над хитростью старухи, и его круглые щеки приподнимались, подпирая узкие глаза, одно из которых в эту ночь освещало степь. Задумчиво стоял Джаркын на берегу Светящейся реки. Что прямо смотри перед собой, что вдаль – она правда светится! Не зря дали такое название! Бежит вода по камням на мелководье – лунный свет бликами по ней, а где русло глубокое, течение плавное, там свет дорожкой от берега к берегу и тонет в пожухлой траве, которой смачно похрустывают кони. Они и без света корм найдут! – Эй, старик, – окликнули его, – иди к нам, сейчас суп поспеет, есть будем! И то ладно! В животе заурчало, да и вечер обещал быть интересным. Из ближайшего села люди пришли с дарами. У каждого костра кто-то сидит, что-то новое рассказывает, а то слушает о приключениях каравана за долгую дорогу. Джаркын поправил халат, подтянул пояс и, легко ступая ногами в удобных кожаных ичигах, направился к костру. Ветер потеребил его холщовые штаны, скинул седую прядь волос на лоб. Джаркын пятерней пригладил редкие вихры, нахлобучил кушанскую шапку, полученную за помощь коню, у которого от неправильного седлания спина потерлась до крови. Не очень-то и нравилась старику эта шапка! Сшитая из шерсти, была она как колпак, но голову плотно укрывала, а острый край тульи воины скручивали к переду, скрепляя нитками – почитай, улитка на голове! Его шапка была лучше – войлочная, с красивыми отворотами, с вышивкой – но потерял в горах, а здесь таких не шьют. Собаки поднялись, завиляли поджатыми хвостами. Джаркын любил собак. Вон та – рыжая с желтыми подпалинами в опавших боках – смотрит в глаза, даже кажется, что улыбается, и все старается сделать, чтобы угодить. Да и не только за кусок мяса или кость – в этом Джаркын не раз за свою жизнь убедился! Потому и подкармливал просто так, и ласково гладил по жестким лбам. – Пусть остаток дня будет у всех счастливым! – витиевато приветствовал он сидящих за трапезой. – Как ты? – Как сам? – Садись сюда. Люди отвечали на добро добром. Кому ж доброе слово не будет приятным?! А сказать его – невелик труд! Джаркын был приветлив, никогда не жаловался на жизнь, не ворчал попусту – за это и уважали его караванные люди, да еще за умение справляться с конями. Это главное! В человеке прежде всего ценятся его умения, его дела! За костром оказались и чужие люди. Они пришли из близлежащих селений, принесли мясо, вино, фрукты. Джаркын поймал пару изучающих взглядов, но опустил глаза. Люди любопытны! Каждому интересно знать о других – что за человек, откуда, с какими намерениями ходит по чужой земле. Один из караванных подал чашу с дымящимся супом. Джаркын принял с благодарностью. В чашке под густым мясным бульоном с плавающими по поверхности золотистыми масляными пятнами томился распаренный ячмень и аппетитно торчала баранья косточка со сползающим с нее разваренным мясом. Джаркын сглотнул в предвкушении сытного ужина и, обжигаясь, отпил ароматного бульона. – Так вот, – один из гостей, немолодой, худощавый, с сильными руками, знающими, что такое соха и кетмень [10], решил продолжить прерванный рассказ. – Гривастый змей разинул огнедышащую пасть и только хотел проглотить царя, как тот произнес заклинание, и сила его слов была так сильна, что змей склонился перед ним. _______________ [10] Кетмень – сельскохозяйственное орудие для окучивания посевов.
Джаркын хлебнул больше, чем надо бы, и обжег язык. Глаза его расширись от боли, а рассказчик принял это за удивление. –Так оно и было! – поспешил он уверить конюха. – Склонился! А царь оседлал его да как хлестнет плетью! – Что это за змей такой? – тихонько спросил конюх у парня, сидевшего рядом. По чертам лица молодого человека можно было догадаться, что рассказчик – его отец. Носы у них одинаково крупные, овал лица, хоть и скрываемый полукруглыми бородками, заканчивался выпуклыми скулами, щеки под которыми впали, а вот прямые брови нависали над выразительными глазами. – Это Аждар – царь змей! В давние времена он жил в пещере под холмом, на котором теперь стоит наш город, – парень кивнул за реку, подальше от того места, где они расположились. – А-а! – понимающе протянул Джаркын, а рассказчик поведал дальше: – С тех пор больше никто из людей не исчезал. Змей стал служить нашему государю, и даже Богиня Светлых Вод так возлюбила смелого царя, что сама поднесла ему чашу с вином. А на месте того холма построили крепость – Кат. – Люди говорят, – понизив голос, вставил свое слово другой гость, – что Аждар и по сей день выходит по ночам из пещеры... Мурашки побежали по спине Джаркына. – Как выходит? Из какой пещеры? Ты же сказал, что это давно было... Первый рассказчик недовольно посмотрел на соотечественника. – Да мелет что попало! Нет уже ни той пещеры, ни того змея! Это еще отец моего отца, а ему отец его отца рассказывал! Но коренастый гость с хитринкой в глазах и не думал сдаваться. – А я тебе говорю: жив змей! Заковали его в крепкие цепи, и сидит он в пещере под самым дворцом. А ночью его выпускают... В воцарившейся тишине только слышалось потрескивание дров, да плач ночной птицы за рекой. Джаркын обглодал косточку и кинул ее собаке, поставил пустую чашку и промокнул влажные губы тыльной стороной ладони. Рассказ о страшном змее хоть и пугал, – кто ж не испугается такого! – но сейчас жизнь вокруг обволакивала людей мягкостью теплой осенней ночи. В этих краях ночь не спорила с днем и, когда приходил ее час, не жалила людей холодом. Свежий ветер от реки играючи разгонял дневной жар, а от горячего супа и жирного мяса благое тепло разливалось по телу. – А что ваш царь? Ахвирпат? Он каков? Гости встрепенулись, словно сбросили с себя наваждение повелителя тьмы, и, перебивая друг друга, сообщили: – Справедливый у нас царь! – И подати не так тяжки, и войско стоит на охране наших земель. – Трудимся без опаски! – А живет он где? В этой вашей крепости царя змей? Принцессу нашу где встречать будут? – А, принцессу! Так ей встречу готовят в другом городе – в Никшапайе! Он там, дальше Ката, но недалеко. Завтра дойдете до полудня, если рано караван соберете. Может, и принц со свитой сопровождать будет. – Ха, ему не терпится свою невесту увидеть, выйдет навстречу, – со знанием дела добавил коренастый, потирая обвислые усы. – Как она? – подмигнул он, обращаясь к воинам. – Хороша? – Хороша! А ваш принц? Каков он? – в свою очередь поинтересовались караванные. – Умный! Головастый! Красив собой, только... не любит общества, все норовит уединиться. Царь приобщает его к управлению, учит послов принимать, суд чинить, а он больше тянется к одиночеству. То на охоту отправится, то в храме просидит весь день, таблички перебирает – читает! Говорю же – головастый! – Наша тоже все со своей служанкой уединяется. Да с монахом, который учит ее мудрости Просветленного. Глядишь, найдут общий язык, – заключили собеседники со знанием дела. – А с кем ей еще уединяться? С тобой, что ли? Дружный хохот разорвал ночную тишину. – Ты, это, не остри, – прикрикнул старший воин, – принцесса это, не какая-то там рабыня! Помолчали. – Житейское дело – свадьба! А дальше как получится! Полюбят друг друга или так будут жить, выполняя свой долг... – Это у нас – житейское дело! А царям надлежит править! – И то верно! Джаркына заинтересовал город Никшапайя. – А что за город Никшапайя? Образ Светлых Вод... – задумчиво произнес он услышанное название. – Это Священный город! – Как твое озеро! – пошутил один из воинов. – Наш город бережет Богиня Светлых Вод – Дарующая Влагу! По ее воле идет дождь, не давая засохнуть нашим посевам и виноградникам, она наполняет воды Светлой реки, она и за подземными водами следит – наши колодцы всегда полны! Да скоро праздник в ее честь. Из храма вынесут статую богини... Образ Светлых Вод! Джаркына как водой окатило! Не для этого ли города предназначалась его лягушка? Священное озеро, Священный город, Умай – защитница женщин и потомства, как и упоминаемая огнепоклонниками Анахита – богиня воды и плодородия... И все связано с водой! Как же быть? Джаркын заерзал на месте. Встал, не в силах больше сидеть. – Ты что, старик? Блоха укусила? Посмеяться за доброй беседой у ночного костра – за этим дело не стоит! Но Джаркыну не до смеха. Ведь дар Тенгри и Умай – его каменная лягушка! – у принцессы Тэхар! Не заберешь, не попросишь отдать назад. Что же делать?.. Надо найти ее служанку! С ней-то Джаркын поговорить может. А она и принцессу убедит, что лягушку надо принести в дар Богине, Дарующей Влагу! Джаркын оглянулся на шатер принцессы. Он светился красным приглушенным светом – не спят еще! Сделав круг, будто ушел к коням, Джаркын подобрался поближе к шатру и, присев за кустом джиды, что опустила свои ветви до самой земли, решил дождаться Биришим. Выйдет же она когда-нибудь из шатра!
Костяной гребень мягко скользил по еще влажным волосам. Высыхая, они светлели и сворачивались колечками на висках, у лба, а вся масса девичьего богатства колыхалась волнами при малейшем движении. – Вот и все! Теперь заплетем в жгут, чтобы не спутались за ночь, и завтра, госпожа, ты предстанешь перед принцем во всей красе! Биришим отложила гребень и села на пятки, заглядывая в лицо принцессы. Когда караван встал на ночлег у реки, девушки решили, что устроят себе купание. Воины отгородили часть берега у мелководья и встали стражей, не сводя глаз с другого берега – пустынного, уходящего вдаль рыжим степным ковром. Солнце уже склонилось к закату, но согретая за день вода была теплой, и девушки плескались, от души радуясь купанию. Разомлев от неги, Тэхар улеглась на чистую постель, пахнущую степными травами, и прикрыла глаза. Радужные блики устроили игру в догонялки перед ее внутренним взором. Сердечко сладко замерло в груди. Завтра они прибудут в город, который ей предстоит полюбить. Там она станет женой принца, а потом и царицей... Принц... Каков он?.. В девичьем воображении складывался туманный образ красивого молодого юноши с чистым лицом и пронзительным взглядом, одетого в золотые одежды, сидящего на тонконогом скакуне, шерсть которого отливает бархатным блеском... – Госпожа... – тихонько позвала Биришим. Лик принцессы в отблесках света от масляной лампы казался загадочным, сияющим тайной. Улыбка озаряла его. Мечтает о любви! Биришим рассказала госпоже о чувствах, которые связывают двух влюбленных, о ласках, о восторге обладания. Принцесса слушала опытную в любовных делах служанку с широко распахнутыми глазами. А Биришим плела паутинку сказки, украшая свой рассказ строчками из песен, создавая картинку идеальных отношений между мужчиной и женщиной. Возможно, так и будет! Счастье женщины в любви. Пусть повезет этой юной девушке, судьбой которой управляет неведомая Сансара! Принцесса уснула, и Биришим, накинув на плечи шерстяной хитон, выпорхнула из шатра. Стражники исправно несли службу, беспокоиться о жизни принцессы не приходилось. А сердце служанки замирало от желания оказаться в крепких объятиях сурового воина, с которым она делила ложе во все время путешествия. Шатер Харбалана стоял на возвышении, поодаль от реки. Костры вокруг освещали его шелковые бока, внутри же было темно. Спит военачальник? Биришим постояла в темноте, и, решив не попадаться на глаза воинам, пошла вдоль реки, держась подальше от костров. Проходя мимо чахлого деревца, она вздрогнула от звука чужого голоса. – Биришим. – Кто здесь? – рука служанки сжала рукоять кинжала, висевшего на поясе под хитоном. – Это я, госпожа, конюх Джаркын. Биришим опустила руку, переведя дух. – Что ты здесь делаешь? – Тебя жду... Джаркын вышел из своего укрытия. – Госпожа, я... я хочу попросить тебя... – Говори! – в голосе служанки прозвенели суровые нотки. Да, при Тэхар она служанка, а для таких, как этот конюх – госпожа! Джаркын замялся, никак не мог найти подходящее слово и промычал невнятно: – Я хочу... я хочу... – Что ты хочешь?! – терпение Биришим лопнуло. Она хотела тайно пройти в шалаш любимого, а тут этот конюх! И ведь как знал, что она будет здесь и в это время. Досада на себя саму, на конюха вылилась в раздражение. Настроение сразу испортилось. Но конюх снова озадачил следующими словами: – Богиня Светлых Вод! Ардвисура! Биришим вскинула брови. Никак не ожидала она, что речь пойдет о почитаемой ею богине. – Там, в том городе, куда мы идем, есть храм богини Ардвисуре, – боясь, что Биришим уйдет, не выслушав его, Джаркын забыл про страх и выпалил сразу, что хотел. – Лягушку надо ей отдать. Сказал и выдохнул, словно освободился от тяжкого груза. – Лягушку... – задумчиво повторила Биришим и вдруг поняла старого конюха. – Ты хочешь сказать, что эта лягушка предназначена в дар богине? Джаркын часто закивал. – Да, госпожа! Это дар Теплого озера! Тенгри выбрал меня для того, чтобы я отнес ее в эти края, богине, которая властвует над всеми водами, которая дарит жизнь людям, животным, растениям... – Я поняла, конюх, – забыв про свое раздражение, ласково ответила Биришим. – Будь поблизости, когда мы прибудем на место. Я найду тебя. – Слушаюсь, госпожа. Джаркын удалился в темноту. Биришим пошла дальше, но вдруг ее неудержимо потянуло к реке. Вода бежала вдаль, неся светлые воды через степь по воле Ардвисуры Анахиты. Весной ложе реки становилось малым для нее и, собрав всю силу таящих ледников, вода выходила из берегов и разливалась, насколько хватало глаз, наполняя влагой землю, готовую родить. Люди благодарили Дарующую Влагу и возделывали поля и сады, копали канавы и каналы, дабы и летом было чем полить зеленеющие злаки и плодоносящую лозу. Ардвисура благословляла на труд, но и требовала почитания. Прав конюх! Волшебная лягушка – этот дар достоин богини! А убедить в этом принцессу она сможет! Тэхар, хоть и юна еще, а хорошо знает цену воде и почитает покровительницу всех вод, как и ее мать! Биришим подошла к самому краю берега и присела на корточки. Опустив ладонь в прохладную воду, она улыбнулась ласке, которой та одарила ее. Струясь между пальцами, вода завихрялась, словно играла, журчала, словно смеясь, и текла дальше, всплескиваясь, словно звала за собой. «Как жизнь моя! – подумала Биришим. – Бежит день за днем, ни о чем не заботясь. А дальше что? Темно. Не видно. Что ждет меня в той темноте?» Взгрустнулось. Биришим вынула руку, посмотрела, как капли, сначала повиснув на пальцах, соскользнули вниз, вернулись к реке и побежали вместе со всеми водами вдаль. Девять сотен и тысяча капель... [11] Не в силах сдержать волнение, бедная служанка взмолилась богине:
– О, Ардвисура Анахита, Со звезд на землю, сотворенную Ахурой. К дарующему Заотру, К ладони, дающей жертвенную влагу, Обильную, бескрайнюю, Снизойди же, чтобы помочь мне! О, Ардвисура Анахита, Которая всегда дарует удачу просящему... [12] – выкрикнула на одном дыхании и осеклась. _______________ [11] «Ардвисуре же на долю выпали девять сотен и тысяча капель» – строка из Ардвисура-яшта (Авеста), рефрен 120. [12] Из Ардвисура-яшта (Авеста), рефрен 132.
Не имела она никакого права обращаться к великой богине в ночи, когда демоны толпятся за ее спиной, так и норовя ужалить, лишить божественной силы! Биришим отпрянула. – Богиня! Незапятнанная! Прости меня!.. – крик девичьей души выплеснулся в реку и утонул в ней, как камень. Биришим замерла. Не вымолить ей прощение... Она заметалась по берегу. Жертву! Надо принести богатую жертву! Но как?.. Мысль как спасение прозвучала в ее горячей голове: «В Храме Ардвисуры...» В Никшапайе! Биришим сжала кулаки. Она вымолит прощение и благо для себя! А пока – будь что будет! Она решительно развернулась и побежала к шатру, где пока еще ее ждала ласка и простое женское счастье. Пусть на одну ночь! Пусть... Она стремилась к любви, которая таилась за пологом темного шатра, но умом понимала, что ее судьба не там. Сегодня военачальник привечает ее, а завтра, когда они прибудут в незнакомый город, когда она должна будет все время находиться рядом с принцессой, а он – с войском, вспомнит ли он о ней, о ее горячей любви, защитит ли? Будь что будет...
III век, Никшапайя
Глава 6. Принц Хуфарн
В ночи Город Образа Светлых Вод казался загадочным, полным волнующих тайн. Сам его воздух дрожал и колебался в свете факелов, установленных по всей оборонительной стене, у входа во дворец, в храм Богини Светлых Вод, на башнях цитадели. Свет пробирался по узким улочкам, таясь в подворотнях квартала гончаров, расползался по площади перед храмом, обтекал дворцовый храм и замирал в темных тупиках. Редко кто из жителей нарушал покой спящего города. Разве что утомленная ласками служанка бежала к своему дому, или жрец, движимый волей богов, шел в храм получить откровение. Принцу не спалось. Он думал о скорой встрече с невестой, и горячая кровь опаляла его пылкое сердце. Оно пульсировало, как языки пламени негасимого огня в дворцовом храме, то затихая, то учащаясь. Но если пламя костра подпитывали дрова, то пламя сердца возгоралось от мыслей, роящихся в голове. Легкие по отдельности, вместе они встали стеной между сном и явью, и, не в силах бороться с ними, Хуфарн поднялся с постели. Шелковая рубаха, повиснув на широких плечах, опала на штаны, фалдами закрывающие ноги до самых щиколоток. Длинные прямые волосы принца небрежно разметались по спине. Часть прядей упала на лоб. Хуфарн убрал их за ухо. В слабом свете факела густые брови обозначились валиками, нависающими над глазами. Мясистый нос поблескивал, а расслабленные губы приоткрылись. Хуфарн поднял кувшин, стоявший на возвышении рядом с постелью, и наклонил его, открыв рот. Вода полилась из узкого слива. Гончар слепил его в виде сидящей собаки. Утолив жажду, принц вытер губы и, накинув хитон, вышел в коридор. Покои членов царской семьи находились в нижней части дворца, обращенной к южным воротам города. Длинный коридор вел в тронный зал и во внутренний двор, откуда, повернув и спустившись по каскаду ступеней, можно было выйти на городскую площадь или, пройдя по крытой галерее, попасть в храм Богини-покровительницы Никшапайи. Слева от покоев принца, в дальнем конце коридора находились спальни царя и царицы. А ближе уже были подготовлены покои для невесты принца. Хуфарн дошел до закрытых дверей пока пустующей комнаты кушанской принцессы, постоял в раздумье и, сцепив руки за спиной, медленно прошагал часть коридора до прохода, который вел в верхнюю часть дворца. Через стены, толщиной в два широких шага и днем не проникало никаких звуков. Только во двориках, разделяющих дворцовые залы, слух улавливал звуки городской жизни. Днем оттуда доносился людской говор, скрип телег, проезжающих мимо площади или по дороге к цитадели, особняком стоящей в дальней части города, у северо-восточных ворот. Ночью же, когда люди спали, ветер приносил всплеск реки, несущей свои воды за городскими стенами, вздох ночной птицы. Хуфарн вышел в квадратный двор храма и поднял голову к небу. Звезды перемигивались, неспешно передвигаясь из ночи в ночь по строго определенному маршруту. Ковш Хавторинг [13] наполовину скрылся за стеной, но звезда Мекх-и-гах [14], по которой маги [15] определяли центр небесной сферы, еще гуляла по небесному пастбищу. Хуфарн задумался. Близилась середина года – седьмой месяц фагакан [16]. Первый день фагакана разделял сутки на две равные половинки. Ночь и день равнялись друг другу. Свет и тьма словно устраивали перемирие и давали человеку время подумать, каким путем идет он – праведным или пагубным. Каждый имел право выбирать. Когда день угасал, огненный лик солнечного бога Митры скрывался за горизонтом или прятался за толщей облаков, силу его дарил людям огонь. Негасимый символ солнца на земле горел в святая святых – алтарной комнате. Днем и ночью в высоком квадратном очаге в центре зала веселились языки священного пламени. Тени плясали под его музыку на белоснежных стенах, терялись в углах, а потом снова появлялись, разбавляя серыми пятнами белизну ганчевой обмазки потолка. От священного негасимого огня возжигали огонь в дворцовом храме. К нему вело двойное кольцо коридоров. Через узкие проходы в их стенах можно было пройти к Залу приемов, в котором царь восседал в особые дни почитания богов Согда и как Верховный жрец принимал подношения, благословляя дарителей от имени Благословенного. Визит высокородных особ завершался в Трапезной, разделенной стеной от Зала приемов. В центре узкой и длинной комнаты горело несколько очагов, у короткой стены слева от входа стоял бронзовый сосуд с водой, а вдоль стен на суфах устраивались аристократы и маги, чтобы откушать царских угощений, поделиться планами, решить хозяйственные вопросы. Хуфарн, как наследный принц, присутствовал на приемах, стараясь всем уделить внимание, но больше наблюдая за теми, кому в некий определенный час жизни ему придется отдавать приказания или к чьим советам прислушиваться. В этом году принц встретил свою двадцатую весну, но, несмотря на зрелость мышления, мысли об управлении государством были ему в тягость. Да и отец был еще в силе! Зачем все это – женитьба на кушанской принцессе, приобщение к ведению государственных дел?.. Хуфарн не понимал и оттого не спал, размышляя о своей свободе, о своих любимых занятиях, которые приходится откладывать, выполняя обязанности. В библиотеке цитадели его уже заждались таблички с откровениями предков. Он мечтал посидеть в тишине, разбирая замысловатые значки на деревянных дощечках или на глиняных пластинках. Совсем недавно Хуфарн начал читать записи мага – очевидца событий, произошедших в Согде во время нашествия великого Наксендара [17] – смелого и жестокого царя йонов [18], с огнем и мечом прошедшего по Стране Плодородных Долин. В памяти народа о нем остались легенды. Что в них – правда, что – вымысел? Хуфарн жаждал разобраться в этом. Но вместо пребывания в тихом зале библиотеки должен был готовиться к свадьбе. В эту ночь кушанская принцесса спала в двух парсангах [19] от Никшапайи, на берегу Светящейся реки. Хуфарн представил себе, как светловолосая Тэхар почивает в шатре под стрекот цикад и тихую песню бегущей воды. Невольная мысль отозвалась в сердце истомой. Хуфарн удивился. С того момента, как он узнал о решении отца, он и не думал о принцессе, как о девушке. И вдруг... Интересно, какая она? Посол кушанского царя расписывал добродетели юной принцессы и, как бы случайно, приправил образ доброты и справедливости нежностью кожи и красотой глаз. Слова посла упали на благодатную почву. Принц Никшапайи уже вошел в пору страсти, но, познав усладу любовных утех, остался спокоен. Любовная лихорадка не тревожила его, хотя зовущие взгляды служанок и загадочные улыбки знатных девушек он замечал. И вот теперь его сердце откликнулось только на мысль! ______________ [13] Хавторинг – созвездие Большой Медведицы на пехлеви. [14] Мекх-и-гах – Полярная звезда (с пехлеви). [15] Маги – зороастрийские священники, астрологи. [16] Фагакан – седьмой месяц по согдийскому календарю. Он начинался 21 сентября, в день осеннего равноденствия. [17] Наксендар – согдийский вариант имени Александра Великого, имя встречается в согдийских текстах. [18] Йоны – греки-македонцы, пришедшие в Согд с Александром Великим. Название встречается в согдийских текстах. [19] Парсанг – персидская мера длины, равная 5250 м.
Стряхнув наваждение, Хуфарн решил заняться более важными вещами. Он вышел из дворца и направился к цитадели. Если на чтение не хватает дня, почему бы не почитать ночью? Стража дворца последовала за ним на некотором отдалении. Песок и мелкие камешки шуршали под ногами. В цитадели издали заметили принца и распахнули перед ним высокую резную дверь, окантованную бронзовым поясом по всему краю. Хуфарн вошел, и спустя мгновение сзади раздался лязг затвора. Хранилище документов находилось в верхнем помещении восточной башни. Хуфарн поднялся по извилистой лестнице и, только встав на площадку перед низким проемом входа, едва не упал, столкнувшись с женщиной. – Кто ты? Что делаешь здесь? – спросил он, вглядываясь в силуэт, закутанный в прозрачную шелковую ткань. Девушка скинула шаль, и Хуфарн узнал дочь военачальника Виркана. – Замина?.. Как ты здесь?.. – Приветствую тебя, принц... – девушка замялась, но, взяв себя в руки, звонко ответила: – Мне не спалось, как и тебе, видно. А здесь я живу. Мои покои тут недалеко, у той башни, – она неопределенно махнула в сторону. Хуфарн поджал губы, скользнул взглядом по заглаженным ступеням. Он догадывался о чувствах Замины и не знал, как вести себя с ней. Ведь на ее призывные взгляды его сердце молчало. Замина переступила с ноги на ногу, раздумывая, что делать дальше. Ей действительно не спалось, и она вышла подышать свежим воздухом. И вдруг увидела принца. Замина давно страдала по нему, всячески привлекая его внимание, но все ее усилия были тщетны. Хуфарн не замечал ее. И вот чудо! Он здесь. И ночь. И нет никого. – А ты, господин, пришел читать? – надеясь на беседу, задала она вопрос, ответ на который был однозначен. – Да, хотелось бы почитать. Замина осмелела. – Последние дни тебя не было здесь. Готовишься к свадьбе? – дерзко спросила она. Хуфарн уловил нотки горечи в ее тоне. Это насторожило. – Тебе лучше удалиться в свои покои, Замина. Сейчас я не хочу ни с кем делиться своим одиночеством. Замина потупилась, сжала кулаки. Сколько она просила отца поговорить с царем! Ведь их брак укрепил бы общество, они бы создали хорошую семью, она бы родила будущему царю Никшапайи здорового наследника. И Ардвисура благоволила ей – все знаки говорили об этом! А сколько подношений она сделала в храм своей покровительницы! Почему же не ей, а какой-то кушанской принцессе – дочери царя, сила которого уже не могла удержать империю в прежних границах! – суждено разделить ложе с ее возлюбленным?! Принц обошел девушку и исчез в проеме двери. Стражник, сопровождавший его, слышал их беседу и не решался подняться по узкой лестнице. Он ждал, когда дочь военачальника спустится. Замина сбежала по ступенькам стремительно. Ее шелковое покрывало, развеваясь, едва коснулось руки, сжимающей копье. Воин посмотрел ей вслед и, поднявшись к двери в библиотеку, встал на страже. Уединяясь в стенах библиотеки, Хуфарн забывал о внешнем мире. Здесь царило иное измерение! Сокровища в виде хрустящих в руках бумажных свитков, узких дощечек, потемневших от времени, миниатюрных глиняных табличек с выдавленными на них значками древнего письма хранились в каменных шкатулках, расставленных вдоль стен. Когда-то в детстве, играя в цитадели, Хуфарн нашел отца, склонившегося над одним из свитков. Завороженный тайной, принц прибегал сюда каждый раз, когда двери библиотеки открывались, и тихо сидел на полу, разглядывая значки на табличках, не мешая чтению отца. Со временем он выучился грамоте и с особым благоговением читал записи своих предков о делах давно минувших дней. В светлое время Хуфарн поднимался на верх башни и читал при свете дня. Ночами же он усаживался на софе, поставив рядом чадящую лампу, и погружался в таинство записей, пытаясь представить себе далекое прошлое. В последнее время его заинтересовала переписка царя Никшапайи с государем Согда, в которой говорилось о перемещении войск царя йонов Наксендара, прозванного Двурогим. В памяти народа остались легенды о защитниках Согда, возглавляемых Спитаменом, о дочери царя бактрийцев Роксане, ставшей женой Наксендара, о бранхидах – некогда соотечественниках захватчиков, поголовно истребленных ими. Читая документы, слушая рассказы стариков, Хуфарн пытался понять, как Никшапайя избежала подобной участи. Город остался цел, как и его жители. Одно он понял – согдийцы не покорились царю йонов! Они три года сопротивлялись, выводя захватчиков из себя хитростью и точечными сражениями. В конце концов Наксендар включил Согд в число завоеванных им стран, но народ остался верен себе! Хуфарн открыл шкатулку с дощечками и достал первую лежащую сверху. Масляный фитиль потрескивал от пламени. Пальцы едва прикасались к узкой, заостренной с обоих концов арчовой дощечке, еще хранившей хвойный аромат дерева. В груди принца приятно защекотало! В аккуратных строчках письма, выведенных старательной рукой писца, звучал голос царя, которого нет на земле уже более пяти веков! Хуфарн заерзал от нетерпения и склонился над дощечкой. Круглые значки букв, которые будто выстреливали линиями поперечных или косых прочерков, сложились в слова, и принц прочитал следующее:
«От государя Смаракансы государю Никшапайи много приветов. Тебе вот так следует поступать, себя следует поберечь, быть в безопасности. Теперь царь йонов перешел Окс и по земле твоей идет в наши земли. Вот я усилюсь и все наши земли усилю. И ты так должен поступать. Должен ты быть очень хорошим и крепким, быть в безопасности. А будут у тебя какие-либо слухи, то мне их соизволь сообщить» [20]. ______________ [20] Текст письма составлен автором по примеру письма Деваштича из согдийских текстов, найденных на горе Муг.
Должен ты быть в безопасности... Хуфарн задумался. Как удалось сохранить Никшапайю от разорения? Каким образом царю удалось защитить свой народ и не потерять свободу? А в этом не было сомнений! Ведь Никшапайя жива поныне! Как мало сведений... Принцу хотелось большего, он желал знать подробности. Никшапайя стояла на краю плодородной долины Светлой реки. Дальше к западу – пустыня! Наксендар шел в Индию – далекую страну сильных рек и зеленых лесов, где обитают невиданные звери. И страна эта находилась в противоположной стороне – на востоке. Но по пути туда, царь йонов присоединял к своей империи все земли, по которым проходил. Согд всегда был лакомым куском для завоевателей, но не каждому он пришелся по зубам. Да и включив его южные земли в свою империю, даже кушаны не могли считать его полностью покоренным. Народ Согда, а с ним и Никшапайи, ценил свободу более всех благ! Неужели царь Никшапайи сумел договориться с царем йонов? Иного объяснения Хуфарн не находил. Правитель Наутаки [21] дал отпор захватчикам, но те все же взяли его город-крепость. Даже крутые скалы не помогли. Хуфарн слышал сказ певцов о «крылатых» воинах Наксендара! Что им стоило покорить Никшапайю?! Но не помнят люди о великом сражении, не вспоминают героев, защищавших город. Почему? Потому что не было такого сражения! Остается одно: ворота города были открыты по приказу царя! Сдались?.. Что же тогда значат слова об усилении, приведенные в письме? Если город был сдан, не означает ли это предательства по отношению к царю Согда? Или... или царь йонов прошел Никшапайю и ушел на север к столице Согда – славной Смаракансе? [22] Но это все догадки... Досада, вызванная неопределенностью, незнанием истинных дел, грозила испортить настроение. Хуфарн отложил дощечку. _______________ [21] Наутака – «Новое место», область на востоке Согда. [22] Смараканса – город Самарканд, согдийское название.
По крутой лестнице, спиралью уходящей на крышу башни, скользнули первые лучи света. Наступал новый день! И этот день обещал перемены в жизни. Все, пора отправляться навстречу каравану кушанской принцессы! Мысли принца оставили на время тайны прошлого и обратились к будущему. Он решил встретить невесту под видом одного из членов своей свиты, не выдавая себя истинного. Так будет проще понаблюдать за ней, пока они будут подходить к Никшапайе. А потом он успеет тайком пробраться во дворец и уже вместе с отцом и матерью церемониально встретить свадебное посольство кушанского царя.
Глава 7. Город Образа Светлых Вод
Семеро всадников выехали из ворот Города Образа Светлых Вод и, пришпорив коней, помчались на восток. Ветер с реки обдувал молодые лица свежестью, подныривал под хитоны, раздувая их или пытаясь сорвать. Но крупные бляхи в виде закрученных спиралей крепко удерживали тяжелые плащи на плечах. Удлиненные шапки, нахлобученные на лбы, покачивались верхушками в такт бегу коней. Солнце, поднимаясь все выше, светило всадникам в лица. Утренняя скачка бодрила! Хотелось мчаться и мчаться! Но два парсанга быстро остались за спиной и вскоре всадники увидели идущий навстречу караван. Хуфарн поднял руку и, повинуясь седокам, кони перешли на шаг. Заметив всадников, Харбалан выехал вперед. Несколько воинов сопровождали его. Караван встал. Верблюд, на котором ехала принцесса, потянулся к зеленой ветке. Вслед за длинной шеей, накренилась кибитка, устроенная на спине гиганта. Тонкий вскрик привлек внимание погонщика и он, гикая и прохаживаясь по шее верблюда палкой, принудил его выпрямиться. Пожевывая сорванные листики мягкими губами, верблюд повернул голову назад, поглядывая хитрым глазом на свою ношу. Но внимание принцессы уже привлекли молодые воины из Никшапайи. До ушей Тэхар долетели приветствия, переданные от имени царя Ахвирпата и его сына Хуфарна. Харбалан ответил с подобающим почтением и махнул погонщикам и возничим, разрешая продолжать путь. Всадники встали у обочины и, когда верблюд с ценной поклажей поравнялся с ними, тронули коней и поехали рядом. Мир вокруг оживал! В утренней дымке зеленели сады, пашни дышали сочными комьями вспаханной земли. В усадьбах, разбросанных среди полей и садов, по-утреннему суетились люди. Солнце щедро дарило тепло, а река – прохладу. Ее серебристая лента бежала слева от дороги, чуть вдали, но вода шла к полям и садам по каналам, прорытым людьми. Природа дарила блага, а человек приспосабливал те дары для своей жизни. Сердечко Тэхар замирало от ожидания счастья. Такое солнечное утро не могло принести ничего другого, кроме радости и благих надежд! Едва очнувшись ото сна, принцесса вместе со своим наставником обратилась к Благословенному с пожеланиями любви всему сущему на земле. А потом, зажав в кулачке подарок отца, поблагодарила Митру за свет и жизнь. Золотой еж холодил ладошку бирюзовыми иголочками. Раскрыв ладонь, Тэхар подставила колючую спинку нежным солнечным лучам, и в агатовых глазах загорелись золотые искры. «Мать благословляет меня!» – обрадовалась принцесса и прикоснулась губами к крохотному золотому носику ежа. Как он похож на солнышко! Особенно в его лучах! Золотое тельце отражает свет, и он бежит по зелено-синей бирюзе к самым кончикам иголок, с них – на перламутровую спинку, и сияет на завитках раковины разноцветьем, напоминая игру света в водах Светящейся реки. Вчера на закате Тэхар наблюдала за переливами воды в реке и, казалось, в ее журчании она слышала чистую речь Ардви Сильной и Незапятнанной. Свет и влага! Огонь и вода! Противоположности, вместе они даруют жизнь всему, что есть на земле! Как божественные супруги – Фарро и Ардохш! Союз страсти и целомудрия! Без света и воды не вырастет ни один цветок, не выживет ни один зверь, ни один человек не обретет радость и счастье. – Принцесса, – Биришим припала к ушку госпожи, – видишь, как эти всадники смотрят на нас! – Они нас не видят, – вглядываясь между колыхающимися занавесями, с улыбкой ответила Тэхар. – Зато мы их видим! Биришим увлеклась игрой в прятки. Было очевидно, что посланцы принца пытаются разглядеть в покачивающемся шелковом шатре его невесту. А может быть, и сам принц здесь?.. – Госпожа, вон тот красавчик с темными кудрями, не принц ли? – придерживая край занавески, Биришим вертела головой, как утка. – Где? Тэхар припала к щелке. Всадник на вороном коне был статен и действительно красив. Закинув край темно-синего хитона за плечо, он гарцевал рядом, одной рукой придерживая повод коня, другой упершись в рукоять короткого меча. Поблескивающее на солнце шейное серебряное украшение выдавало в нем знатного господина. А что другие? Тэхар обратила внимание на всадника, ехавшего чуть в отдалении. Он и не смотрел в ее сторону. Хотя!.. Нет, смотрел! Но исподволь! Делал вид, что вглядывается вдаль, а сам, опуская голову, будто хочет рассмотреть что-то под копытами лошади, бросает быстрый взгляд на яркие шелка кибитки. Сердечко Тэхар зачастило. Неужели это ее суженый?! – Биришим, а как тебе тот? – Который? С большой головой? Тэхар отодвинулась и одарила служанку недоуменным взглядом. – А что? Ну, правда, посмотрите, какая у него большая голова! И волосы прямые, и... – Хватит! Он скромный, не то что этот... красавчик! Тэхар разозлилась. А это совершенно ни к чему! Совсем скоро она увидит принца, хватит гадать. А самое главное, что он увидит ее. И она должна ему понравиться! Принцесса улыбнулась, совершенно точно зная, что лицо злой женщины некрасиво. Взять себя в руки и забыть о злости! Но все же всадник, сидящий на палевом коне, вызывал любопытство. Тэхар приоткрыла занавеску, наблюдая за ним. Да, голова у него крупноватая... Это говорит о том, что он умный! А ей говорили, что принц увлекается науками! Да и принц ли это? Одет хорошо: шапка украшена золотыми бляхами, гривна на шее... да, тоже золотая, ободом. Под откинутым назад хитоном благородного красного цвета видны нашивки на переднике, прикрывающем белую рубаху. Штаны фалдами, мягкие сапожки поблескивают завитушками нашитых металлических узоров. Богатый наряд! Но и у других не беднее, хотя... Вдруг Тэхар как обожгло! Они встретились взглядами! Инстинктивно задернув занавеску, она откинулась назад. На глаза навернулись слезы. Тэхар часто заморгала. Биришим заметила волнение принцессы. – Что такое? Что случилось? Тэхар перевела дух. – Страшно мне, Биришим. Служанка, ставшая принцессе за время путешествия ближе всех, сжала ладошки госпожи. – Не бойся, я всегда буду рядом! И Харбалан! Никто не посмеет обидеть тебя! Тэхар прерывисто выдохнула воздух, распиравший грудь, но тревога не ушла с ним, не растворилась в дорожной пыли. Верблюд мерно шагал. Кибитка покачивалась ему в такт. Осталось совсем немного. Позади – дальний путь, нелегкий, полный опасности и страхов. Впереди – только неизвестность! Уж скорей бы Никшапайя! Новый дом, новая семья!.. О, благословенная Ардвисура, даруй любовь и счастье!.. Тэхар прикрыла глаза. Пушистые ресницы подергивались в такт волнения сердца. Его музыка сбивалась, то замирая, то спеша догнать танцующую мелодию жизни. Молитва! Молитва приводит мысли в порядок, усмиряет чувства. И Тэхар тихонько запела: «Ом-м-м-м манне падме хум-м-м-м...» Сначала ее голос дрожал, но с каждым новым звуком мысли успокаивались, и вслед за ними дыхание обрело привычный ритм. Духовное наследие матери спряталось за волшебными звуками простой и привычной с детства мантры, с которой принцесса начинала и заканчивала каждый день. Ом мане падме хум... Ом мане падме хум... О, жемчужина в цветке лотоса! Биришим подалась вперед, чтобы услышать приказание, но, поняв, что принцесса обратилась мыслями к Просветленному, вернулась к наблюдению за всадниками. Живая жизнь была ей куда интересней, чем общение с богами, какими бы могущественными они ни были! Чем ближе караван подходил к Никшапайе, тем многолюдней становилась дорога. Люди из окрестных усадеб встречали невесту принца цветами и приветствиями. Тэхар очнулась и тоже наблюдала за происходящим. Вскоре всадники пришпорили коней и умчались вперед. Биришим встала на колени и приоткрыла занавеси шатра. Впереди возвышались стены Города Образа Светлых Вод! – Прибыли, принцесса! – с волнением воскликнула служанка, но ее голос утонул в барабанном бое. Звуки труб подхватили ритм и заголосили на разные лады: утробно, пробирая до мурашек, тонко, по-птичьи, мелодично, как песня воды. Под бряцанье доспехов воинов караван вошел в распахнутые ворота. Но то были ворота первой стены укреплений. За лачугами кузнецов, не оставляющих свою горячую работу и лишь искоса поглядывающих на караван кушанской принцессы, виднелись более высокие стены. На них стояли воины, облаченные в высокие шапки и панцири, поблескивающие металлом. Угловые башни стены подпирали небо частыми зубцами. В их просветах виднелись головы лучников. Караван прошел мимо высокого, но оплывшего от времени сооружения, в котором еще угадывалась башня и лестница, ведущая к замурованному входу. До главных ворот Никшапайи оставалось несколько шагов... Тэхар замерла. Биришим – и то замолчала. Так и стоя на коленях, она во все глаза смотрела вперед. Крепкие ворота раскрыли объятия. Стражи города подняли копья в приветствии. Музыка оглушила барабанным боем. Прямая улица, утрамбованная за века тысячами ног и копыт, вывела караван к городской площади. Керамисты, оторвавшись от гончарных кругов, дворцовая челядь глазели на шатер, за которым пряталась загадочная гостья. Под пристальными взглядами людей верблюд величественно вскинул голову, по-царски отвечая на торжественную встречу. Но недолго оставалось ему вышагивать в величии! Неугомонный погонщик палкой и окриками уложил его, и драгоценный шатер поплыл в воздухе. Тэхар вскрикнула. – Спокойно, госпожа, все хорошо, возьми себя в руки! – шептала Биришим, сжимая похолодевшие пальчики принцессы в горячих ладонях. Полог шатра распахнулся, и заскорузлая рука Харбалана опустилась к принцессе, став шатким мостиком между надежным убежищем и широким простором чужого города. Тэхар встала на землю. – Я рядом, – шептала Биришим, помогая подняться и придерживая за локоть. Принцесса сделала шаг и покачнулась. Харбалан сжал ее запястье. Биришим запуталась в накидке, и на следующем шаге Тэхар не удержалась и начала медленно опускаться. Старый воин подхватил ее за талию. Люди ахнули. Один из всадников, сопровождавших караван, скоро спешился и подбежал на помощь. Но Харбалан уже сам нес на руках драгоценную ношу, и встревоженному юноше осталось только показывать дорогу к покоям принцессы. Царь с царицей вернулись во дворец. Странной оказалась встреча невестки. Висвихани выслушала наставника принцессы, который объяснил ее обморок особой нежностью госпожи и трудностями пути. Что ж, пусть отдыхает! Прием в честь бракосочетания принца назначен на вечер, время есть. Только люди теперь будут судачить. Надо будет провести принцессу по площади до храма. Пусть поклонится Ардвисуре, и народ уверует, что будущая жена Хуфарна здорова и молит богиню о семейном счастье. Да, так и сделаем! – Эй! – Висвихани подозвала служанку. – Сообщи принцессе нашу волю... хотя... – царице вдруг самой захотелось посмотреть на невестку. Когда воин пронес ее мимо, она успела отметить лишь прозрачную бледность ее лица в обрамлении светлых локонов. Висвихани пригубила чашу с нектаром и, оставив уютный уголок дворцового дворика, прошла в жилую часть дворца. Слуги склонялись в низком поклоне перед своей грациозной госпожой. Царица блистала красотой! Пряди ее длинных прямых волос лежали улитками на темечке, подпираемые ото лба золототканым жгутом. Длинное шелковое покрывало легким облачком ниспадало на спину. Царица шла, легко переступая обутыми в расшитые золотыми бляшками туфли, наушные украшения из драгоценных камней вторили им мелодичным звоном, массивное ожерелье прикрывало нежную шею и грудь. Бархатная ткань хитона поблескивала фалдами, и при каждом шаге полы его приоткрывали белоснежную, тонкой ткани рубаху. У покоев принцессы толпились слуги. Услышав звон царских украшений, они освободили дорогу, прижавшись к стенам узкого коридора. Царица ветром пролетела мимо, оставив после себя тонкий аромат благовоний. Харбалан, стоявший стражем, склонил голову и посторонился. Висвихани поймала его настороженный взгляд, но остановилась лишь на мгновение, в следующее она уже стояла у постели принцессы. Биришим отползла в дальний угол, так и зажав в руке мокрую ткань, которой она усердно смачивала лоб своей госпожи. Тэхар уже пришла в себя. Ее глаза сияли на бледном лице спелой бирюзой. В изголовье чадили лампы. Воздух в комнате показался царице затхлым. – Думаю, тебе будет лучше на воздухе, – без предисловий сказала она, и одного поворота головы было достаточно, чтобы слуги поняли ее приказание. Тэхар приподнялась на локте. Золотистые кудри осыпались по плечам. Висвихани одарила невестку взглядом восхищения. Ее рука подхватила прядь мягких волос. – Ты красива, не соврали послы! Тэхар смутилась и, собравшись с силами, села. С подушки прямо на пол скатился камень. Царица от неожиданности отпрянула. – Что это?.. Биришим бросилась к ложу и, подхватив агатовую лягушку, подняла ее на вытянутой руке, не решив, кому она протягивает ее – царице или принцессе. Тэхар взяла подарок конюха и, поглаживая прохладную спинку, ответила: – Это лягушка. Подарок Священного озера. Ее принес... один странник. Он конюхом в караване. Висвихани вскинула брови. – Подарок от конюха? Тэхар улыбнулась, не поднимая глаз на царицу. – Нет, подарок от богини У... О... как ее называют? – забеспокоившись, Тэхар с надеждой взглянула на Биришим. – Умай, госпожа, – ответила та, и добавила тише: – Так жители в тех землях называют светлую Ардвисуру, госпожа... Висвихани взяла лягушку, сидевшую на раскрытой ладони принцессы. Свет лампы пробежал по агатовому животику, пронизывая его насквозь. – О! Какой камень! – царица повертела лягушку и вернула принцессе. – Что ж, сегодня у тебя будет возможность торжественно передать дар У... – Умай, – повторила Биришим, почувствовав заминку в голосе царицы. – Да, Умай! Передать ее в дар Богине-покровительнице Никшапайи, если соизволишь... Вернув драгоценный дар принцессе, Висвихани удалилась. А Тэхар осталась сидеть в недоумении. Зато Биришим ликовала! Случай помог выполнить просьбу конюха – преподнести дар Священного озера богине плодородия, ко всем прочим особо почитаемой царями и царицами всех времен! Даже на монете, отчеканенной Харбаланом, было изображение Ардохш – богини, почитаемой царями кушан! Кому она даровала венец власти, всегда будет под ее защитой! Биришим надеялась, что хоть капля влаги, текущая из бездонного рога изобилия богини на головы царственных особ, упадет и на нее, и будет она счастлива! Надеялась... – Госпожа, все готово для твоего отдыха, – доложила служанка Висвихани, и принцесса в сопровождении преданного Харбалана, под руку с Биришим перебралась во дворцовый дворик, где у его западной стены было устроено ложе для отдыха. Легкий ветерок теребил яркие занавеси вокруг него. Они затеняли место отдыха, щедро освещаемое высоко стоящим в небе солнцем. Но в это время года лучи светила не жалили, хоть и слепили глаза. Напротив, его тепло согревало и радовало. Тэхар отдалась неге. Свет растворял страх и досаду от обморока, случившегося так некстати. Сладкий нектар, сочные яблоки и искристый виноград доставляли удовольствие. Похвала царицы пришлась по сердцу. Только принца Тэхар еще не видела. Встречал ли он ее? Наверное, как иначе?.. Если бы не обморок... – Биришим, ты видела принца? – надкусывая виноградную ягоду, поинтересовалась Тэхар. – Думаю, да, – шепотом, приблизившись к госпоже, как заговорщица, произнесла Биришим. – Он был среди всадников, встречающих нас. Помните, вы обратили на него внимание – такой головастый. – Да?.. – Да! Как только с вами случился обморок, он соколом слетел с коня и подбежал на помощь! Но Харбалан оттеснил его. Принцесса сглотнула. От мысли, что принц был рядом с ней, дыхание снова сбилось. Биришим заметила, как щеки госпожи заалели. Она обрадовалась – это верный признак здоровья! Еще немного отдохнет и к вечеру предстанет перед женихом во всей красе! Если принц и принцесса будут жить в любви и согласии, то и ей, служанке своей госпожи, будет хорошо. Биришим тоже ожидала счастья от новой жизни, хоть счастье служанки было совсем иным, в отличие от счастья принцессы. Но Анахита милостива ко всем женщинам, и знает, что драгоценный дар, который сегодня принцесса положит на алтарь в храме, дошел до нее благодаря ей – Биришим!
Ближе к вечеру прохладный ветер залетел в дворцовые покои. Но не только запахи реки принес он – дым и аромат поспевающей на кострах еды напомнили о предстоящем торжестве. Биришим уже готовила принцессу к выходу, слуги довершали праздничное убранство дворца последними деталями, принц Хуфарн принимал благословение предков в дворцовом храме, у священного огня, находиться рядом с которым могли позволить себе только маги и члены царской семьи. В центре глухой комнаты, отделенной от внешних стен кольцом коридоров, горело негасимое пламя. На белых стенах святилища плясали тени. Отблески огня пробегали по верхушкам стен, по потолку, терялись в красных панелях и, вернувшись назад, задерживались на лицах, освещая их в цвета заката, уже полыхавшего снаружи. Хуфарн сидел на белоснежном полу и не мигая смотрел на огонь. Наставник не мешал принцу. Он сидел напротив, покачиваясь в такт своим мыслям, только губы его – тонкие и сухие – то смыкались, то размыкались в потоке слов молитвы, обращенной к Праведному. Но вот ушей принца достиг звук гонга, возвещавшего о начале церемонии, и, поклонившись священному огню, принц и маг встали. В тишине комнаты зазвенели украшения на богатом нагруднике принца. Ряды золотых пластин впитали алые краски пламени и заиграли всеми его оттенками. Черты лица Хуфарна стали строже. На глаза легли загадочные тени. Величие облика дополнил головной убор из парчи, оформленный волнами, идущими по всему верхнему краю. Два цветных жгута прилегали ко лбу, прижав и волосы, ровными прядями ниспадающие до плеч. Верхнее платье из тяжелой бархатной ткани, которую привозили купцы из далекого востока, спускалось по бокам ниже колен и скреплялось на поясе пряжкой. С молчаливого кивка наставника Хуфарн покинул святилище и через коридор прошел в помещение, где его ожидали отец и мать. Вместе они выйдут в тронный зал. Там уже собралась вся аристократия Никшапайи. Нарядные мужчины и женщины расположились вдоль стен. А на возвышении, отделенном от общего зала колоннами, стоят четыре кресла: в центре – трон царя, по правую руку от него – царицы, по левую – кресло принца, и рядом с ним – место для его будущей жены. Тронный зал отличался от святилища яркостью убранства. На стенах талантливый живописец в теплых красках изобразил сцены жизни царской семьи – прием послов, пиршество, прогулку царицы на лодках по течению Светлой реки, приход каравана, среди вьючных животных в котором первыми вышагивали слоны. К свадьбе принца зал убрали цветочными гирляндами, по углам расставили курильницы, от которых распространялся аромат индийских благовоний. Свет проникал в зал через треугольные отверстия на южной стене под потолком. Но в вечернее время его было недостаточно, и играющее пламя факелов, расставленных по всему периметру зала, освещало лица гостей, ожидающих праздника. Зазвучали трубы, запели бубны, и под какофонию торжественных звуков в зал вошла царская семья. Принц держался на шаг от родителей, мельком, исподлобья посматривая на гостей. Ближе всех к царю стоял военачальник со своей семьей. Дородный, в богато украшенной одежде, с плотным панцирем на груди, верный страж Никшапайи тяжело дышал. Его густая борода то и дело приподнималась при каждом вдохе. Жена и дочь военачальника блистали золотом украшений, а из глаз Замины так и сыпались искры укора. Хуфарн отвел взгляд, все еще досадуя на ночной разговор в цитадели. Как ни красива была Замина, но его сердце она не трогала. Шалости детства дали повод девушке надеяться на что-то большее в жизни, но для принца она всегда была просто дочерью преданного слуги, не более. Как только царская чета расположилась в креслах, трубы вновь запели. И на этот раз они возвестили о появлении свиты кушанской принцессы. Она вошла со стороны жилой части дворца, ведомая под руку старым военачальником Харбаланом. Воин, проведший всю жизнь в походах, тяжело ступал по полу, устеленному красочными циновками. Куда уверенней он чувствовал себя в седле! Но роль посла кушанского царя обязывала к этикету, и Харбалан тщательно подготовился к церемонии. Новые кожаные сапоги поскрипывали при каждом шаге, меч, до поры до времени отдыхающий в ножнах, инкрустированных золотой зернью вперемежку с драгоценными камнями, покачивался при движении, из-под удлиненной шапки на лоб скатывались капельки пота. Харбалан тяжело дышал в бороду. При каждом поднятии подбородка под ней приоткрывалась золотая гривна. Рядом с таким мужчиной принцесса выглядела пугливой птицей, под ярким оперением которой учащенно стучало маленькое сердечко. Помня наставления Харбалана о достоинстве, Тэхар старалась держать голову высоко и сдерживала дыхание, чтобы не выдать своего волнения. Но это плохо удавалось. В конце концов, грудь сама собой приподнималась выше, и принцесса глубоко вдыхала воздух, наполненный чадом факелов и ароматом благовоний. Хуфарн встал, приветствуя невесту и не сводя с нее восхищенных глаз. И было чем восхищаться! Белое шелковое покрывало, укрепленное на светлой голове принцессы широким обручем с двумя золотыми кольцами спиралей, волнами ниспадало на спину, подчеркивая нежность кожи лица и создавая полупрозрачную вуаль над стройной фигуркой. Локоны Тэхар спрятала, и они не мешали любоваться прекрасным украшением, кольцом обвившим тонкую шею. Алый яхонт сиял посреди того украшения. Драгоценный камень приковывал к себе взгляды, служа к тому же и оберегом. Тэхар пришлось снять дар матери – золотого ежа, но украшение, искусно выполненное кушанскими мастерами, заменило его. Ни одно злое слово не могло причинить принцессе вреда. Зависть, недобрые намерения тонули в кроваво-красном омуте камня! Принцесса неслышно ступала по циновкам, только полы ее темно-синего хитона, искусно отделанные по краю замысловатыми узорами вышивки с жемчужинами, распахивались при каждом шаге, открывая взору низ белоснежной рубахи и носки расшитых бляшками туфель. Тэхар шла, сосредоточившись на носках своих туфель. Когда Харбалан слегка сжал ее локоть в шаге от ступени перед возвышением, на котором сидела царская семья, принцесса подняла глаза и тут же встретилась взглядом с принцем. Хуфарн погрузился в бирюзовые заводи прекрасных глаз и забыл обо всем и обо всех на свете. Тэхар сначала смутилась, но не отвела взгляда. Она почувствовала, как ее душа устремилась к душе принца, и они слились вместе! Сама судьба соединила их, предназначенных друг для друга. Поверенный в делах царя Ахвирпата развернул кожаный свиток и начал читать брачный договор:
«Взял себе в жены Хуфарн, сын Ахвирпата, жену, которая зовется Тэхар, дочь Канишки, находящуюся под опекой поверенного Харбалана. И отдал Тэхар, находящуюся под опекой, сам Харбалан по закону и на таком условии: пусть имеет Хуфарн эту Тэхар женою любимой, почитаемой, давая ей пропитание, одежду, украшения, с почетом, с любовью, в своем доме полноправной женой – так, как благородный мужчина благородную женщину женой имеет. И так же пусть имеет Тэхар этого Хуфарна мужем любимым, почитаемым...» [23] _______________ [23] Фрагмент брачного договора составлен автором по брачному договору, найденному среди согдийских документов на горе Муг.
Царица Висвихани между тем наблюдала за принцем и принцессой. От внимательного взгляда матери и женщины не ускользнуло восхищение в глазах обоих. В сердце царицы проскользнула обида. Она помнила себя невестой, когда ее – принцессу Хваризма так же, как кушанскую принцессу, привезли в Никшапайю, и царь Ахвирпат, рассматривая ее во время такой же церемонии, усмехнулся. Тогда она не прочитала в его глазах ни восхищения, ни даже жалости, только похоть. Да, Ахвирпат к моменту их бракосочетания был уже царем – уверенным в себе государем и мужчиной, а она была всего лишь напуганной девочкой, которую отдали ему в жены ради мира и согласия в их странах. Но она надеялась на любовь и получила ее, став со временем мудрой. Но первая обида обожгла сердце, и та рана, покрывшись шрамом, все еще напоминала о себе. – Царица Висвихани! – как свет пробирается к земле в тумане, так тягуче до ушей царицы долетели слова супруга. Договор заключен! Царица встала и подошла к краю возвышения. Одна ступенька разделяла ее, мать принца, и девушку, которая пока еще оставалась невестой. Одна ступенька – и ее статус изменится! Висвихани торжествовала, управляя моментом. В тронном зале воцарилась тишина. В воздухе витало напряженное ожидание. Масло на факелах потрескивало от жара. А принц и принцесса перестали дышать. Висвихани усмехнулась уголками губ. Так-то! Пусть все запомнят этот момент! Она – хозяйка дворца! Она – царица, и от нее зависит благополучие молодой пары! Насладившись величием момента и своей ролью в нем, царица протянула руку принцессе. Звякнули браслеты. По залу прошелестел выдох. Тэхар сделала шаг и подала руку. Царица сжала похолодевшие пальчики и почувствовала в них дрожь. Одной рукой Тэхар уже касалась новой жизни, тогда как другой еще удерживалась за прошлую. Харбалан опустил свою руку, возложив ладонь на рукоять меча. Рука принцессы упала, как сломанная ветка. Шаг – и пропасть между прошлым и будущим преодолена. Принц подхватил опущенную руку принцессы и сжал ее локоть. Как только что это делал Харбалан! Тэхар вновь почувствовала себя уверенней, но унять дрожь не удавалось. Ее подвели к креслу, стоявшему у самого края, почти у колонны. Сесть в него казалось принцессе спасением! Царица улыбнулась ей, прежде чем уйти, а Хуфарн наклонился и шепнул: – Не бойся... Тэхар подняла голову и их лица оказались совсем рядом. В глазах принца сверкали смешинки. Тэхар не нашлась, что ответить. Только смущенно улыбнулась. Садясь в свое кресло, Хуфарн не отпустил ладошки невесты. С этого момента все, что происходило в тронном зале, осталось в стороне. Мелькали какие-то лица, слышались какие-то слова. Принц и принцесса смотрели перед собой, но все их внимание было друг на друге. Через сомкнутые ладони тепло их сердец смешивалось и горячей волной омывало ростки чувств, питало их, как сухой хворост огонь, как дождь реку. – Хуфарн... – приглушенный голос отца развеял чары. Хуфарн встал, но еще крепче сжал руку невесты. – Хуфарн, – повторил царь, вполоборота повернувшись к сыну, – очнись. Мы идем к людям. Потом к Храму Богини-покровительницы. Тэхар должна войти туда одна. Ты вернешься во дворец. – А она? – Хуфарн не хотел ни на миг отпускать потеплевшую ладошку. – Ее приведут. Тебе сообщат, когда она будет готова принять тебя. Принц ощутил горячую волну, пробежавшую по всему телу. Он незаметно взглянул на принцессу. Она шла, опустив голову, и белый шелк накидки скрывал ее лицо; только расплывчатые очертания проступали сквозь полупрозрачную ткань, когда они проходили мимо горящих факелов. С каждым шагом все ближе становился город, все слышнее многоголосье его жителей, собравшихся перед дворцом в ожидании царственной пары. Они сделали последний шаг и оказались на площади, щедро освещенной факелами и кострами. Волна свежего воздуха опьянила принца не меньше вина. Тэхар тоже вздохнула полной грудью. Как всегда в нужную минуту рядом оказалась Биришим. Она вложила в руку госпожи заветную лягушку. Тэхар, не глядя, почувствовала, что это именно она и, повернув голову, прошептала: – Забери и принеси фигурку Ардохш, ту, из желтой глины. Биришим растерялась. – Но... – Быстро! И еще мой пояс из башенок. Биришим исчезла как раз в то мгновение, когда принц и принцесса спустились с последней ступени дворца. Путь до храма показался Тэхар таким же длинным, как до самой Никшапайи. Голоса людей, заполнивших всю городскую площадь, сливались со звуками музыки. Ремесленники, их жены и дети – все пришли поглазеть на невесту принца, все ликовали, закидывая молодую пару зернами пшеницы и цветами. Тэхар не поднимала головы, вздрагивая каждый раз, когда зерна кололи щеку, боялась упасть, когда ступала на цветочные головки. Хуфарн крепко сжал ее локоть, но, почувствовав слабость, приобнял за талию, что вызвало еще большую радость толпы. Биришим тщетно пыталась пробраться к своей госпоже, и только у стен храма это удалось ей. Она ухватила слабую руку и надела на нее тесьму бархатного мешочка. Стянув запястье, он повис на нем. Пройдя еще несколько шагов, принц и принцесса оказались у проема стены, за которым открывался просторный двор Храма Богини Светлых Вод. Толпа затихла. Хуфарн провел невесту за заветные стены и передал ее жрецам. – Она на грани беспамятства, – предостерег он. – Не беспокойся, господин, мы позаботимся о ней, – спокойным голосом заверил служитель храма, и вдвоем они повели принцессу подальше от людских глаз.
Глава 8. В храме Богини Светлых Вод
Тэхар едва касалась туфлями гладкого пола храмового дворика. Она ступала мелко и осторожно, и все ее внимание было сосредоточено на шагах. Один, второй, третий... Вкрадчивый, но настойчивый голос нарушил ее сосредоточенность. – Госпожа... Подняв голову, она увидела перед собой носик кувшина. Увидела и удивилась. Кувшин?.. Зачем? Тот же голос объяснил: – Испей, и к тебе вернутся силы. Да, силы оставили ее, и в самый неподходящий момент. Голос прав: их надо вернуть! Она потянулась к кувшину, сжала ладонями его крутые бока и пригубила зовущий носик. Жрец наклонил кувшин, и напиток потек прямо в рот. Глоток, еще... Питье показалось кисло-горьким... Еще глоток. Носик попытался убежать. Тэхар потянула кувшин на себя. Но носик оказался сильнее – он вынырнул из ее рта и уплыл вместе с кувшином. Тэхар хотела было заплакать, но раздумала. Жрецы довели ее до суфы, протянувшейся вдоль стены слева. Закругляясь, она уходила к другой стене, тоже защищенной от неба широким навесом, который опирался на красные колонны. Стены над суфами украшала широкая кайма с узорами, начертанными красной и черной краской. А над каймой светлые пятна ниш чередовались с портретами, заключенными в черные рамки. В нишах горели светильники. Свет от них лишь касался ликов, изображенных на портретах. «Предки! – догадалась Тэхар и заволновалась. – Как пронзительны их взгляды!» Стало не по себе. Зачем она сидит здесь? Ей же следует сделать подношение Богине Светлых Вод! Проход в следующий зал храма был за широким проемом в дальней стене. Сверху его окаймляла арка, снизу – ступень. Тэхар встала. Жрецы в длинных рубахах тут же оказались рядом. – Госпожа готова идти? – тот же вкрадчивый голос. Но теперь принцесса рассмотрела того, кто умеет так мягко и настойчиво говорить. Это высокий маг, с прямыми плечами, с которых балахоном до самого пола свисает белая рубаха. Волосы убраны под колпак, хотя сзади болтается хилая косичка. «Как у моего наставника», – отметила Тэхар. Жрец молча, но пристально вглядываясь в ее лицо, ожидал ответа. Тэхар кивнула. После дурмана голова отяжелела, но теперь мысли стали легкими. Да и силы появились! Поистине, божественный напиток! Теперь ничего не страшно! Тэхар сняла с запястья заветный мешочек и сжала его тонкими пальчиками. В сопровождении двух жрецов она вернулась на дорожку, террасами ведущую от внешней стены храма к проему с широкой ступенью. Дорожка оказалась узкой – только для одного человека. Два ряда красных подогнанных друг к другу кирпичей окаймляли ее. Встав на дорожку, Тэхар увидела храмовый двор иначе. Путь был только один – к святилищу! Все остальное – лишь его обрамление! Трепетное желание увидеть Богиню Никшапайи повело юную принцессу к заветной цели. Жрецы шли рядом, держась на шаг позади. Их роль заключалась в том, чтобы в нужный момент подсказать путь или действие, если принцесса вдруг растеряется. Но она не растеряется! В родном городе она участвовала во всех праздниках и соблюдала все ритуалы поклонения богам-покровителям. Они почитали Просветленного, но к Богу Огня и Богине Всех Вод было особое отношение! От них зависел урожай, благополучие царской семьи и народа, процветание государства! Мудрость Просветленного дарила спокойствие душе, а Фарро и Ардохш внушали благоговейный страх. Дойдя до ступени, отделяющей закрытую с трех сторон террасу от двора, Тэхар припала на колени и приложилась лбом к возвышению. Струи тонкого шлейфа фимиама, источаемого курильницами, стоящими в углах двора, успокаивали и баюкали, как и монотонная песня жрецов, зазвучавшая за спиной. Маги восхваляли Богиню Светлых Вод, благодарили ее за хороший урожай и просили о благосклонности к принцессе, чья жизнь теперь неразрывна с судьбой царского наследника. Тэхар погрузилась бы в транс, но бдительный маг тронул ее за локоть и шепнул: – Ты можешь войти... Торжественность обстановки произвела на Тэхар сильное впечатление. Бывшая кушанская принцесса вдруг осознала в себе будущую царицу Никшапайи! Щупленькая, она выпрямилась, расправила плечи, подняла голову. Даже ее небольшой рост не помешал жрецам увидеть преображение – принцесса выросла в их глазах, обрела твердость шага. Она уверенно ступила в священный зал. Теперь лишь десяток шагов по гладкому желтому полу разделяли ее и Богиню Светлых Вод. Жрецы не торопили. Тэхар тоже не спешила. Глухие стены, подсвеченные снизу огнями светильников, уходили в темнеющую высь и служили опорой для ряда балок такого же темного, как беззвездное небо, потолка галерей. По четыре колонны поддерживали его с каждой стороны. У стен, как и во дворе, находились суфы. Свет позволял рассмотреть на стенах, у самых суф, полосу орнамента из сакральных знаков: диагональные решетки, выполненные черной краской по красному фону, и полосы полукругов, расположенные так, что, сливаясь, они походили на волны. В ячейках решетки выделялись маленькие крестики – охристо-желтые, они золотом мерцали в полутьме. Над поясом орнамента виднелась нижняя часть картины, заключенной в двойную черную рамку. Но издали, да в неярком свете не разглядеть, что там изображено. Тэхар вошла под арку, пригляделась и отпрянула, ахнув. Огромный белый конь мчался прямо на нее! Уже занесена над головой левая нога, уже тянется к ней осклабленная морда... Жрецы успели подхватить принцессу, не дав ей упасть. – Не бойся, – вкрадчивый голос втекал в ухо, как ручей в реку, – Тиштрия наказывает только ведьм... – Тиштрия?! – принцесса опасливо взглянула на коня и только теперь заметила красно-желтый бант на его ноге, разглядела золотистую гриву и такие же уши. Тиштрия – посланник Ахурамазды, властитель небесных вод, целитель и страж будущего! Тэхар припала к ногам Белого коня, облокотившись на суфу, и прошептала:
– Помолимся мы Тиштрии Благому и блестящему, Дающему спокойствие, Хорошее житье, Светящемуся, светлому, Целебному и яркому, Летящему в пространстве... [24] _______________ [24] Авеста, Яшт 8, стих 2. (В первой строке стиха автором заменено слово «же» на «мы»).
С другой стены навстречу белому коню мчался всадник на красном коне, но жрецы, помятуя о чувствительности юной принцессы, провели ее дальше по залу и оставили у ступеней, ведущих в сердце храма – Святилище Богини Светлых Вод. Проход в святилище был предварен узким, не шире размаха рук коридором, и тремя разновеликими ступенями, последняя из которых – самая широкая, находясь еще в зале Тиштрии, плавно переходила в пол коридора святилища. По обе стороны от прохода в стенах темнели две низкие, но широкие ниши, трехарочный свод которых поддерживали массивные колонки. Росписи в нишах тонули в темноте, взгляд выхватывал только светлые пятна побелки, но арки, выполненные послойно, одна за другой, словно уводили за горизонт, и только красные колонки, встав на страже, как Тиштрия на рассвете нового дня, остерегали от неверного пути. Жрецы растворились в тягучем воздухе храма. Тэхар не видела их, не слышала, не ощущала их присутствия. Все ее внимание было направлено на кажущуюся парящей женскую фигуру в конце коридора. Стены узкого прохода отливали красным. Черные линии центрального пояса узоров волнами плескались в белом омуте безбрежного океана. Красное, черное, белое... золотистый пол, как поле, колосящееся спелым зерном. И над всем этим она – Богиня Светлых Вод! Сильная, мощная, справедливая! Руки сложены под грудью, их и не видно, только по складкам длинных рукавов, сомкнувшихся на животе, можно догадаться, что руки там – у щедрого чрева, родящего все живое на земле и в воде. Просторное платье богини скрывает ее ноги бордово-красными фалдами, оттененными по низу черной каймой. Верх его – гладкий, выложенный по горловине золотыми шнурами, приоткрывает шею и часть левого плеча. Сверху накинут белый хитон. Розовая кожа сияет молодостью! Богиня всегда молода и желанна! Она дышит женской силой и здоровьем! Но более всего живителен ее взгляд! Свет от невидимых напольных светильников отражается от черной радужки, зажигая в ней светящийся блик, – как на воде! – и оторвать глаз от этого сияющего зрачка невозможно! Богиня смотрит издали, но ее взгляд проникает в сердце, будоражит кровь и мысли. Тэхар легла на ступени, выпростав руки с подношением вперед и коснувшись лбом пола. Даже не глядя на богиню, она ощущала мелкую дрожь во всем теле, и все ее мысли собрались в одну, выразить которую она могла одним словом: «Благослови!» Оно пульсировало в виске звуками, подобными тем, которые создает музыкант, ударяя рукой по натянутой коже бубна. Благослови! Благослови! Благослови! Тишина. Тэхар подняла голову. Лик богини дрожал в тягучем воздухе. Алые губы тронула легкая улыбка, взгляд стал мягким, на щеках зардели красные розетки с каплями семян по кругу. Такая же – на лбу. Вместе с тонко очерченными черными бровями, она походит на раскрывшийся тюльпан с расправленными в стороны листьями. Воздушные черные локоны убраны за уши и кокетливо выглядывают из-под высокой желтой шапочки с колосовидным рисунком по ободу. Женственность и мудрость, спокойствие и уверенность, красота и недоступность! Как бы тебя ни называли в разных землях и городах, ты есть Мать, Женщина, Гармония! Ты есть начало всех начал, роса мирозданья! Благослови! Тепло побежало по жилам. Принцесса шумно вздохнула. Соки ее молодого тела, жаждущего открытия сути женской природы, вспенились, заиграли молодым вином, обожгли сердце. Тэхар сползла со ступеней. Вездесущие жрецы помогли подняться и через только им открывающиеся двери отвели принцессу в дворцовые покои.
В своей келье, вдали от людской суеты пел мантры Просветленному Вангьял – наставник кушанской принцессы. Он не просил, он дарил любовь сердца своей царственной наставнице и всему миру – щедрому к тому, кто щедр сам.
Магупат [25] подошел к ступеням Святилища и поднял дары. Золотой пояс звякнул резными башенками. Несколько линий, начертанных на плече фигурки Богини с младенцем в руках, составили слово: «Светловолосая». Маг пошлепал сухими губами и тягуче произнес: «Тэ-хар». Затем шагнул в Святилище. Несколько шаркающих шагов по коридору, и обитель Богини Светлых Вод приняла старого служителя, окружив его аурой благовоний и великолепием убранства. Если в храмовом дворе, в зале Тиштрии связь с внешним миром была осязаемой – слышались голоса людей, виднелось небо, ветер приносил с реки запахи прибрежных трав – то здесь господствовала тишина. Тишина во всем. Ничто не мешало ни Богине, ни ее жрецу размышлять о мире и о людях. Старый маг прошел меж двух массивных колонн, каждую из которых едва мог обхватить взрослый мужчина; остановился перед нишей, в которой стояла статуя богини; постоял и, кряхтя, опустился на колени перед широким постаментом, на котором лежали подношения от просящих и почитающих. Среди них были терракотовые фигурки богини, украшения с драгоценными каменьями, бронзовые зеркала, отражающие мир, как ровные блюдца заводей у реки. Жрец положил дар принцессы на алтарь. Помолчал. Одобрительно похлопал морщинистой рукой по желто-красной фигурке, которая теперь несла в себе дух просительницы. – Прими и благослови, – глядя вдаль слезящимися глазами, попросил он. Рисунок в нише, за фигурой богини, расплылся в глазах, затуманенных дымом чадящих светильников. Красные линии полукружий, сплетенных в волнующийся орнамент по белому фону, поплыли рекой; цветы и травы, изображенные над ними, заскользили по светлой глади. С картины, изображенной на левой стенке ниши, на мага вечным взглядом смотрел Митра. В конической шапке, в ореоле нимба он, как и его спутник – Варуна, изображенный на противоположной стенке ниши, хранил Никшапайю от бед. О связи с Богиней Плодородия напоминал цветок в правом углу картины, о величии – царский наряд из красной ткани, по всему полю которой разбросаны черные кольца. Яркий, как заря, Митра смотрел, пристально вглядываясь в того, кто перед ним олицетворял людей, чьи молитвы поддерживали его силу, власть, саму его суть. Жрец восхвалил богов словами, которые подтверждали, что люди помнят их благие деяния и, как и прежде, поклоняются им:
– Вы удержали Землю и Небо, О Митра-Варуна, о два царя, своими силами! [26]
Устав, убеленный сединами магупат присел в углу, на суфу у самой крайней правой ниши, вполоборота к изображенному на ее голубоватой стенке богу в красном кафтане с белой каймой. Во всех тринадцати нишах святилища, как в маленьких домиках, обитали боги. Каждому люди посвящали молитвы и оставляли подношения. Боги любят подарки! Кроме жертвенных животных, аромат жареного мяса которых доходит до их обоняния, приглашая на трапезу, кроме вина и сомы [27], первые капли которых отправляются в их божественные рты, боги любят золото и камни, искусно обработанные руками человека. Вон сколько даров лежит в нишах! Главный жрец храма следит за тем, чтобы никто из богов не был обделен. Он знает, кто из них что любит! А чтобы боги тоже не забывали их, люди приносят простые терракотовые фигурки, на которых писарь острой палочкой выводит их имена. _______________ [25] Магупат – главный жрец. [26] Ригведа (V, 62, 3). [27] Сома – тонизирующий напиток, в состав которого входит молоко, ячмень и сок алкалоидных растений.
Тэхар... Светлая голова! Пусть так! Пусть она будет светлой не только кудрями, но и помыслами! Магупат окинул взглядом стены святилища. Украшенные богатым орнаментом, они приводили в восторженный трепет даже его старое сердце. Кроме диагональных решеток с золотистыми крестиками в ячейках, вдоль всей стены над суфами шла кайма полукружий – красных и черных на белом фоне. Простенки между нишами украшали прямоугольники. Заключенные в двойную рамку темно-красного цвета, они оттеняли белоснежность стены. Концентрические круги другого орнамента приковывали внимание живостью узора – он дышал, как водная гладь, потревоженная каплей. Но главным в этом царстве красоты и святости были колонны! Они несли и особую функцию – поддерживали центральную часть потолка, настеленного шестью бревенчатыми блоками от стены до стены. Маг встал, подошел к курильнице, стоявшей в углу. Керамическая, украшенная веточками с листочками, она опиралась на суфу ободком перевернутой чаши. Верх ее был оформлен такой же чашей и в ней дымились травы. Жрецу показалось, что они погасли. Он подсыпал в чашу еще сухой травы, зажег лучину от светильника и воскурил травы вновь. Пусть ублажают обоняние Богини! А сам прошаркал к западной колонне. Всей своей мощью она опиралась на каменный постамент, доходящий жрецу до колена. Валик многослойной обмазки соединял квадрат опоры с самой колонной. Пояс замысловатых рисунков, выполненных черной краской, украшал колонну на уровне груди жреца. Выше, над ним, прямо перед глазами тянулось вверх Древо Жизни. Растет оно на мировой горе, основание которой уходит в море Воуракша. Орел о четырех головах на гибких змеиных шеях распустил хвост по верхушке горы и распластал крылья над ней.
На дереве том, где вкушающие мед орлы Селятся, размножаются все, На вершине его, говорят, – ягода сладкая, До нее не доберется тот, кто не знает отца. [28] _______________ [28] Ригведа (I, 164, 22).
Жрец обошел колонну. Рисунки Древа жизни чередовались с квадратным изображением алтаря огня, и лишь одна пагода из трех зонтикообразных крыш, понизу увитая красной лентой, вверху законченная полукругом с наложенным на него прямоугольником, нашла себе место среди них. Не видимые от входа в святилище рисунки на колоннах несли еще одну тайну: две мойры, прядущие нити судеб и символизирующие прошлое и настоящее, одна за другой шли в священном обряде, держа в левых руках символ Богини Светлых Вод – лилии, а в правых: одна – царский венец, а другая – веретено с клубком пряжи. Третья мойра, символизирующая будущее, шла отдельно от своих сестер по красному полю второй колонны. Черноволосые, в длинных белых рубахах, год за годом, век за веком, они молча хранили тайны судеб. Даже царей... Жрец провел ладонью по рисунку. Часть штукатурки отошла от основания колонны, обнажив край треугольного кирпича, из которого она была сложена. Жрец покачал головой. Давно уже он говорил царю о необходимости реставрации храма. Что ж, пришло время! Если не начать сейчас, к Наврузу храм совсем обветшает. Зимняя сырость повредит рисунки. Да, надо готовиться к восстановительным работам. Не только стены города нуждаются в укреплении, но и Храм – обитель его покровительницы Богини Светлых Вод! Жрец поднял кувшин с сомой и вылил немного в углубление у ног богини. Белая жидкость, переполнив его края, вытекла по едва заметному желобку в стене алтаря и растеклась паутиной по желтому полу. Прими, Богиня, священный напиток! Пусть он веселит тебя, отвлекая от суеты людских забот. Все наши помыслы о тебе, но не зря боги даровали нам не только голову, но и руки, для того чтобы строить тебе храмы, украшать их в твою честь и славу, заботиться о хлебе насущном, возделывая поля и виноградники! Город Образа Светлых Вод живет благодаря покровительству Богини, вобравшей в себя образы всех богинь, когда-либо известных в этом крае. Кушанская Ардохш, персидская Ардвисура, греческая Афродита, индийская Сарасвати – от каждой получила Богиня Никшапайи дар или символ, а ее полный образ нес людям заботу о богатом урожае и приплоде скота, о полноводности Светящейся реки, о благополучии женщин и детей.
Выполнив свои обязанности, старый жрец удалился на отдых. Город уже спал после сытного и веселого праздника. Только бдительные воины несли службу у его ворот, да несколько человек во дворце не смыкали глаз в эту темную ночь. Принц и принцесса купались в счастье обладания друг другом. Биришим страдала от тоски по ласкам Харбалана. Замина кусала губы от обиды, клянясь богам отомстить отвергшему ее принцу. Ночь принимала все: и радость, и слезы!
Глава 9. Роковая охота
Осел взволновался, поднял морду, выдохнул тяжко, будто поперхнулся, и зашелся в долгом пронзительном крике. Оттопыренные губы тряслись при каждом «иа», крупные желтые зубы могли испугать разве что другого осла. Впрочем, сородичи, подхватив вечную песню, ответили ему своей печалью с разных концов города. День только начинался! Из мастерских керамистов слышались поскрипывания крутящихся гончарных кругов. В жарких печах дозревали почти готовые кувшины и чаши, а другие – еще мягкие, поблескивающие мокрой глиной, – ожидали своего часа прямо на улице, у стен мастерских. За стенами внутреннего города бодро звучал перестук кузнечных молотков. Мастера ковали новое оружие, пластинки для защитных панцирей. Военачальник торопил с заказом. Воины всегда должны быть готовы к сражению! Тем более сейчас, когда соглядатаи один за другим доносят о нападениях воинственных отрядов хьяонов на дальние усадьбы. Один отряд был замечен в нескольких парсангах к юго-западу от Никшапайи. Осмелели! Так и до города доберутся! Надо бы вызвать на бой, показать силу и мощь войска Никшапайи, чтобы и мыслей не было о нападении, но царь придерживался оборонительной тактики, да пока войну никто и не объявлял. Биришим бежала от стоянки Харбалана, куда ее отослала Тэхар узнать, все ли хорошо у воинов, не нуждаются ли в чем. Харбалан принял служанку сдержанно. Говорил отрывисто, смотрел в сторону, будто не видел или не хотел видеть ее зовущего взгляда. Сердце Биришим страдало. Но теперь не только толстые стены Никшапайи отделяли их друг от друга, но и условности, связанные с обязанностями служанки и положением военачальника. Тэхар не отпускала Биришим от себя. В окружении чужих людей, она как никогда нуждалась в близости единственного человека, которому могла доверять. И этим человеком была служанка. Все дни они проводили вместе, только вечерами Биришим отходила на задний план, и принц Хуфарн заполнял пустоту рядом с принцессой. Они полюбили друг друга, и все же дела принц ставил выше любви, а потому Тэхар оставалось только ждать ночи, когда жаркие поцелуи и пылкие объятия сближали их, а все остальное забывалось – и дела, и чтение, и охота, и многое из того, чем обычно занимался принц. В сердце Биришим еще тлел тонкий огонек надежды, что Харбалан позовет ее, когда встанет караулом у стен дворца. Царь Ахвирпат решил использовать хоть небольшое, но хорошо обученное войско кушанского военачальника для охраны. Лихие времена требуют смелых решений! Пока принцесса Тэхар во дворце, преданные ей воины будут насмерть стоять у его стен. Не успела Биришим пройти во внутренние ворота, как мимо вихрем промчался отряд воинов. Поднявшаяся пыль скрыла их, только крупы двух последних коней мелькнули черным атласом. Отпрянув, Биришим прижалась к стене, как и два горожанина, шедшие навстречу. – Эх, не сидится дома, все скачет, – сплюнув, посетовал один, что постарше. Пыль осела, и Биришим, отряхивая запылившийся подол, мельком взглянула на него. Волосы до плеч, убраны назад и схвачены крученой веревкой по лбу. Загорелое лицо покрыто глубокими морщинами. Простая одежда: рубаха – стирана не раз! – подпоясана точно такой же веревкой, босые ноги до щиколоток прикрыты грязно-серыми штанинами. Его спутник – молодой, с живыми глазами и тонкой линией губ – тоже одет бедно, видно, зашли в город по какой-то надобности, а живут за ним. Похожи на земледельцев. – Ты о ком? – стряхивая пыль с волос, удивился молодой. – Да о дочке нашего военачальника! Что ни день, то мчится в степь, а то в тугаи, охотиться. Не дело это – девице развлекаться, как юноше! И что отец ее замуж не отдаст?.. Биришим насторожилась. Сделала вид, что в туфлю камушек попал, сняла ее, вытряхивает. А двое дальше пошли, и услышала она только обрывок фразы: – ...она в принца влюблена, злится, что не ее в жены взял... «Так, так, – смекнула служанка, – и принц сегодня на охоте... Бедная госпожа! Ведь эта Замина к ней каждый день приходит!» Биришим припустилась к дворцу.
Тэхар сидела на ложе, подобрав ноги под себя, и сосредоточено крутила в руках бирюзовые серьги. Нанизанные на серебряный стержень, зеленовато-голубые камни с легкой сеточкой черных прожилок должны были принести любовь и счастье ее обладательнице, но из глаз Тэхар катились слезы. – Госпожа... Биришим бросилась к ногам принцессы. Та не шелохнулась, только подняла глаза, в которых плескались соленые озера, и тихо, проглатывая слезы, спросила: – Что мне делать, Биришим? – Что, что случилось, пока меня не было? Сердце подсказывало умной служанке, что здесь не обошлось без той самой Замины. Тэхар подтвердила ее опасения: – Она сказала, что я – слабая, безвольная, что Хуфарн устал от меня, и я ему не нужна... Принцесса прикусила губы и всхлипнула. – Что здесь происходит? – от властного голоса царицы принцесса и служанка онемели. Царица вошла в покои невестки незамеченной и услышала последние слова. Биришим стрелой вылетела из комнаты, лишь только царица мотнула головой и зацепила колючим взглядом. Тэхар осталась наедине с той, которую боялась с самого первого дня своего пребывания в Никшапайе. Висвихани присела на суфу у стены напротив ложа. Плотная шелковая ткань платья прошелестев, опала на колени, собралась складками у живота. Рисунок, выполненный яркими красками, слепил глаза. Висвихани чуть подалась вперед. Два узла волос, скрученных подобно раковине, нависли над выбеленным лбом. Звякнули звенья тяжелого ожерелья. Тэхар заворожено смотрела на грудь царицы и не могла оторвать взгляда от двух птичьих голов, вытканных на платье. Они смотрели друг на друга, и, казалось, сейчас клюнут огромными желтыми носами. – Что такого необычного ты увидела на моей груди? – усмехнулась царица. Тэхар словно окатили водой: она отползла к стене. Царица свела брови. Невестка порядком надоела своими страхами и заплаканными глазами! Что ни день, так она плачет и плачет! – Тэхар, здесь, кроме меня, нет никого, с кем бы ты могла поделиться своим горем, – жестко сказала она. – Служанка только вытрет слезы, но ничем не поможет, уж поверь мне! Так что говори: почему ты каждый день плачешь? Хуфарн груб с тобой? Принцесса торопливо завертела головой. – Нет, нет, он... он ласков... – Хорошо. Значит, что-то с тобой? Ты больна? Я позову травницу, и она приготовит тебе такие отвары, от которых исчезнут все твои болячки. Тэхар замахала руками. – Нет, нет... Царица потеряла терпение. – Что ты заладила «нет» да «нет»?! – она встала. – Говори! Тэхар прижала руки к груди и только и промолвила: – Замина... Висвихани с нарочитой нежностью провела пальчиками по своей руке, а улыбка и прищуренные глаза изобразили понимание. – Замина! – Она сказала, что... – Забудь все, что она сказала! – поднятая ладонь царицы подействовала на принцессу, как расправленный капюшон кобры. – Забудь! Перестань лить слезы. И нечего сидеть здесь! У озера за храмом свежо и светло. Ты играешь на уде? [29] Нет?! Мои музыкантши научат тебя. Я распоряжусь! _____________ [29] Уд - струнный щипковый музыкальный инструмент с коротким грифом и корпусом в виде груши.
Тэхар не успела ничего ответить – ни возразить, ни поблагодарить. Она и не знала, что сказать. Царица ушла так же стремительно, как и появилась, но по пути остановилась в коридоре, около Биришим, упавшей ей в ноги. – Я должна знать обо всем, что происходит с твоей госпожой. Поняла? Служанка кивнула. Как не понять?! И, осмелев, выпалила: – Замина ускакала вслед за принцем. Только что. Я видела. Висвихани выпрямилась. Прямой нос стал острее, губы тоньше. Выражение лица царицы не сулило ничего хорошего. Биришим поняла, что скоро они забудут о дочери военачальника.
Вырвавшись из города, Замина, вопреки предостережению отца, повернула на запад. Что ей какая-то горстка хьонитов, когда за спиной целый отряд хорошо вооруженных защитников! Принц наверняка направился в тугаи, туда, где в последние дни был замечен огромный тигр. Он уже навел страху на земледельцев, живущих у протоки Светлой реки, заросшей юткуном и талом по берегам и камышовыми зарослями в болотистых низинах. Замина гнала коня галопом. Люди, бредущие по обочинам, шарахались в сторону, не рискуя быть сбитыми ничего не замечающей под ногами азартной дочери военачальника. Прижавшись к шее коня, она смотрела только вперед. Кожаная шапочка плотно облегала ее голову, а из отверстия на макушке развевался длинный хвост волос. Ветер бил в грудь, защищенную плотным панцирем, темно-синий короткий плащ трепетал за спиной. Замина летела к принцу, беспрерывно стуча пятками по бокам коня, в надежде стать рядом, быть нужной в любой момент, а там, глядишь, и незаменимой. Свернув у моста, Замина сбавила ход и, вытянувшись в струну, озирала безбрежные камышовые заросли. Заметив темную полосу между едва сомкнувшихся зеленых стен, она махнула своему отряду и шагом вошла в заросли. Но после первых же шагов конь встал, отказываясь идти по чавкающей глине. Замина хлестнула его, но умное животное ответило фырканьем и упорно разворачивалось назад. Воины, сопровождающие дочь военачальника, остановились неподалеку. Старший из них окликнул: – Госпожа, не стоит идти в тугаи. Это опасно. И кони чувствуют... Замина злилась, но ничего не могла сделать. Она вернулась и спешилась. Азарт кипел в ней, ведь принц где-то здесь, рядом! – Госпожа... Воин подошел и, указывая вдаль, предложил: – Обойдем заросли. Дальше лес до самого озера. Там много дичи. Замина молчала. Воин был прав. Она погладила лоснящийся бок коня и кивнула, соглашаясь. Опершись носком об услужливо подставленные ладони, Замина взлетела на спину скакуна, и отряд шагом пошел вдоль зарослей.
Охота удалась! Замина сама подстрелила оленя, но это мало повлияло на ее воинственное настроение. Ведь ее интересовала не столько охота, сколько встреча с Хуфарном. Быть рядом с ним, говорить, дышать одним воздухом... Как же она ошиблась, решив, что он направится в эту сторону! Неужели отец был прав, остерегая ее от охоты в тугаях? А принц? Неужели он испугался чужаков?.. Не хотелось об этом думать, да и усталость давала знать о себе. Замина уже не гнала коня. Сейчас ей больше всего хотелось спешиться, лечь прямо на дороге, растянуться во весь рост и закрыть глаза. В шестой месяц года, когда палящее солнце уже выжгло траву в степи, а милостивая Богиня Светлых Вод еще не послала людям грузные дождевые тучи, только по берегам реки сохранилась приятная зелень. Кустики обглоданных овцами трав и мелких кустарников облепили берега речной протоки, где она еще не уходила в камышовую низину, а текла на просторе, ограниченном с востока тугаями. – Привал! – выкрикнул старший воин, поняв намерение госпожи. Замина спешилась, передала поводья подбежавшему воину и, потягиваясь, направилась в заросли джиды. Слабые стволы деревьев изгибались волнами, стелились по земле, выпуская новые прямые побеги прямо из лежащих стволов. Еще недозревшие плоды коричневыми плюхами висели в серебристой, будто припыленной зелени. Тихо. Сухо. Замина перебралась через один ствол, через другой. Заметила неподалеку пышный куст молодой акации и поспешила укрыться за ним. Но назад она не вернулась. Рука чужого человека зажала рот дочери военачальника Никшапайи; другой он сжал ее, как куль, так, что ни выпростать руки, ни достать кинжал... Замина рычала, но ее спутники не могли услышать ни шороха в кустах, ни ее шипящего призыва. Когда старший воин обеспокоился долгим отсутствием госпожи, она уже удалялась от них, перекинутая через спину чужого коня, петляющего между хлесткими ветками зарослей. Ее искали дотемна. Обшарили все кусты, обежали весь берег протоки, звали, но все напрасно. Замина исчезла, и теперь воинам придется держать ответ перед военачальником, а то и перед самим царем. Пропала не простая девушка, а приближенная к царской семье. Этого не скроешь.
Потрескивание горящих веток, тихий говор мужских голосов, всхрапывание коней извилистыми ручейками звуков пробирались в голову, гудящую набатом. Замина очнулась, но ломота во всем теле, саднящая боль на лице и невероятно тяжелая от пульсирующей крови голова повергли ее в ужас. Смутно вспоминалась охота, серебристые кусты с терпкими ягодами джиды и жесткое прикосновение чужих рук, бешеная скачка... Замина застонала. Звуки застряли в сухом горле – слова не выговорить. – Очнулась, – чужой говор. – Очнулась? – теперь уже на родном языке. Горящая ветка перед лицом. Жжет щеку. Замина пытается отвернуться, но сильные пальцы стиснули подбородок, вертят ее головой, как хотят. – Холеная, жаль лицо попортила. Раны промыть бы, а то не заживут. С кем разговаривает? Замина скосила глаза и вздрогнула, встретившись взглядом с молчавшим и рассматривающим ее человеком. Его глаза буравили, пробирались вглубь, выворачивали наизнанку. Насладившись пыткой, они смягчились, и черноволосый хозяин страшных глаз произнес: – Подведи ближе. Слуга бесцеремонно поднял Замину и поставил перед хозяином. Девушка не могла стоять без его помощи. Страх и слабость подкосили ноги, и она едва не упала в костер, разделяющий ее и сидящего злоумышленника. – Зачем ты ее притащил? Слуга посадил Замину, толкнув в плечо. Она оперлась спиной о лежащее седло и закрыла глаза. Но жажда скреблась в груди, слюна застревала в горле, язык не ворочался. Замина тяжело дышала, открыв рот, как рыба. – Дай ей воды. Слуга поднял бурдюк и, направив узкое горлышко в рот, накренил его. Вода потекла мимо, но все же тонкая струя попала и в рот. Замина с жадностью проглотила и закашлялась. Стало легче. Она протерла ладонями щеки, дернулась от боли, попав на раны, оставленные цепкими кустами. Ясность мысли постепенно возвращалась и колючими пальчиками тыкала в висок изнутри, побуждая искать выход. Строптивый нрав возвращался протестом, и Замина зло зыркнула на черноволосого. Он ухмыльнулся, поймав говорящий взгляд. – А ты, видать, привыкла к поклонению, – откровенно засмеялся он, и его смех подхватили все демоны округи. Из ночи показались огненные глаза, щербатые рты, мохнатые лбы... Замина сжала кулаки, облизала губы и дерзко ответила: – Да, привыкла! Смех прекратился. Лицо черноволосого превратилось в маску. Но как он был красив в красных отблесках костра! Его губы алели, как маки, а взгляд буравил и буравил. Но вот губы разомкнулись и незнакомец спросил, уже с бо?льшим интересом: – Кто ты? Замина выпрямилась. Подняла подбородок. Обвела презрительным взглядом всех демонов, окруживших костер. – Я принцесса Никшапайи! Демоны притихли. Черноволосый молча смотрел в глаза. Теперь Замина не отводила глаз, а изо всех сил пялилась на него, прищурившись и пуская стрелы презрения. Если бы они могли убить наглеца! Но усталость смыкала веки, они сами закрывались, отгораживая от внешнего мира – такого неприглядного, пугающего и зыбкого. Голова склонилась к груди. Замина ушла в забытье. По приказу хозяина, слуга уложил ее на кошму, накрыл стеганым одеялом. Ночи в степи холодны! Отправляясь спать, черноволосый подошел к пленнице и долго стоял над ней, размышляя, не соврала ли она и какая польза может быть ему от принцессы заветного города? – Следи за ней, головой отвечаешь, – приказал он слуге и вернулся к лежанке у костра.
Утро пришло вместе с колючим ветром, поднявшим пески. Замина проснулась и, укрывшись с головой, в узкую щелочку наблюдала за лагерем хьонитов. Как ее угораздило попасть к ним?! И что теперь делать?.. Нестерпимо хотелось по нужде, хотелось умыться, снять пропахшую потом одежду, накинуть чистую рубаху, шелестящий шелком хитон. Замина сглотнула слезы. Но тут же утерла их. Она не Тэхар! Слезы лить не будет! И унижать себя тоже не позволит! Сердечко сжалось от страха. Пока ее не тронули, обман с принцессой сработал, предводитель хьонитов задумался, а дальше что? Как ей вырваться из плена? Как вернуться домой? Снова жалость к себе лишает сил... Отец! Да! Замина почувствовала себя уверенней. Отец ее – не простой человек, он военачальник! Он уже ищет ее! Подождите, когда все войско Никшапайи доберется до вас, вы узнаете, как это ухмыляться над беззащитной девушкой! Возня в лагере привлекла внимание. Воины ставили шатер. Черноволосый наблюдал за ними. Не только красив лицом, но и статен! И вдруг пришла смелая мысль: назвалась принцессой – веди себя подобающе! Замина решила больше не терпеть нужду, более того, она решила действовать! Скинув кошму, она встала, потянулась плечами, сжала кулаки, напрягла мышцы ног. Боль в теле прошла, силы вернулись. Хочется пить, в животе урчит – не ела со вчерашнего дня. Заметив, что черноволосый повернулся к ней, сняла шапочку, вынула заколку. Ветер подхватил спутанные волосы, поднял несколько прядей, присыпал их песком, уронил. Замина стянула волосы жгутом, уложила раковиной на затылке, скрепила заколкой, натянула шапочку; исподлобья осмотрелась, и, решив не обращать внимания на любопытные взгляды и смешки в ее сторону, пошла к дальним кустам саксаула, обратившись в слух. Смешки переросли в гортанный смех, но никто не посмел ее остановить. Это уже хорошо! По пути назад Замина отметила, где стоят кони, сколько человек шныряет по лагерю. Да, отряд большой, не меньше тридцати воинов у этого черноволосого. Что он задумал? Шатер уже поставили. Раз не ставили раньше, значит, не планировали тут оставаться надолго. Ветер помешал? Или еще что-то? А вот сейчас и выясню! Замина решительно направилась к шатру, но остановилась у хума с водой. Зачерпнула стоявшей рядом чашей, напилась и умылась. Ранки на лице засвербили. Как бы шрамы не остались... Откинула тяжелый полог. Черноволосый, казалось, ожидал ее. – Садись, принцесса, поешь, – первые же его слова удивили, но Замина не растерялась. Она села на предложенное место и, не отвечая на приглашение, принялась за еду. Горячий мясной суп разогрел застывшую кровь. «Оленина, – распробовав мясо, поняла Заамина. – Вот так запросто охотятся в наших краях...» – Зачем ты здесь? – облизывая жир с губ, прямо спросила она. Хозяин шатра не улыбнулся на ее дерзость. Что ж, хорошо, будем говорить серьезно! – Кто ты? Он молчал и пронзительным взглядом изучал ее. Замина ела, хотя мурашки бежали по коже от страха. – Я – Хингил. Слыхала? – уголок четко очерченных губ пополз кверху. Замина прожевала кусок мяса и, оценивающе скользнув по лицу черноволосого, ответила: – Нет. Твое имя ни о чем не говорит мне. Но вот твое присутствие на наших землях... – она сделала паузу. Хингил сдвинул брови. – Твои действия на наших землях говорят о том, что ты очень смел и, либо имеешь далеко идущие планы, либо безрассуден. Хингил откинулся назад, едва кивая. – Ты умна! И красива... Замина смутилась. Не такой грязной и неряшливой ей хотелось бы предстать перед этим красавчиком. – Дай мне коня, – неожиданно для себя самой выпалила она. Хингил расхохотался. – И что потом? – Я уеду. И обещаю, что никто не будет мстить тебе за меня. Улыбка сошла с лица черноволосого. Замина опустила глаза, боясь пугливым взглядом выдать свой страх. Она снова сосредоточилась на еде. Хингил молчал. За шатром всхрапывали кони, перекрикивались всадники. Замина упорно жевала и сглатывала. Сколько же это будет продолжаться?! Хозяин шатра зашевелился. Замина подняла глаза. Он уже стоял перед ней. Такой же серьезный, и так же разглядывая ее. – Будь здесь. Доедай, вижу, ты сильно проголодалась, – сказал и вышел. Замина сдулась, как пустой бурдюк. Что же делать?.. Она порывисто огляделась. Рядом с местом, где сидел Хингил, лежал мешочек с монетами. Выронил! Замина кошкой кинулась к нему, трясущимися руками развязала бечевку, высыпала горсть монет на ладонь, взяла одну. На иранской драхме вокруг алтаря с огнем плясали два огнепоклонника. Мысли в голове путались. Хьониты? Нет... Эти монеты из Эраншахра! Замина перевернула монету: профиль царя с курчавой бородой и таким же пучком волос на затылке подтвердил ее догадку. Прочитать имя царя Замина не могла. Хуфарн прочитал бы... Хуфарн! Бросив мешочек, Замина вскочила. Сейчас! Пока все еще неопределенно, надо бежать! Она припала к просвету полога, танцующего под порывами ветра. Кони... далеко... незамеченной к ним не подойти. А почему незамеченной? Порывисто откинув полог, Замина вышла на улицу. Взгляды близко стоящих воинов обратились на нее. Недвусмысленно прижав руки к животу и склонившись, Замина пробежала мимо них, отметила одиноко стоящего коня. Готов к походу! Уздечка, седло, воин неподалеку складывает вещи, даже не видит ее. Набрав полную грудь воздуха, Замина кинулась к коню. Она взлетела на его спину, ухватила поводья и изо всех сил заколошматила пятками по крутым бокам. Конь встал на дыбы! Стиснув колени до ломоты в бедрах и, припав к холке коня, Замина гикнула, рванула повод и в следующее мгновение она уже мчалась по степи, не замечая ни ветра, ни колкого песка. Хингил послал вдогонку несколько всадников. Вскоре они вернулись. – Ушла? – Отпустили! Хингил в свойственной ему манере легко кивнул и ухмыльнулся. Отряду пора было возвращаться в Эраншахр, свою задачу он выполнил, узнал все, что требовалось. Девушка, да еще принцесса, по ее словам, оказалась совсем некстати. Можно было забрать ее с собой, продать или подарить шаху, но... лишняя обуза в пути! Да и преследования не избежать, если она действительно принцесса. Хорошо, хоть не неженка, да и смышленая. Сама решила проблему. И кто знает, может и пригодиться когда...
Замина мчалась как ветер! Погоня быстро отстала, теперь главное – выйти на нужную дорогу! Солнце уже поднялось высоко, но тени еще указывали на запад, и Замина, ориентируясь по солнцу, выехала на караванную тропу, идущую от самой Никшапайи. Не выдержав столь долгого галопа, конь пал. Беглянка заметалась в поисках другого. Но вокруг, насколько хватало глаз, стелилась степь, присыпанная песком, с чернеющими на горизонте колючими кустами. Ничего не оставалось делать, как идти пешком, надеясь увидеть чью-то усадьбу или встретить земледельца с лошадью. Вскоре вдоль дороги показались поля. Некоторые еще колосились спелым зерном, другие уже дышали пашней. Из дальней усадьбы, виднеющейся на перекрестке дорог, выехала повозка, запряженная ослом. Мальчишка лет десяти погонял его длинным прутом, то и дело огревая по серому боку. Но осел – животное упрямое и к побоям привычное. Он, хоть и дергался в ответ на жгучее прикосновение, а все же брел неторопливо, лишь прядая длинными ушами. – Эй, – Замина окрикнула мальчика, когда он приблизился к ней, – есть лошадь? – для лучшего понимания она кивнула в сторону усадьбы. – Нет... – удивленно ответил возничий. – Тогда слазь! Мальчик оторопел поначалу, а потом так стегнул осла, что тот с места взял в галоп. – Стой! Стой, кому говорю! Слезы брызнули из глаз – сказалось напряжение последнего дня. Но она быстро взяла себя в руки и кинулась за повозкой, запрыгнула в нее, схватила вожжи. – Эй, ты что? – завизжал мальчишка. – Это мой осел! Замина толкнула, и мальчик упал на обочину. Осел встал и заголосил – пронзительно, громко. Хлестнув его вожжами, Замина натянула одну сторону, и осел нехотя развернулся. Мальчик, не вставая, наблюдал за воровкой, силясь понять, кто это – мужчина или женщина, и не зная, что теперь делать. А Замина понукала осла, и он, решив, что возвращается домой, ретиво поскакал, оставляя своего хозяина в пыли. На развилке осел привычно свернул, но Замина так наподдала ему попавшейся под руку палкой, что он зашелся в крике, но вернулся на нужную дорогу и потрусил, покачивая ушастой головой. Мальчишка опомнился и побежал домой. Вскоре за воровкой погнались две женщины. Они кричали и угрожающе махали палками. Замина не на шутку испугалась и, встав во весь рост, понукала осла, моля богов, чтобы упрямое животное не вздумало остановиться. Такой воинственной ее и увидели мчавшиеся навстречу воины Никшапайи. – Хуфарн! – закричала Замина, издали распознав принца. – Замина? – едва не промчавшись мимо, Хуфарн остановил коня и, спешившись, бросился к ней. Замина стояла в повозке, улыбаясь, но слезы текли по щекам в два ручья. Хуфарн подхватил ее и поставил на землю. Замина прижалась к нему и закрыла глаза. Он нашел ее! Он мчался спасать ее! Дочь военачальника чувствовала себя счастливой. Сейчас ей совсем не хотелось отвечать ни на какие вопросы. Она лишь сказала, что ее украли, что она сбежала. Принц, видя, как она измотана, посадил впереди себя и поехал домой, бережно обняв, чтобы не упала.
Конь шел медленно, но не так медленно, как хотелось бы Замине. Все испытания, свалившиеся на нее за последние дни, стоили того, чтобы не спеша, не думая больше ни о чем, ехать с любимым мужчиной, нежась в его объятиях. Но всему когда-то приходит конец! И вот впереди показались стены Города Образа Светлых Вод. Говор неуемных в своем любопытстве людей разорвал тишину степи. Ненавистные руки слуг потянулись к ней и оторвали от принца...
Замину унесли в ее покои. Хуфарн поспешил к отцу. Царь Ахвирпат наблюдал за происходящим через треугольную бойницу в стене цитадели. Виркан удалился, как только посыльные принесли весть о том, что его дочь найдена. Вместе с женой они хлопотали около нее, попутно пытаясь узнать, что с ней случилось, и где она провела ночь. Замина бредила, плакала и смеялась, требовала отпустить ее и звала Хуфарна. Маг дал ей отвар маковых зерен и, успокоившись, она забылась во сне. Виркан вернулся к царю как раз тогда, когда царица Висвихани допытывалась у сына о деталях спасения Замины. – Она удрала от воров на... осле? – Нет, на коне. Но он пал по пути, и она отобрала повозку с ослом у земледельца. – Это она тебе сказала? Царице очень не понравился приезд принца в обнимку с дочерью военачальника. Эта девчонка умеет внести разлад в семью! Не специально ли она все подстроила? Висвихани даже не сомневалась в этом! Но как вывести ее на чистую воду?.. – Я послал воинов дальше. Они нашли коня. – И что? – царица теряла терпение. Хуфарн пожал плечами. – Сбруя не кочевников. На наши земли забрели воины Эраншахра. Царь огладил клиновидную бородку. Уже были донесения от караванщиков о том, что чужие воины препятствуют прохождению караванов, требуя выкуп. Никшапайя собирала налоги с купцов, проходящих по ее землям, но ее воины должны были за эту плату обеспечивать безопасное прохождение караванов, которые везли из Поднебесной бесценные шелка. Виркан прервал размышления царя, раскрыв перед ним ладонь. – Это было у Замины. Серебряная драхма с именем царя Арташира развеяла последние сомнения. – Но как монета оказалась у Замины? – принц взял драхму и повертел, рассматривая. Все промолчали. Каждый подумал что-то свое. Виркан терзался мыслями о безрассудности дочери, которая умудрилась настроить против себя не только царицу, но и царя. Висвихани искала повод, для того чтобы как можно скорее удалить вздорную девчонку от своей семьи. Хуфарн искренне жалел подругу детства и хотел ее защитить. Царь размышлял о персах, посягнувших на безопасность его государства. Войска сасанидов одно за другим завоевывали страны соседей. Кушанский царь, породнившись с царем Никшапайи, не требовал подати, но вряд ли он сможет прислать войско на подмогу. К Ахвирпату стекались тревожные новости о захвате западных земель Бактрии – части империи кушан. Канишке не справиться с захватчиками, что говорить о помощи! Только отряд Харбалана будет здесь и то, прежде всего, охранять свою госпожу – принцессу Тэхар. Значит, приходится рассчитывать только на свои силы. Если только попросить помощи в Смаракансе?.. Надо послать письмо правителю Согда. – Виркан, верни монету дочери, – приказал Ахвирпат, – но так, чтобы она не заметила ее пропажу. Как поправится, ни в чем не препятствуй ей. Приставь соглядатаев. Тот, кто дал ей эту монету, сделал это не случайно. Если что-то узнаешь, доложишь. Военачальник склонил голову в знак подчинения. Но судьба дочери заботила его не меньше, чем судьба страны. – Господин, прости Замину, – тяжело проговорил он, – она безрассудна, но не предаст. – Видя реакцию царицы, губы которой скривились в усмешке, он горячо добавил: – Я глаз с нее не спущу! Хуфарн отвернулся, прячась от изучающего взгляда матери. Но она сказала то, что беспокоило ее больше всего: – Сын, ты должен больше заботиться о своей жене. Постарайся не огорчать ее встречами с Заминой! Иначе – клянусь благоволением Ардохш! – я избавлюсь от нее! Виркан стиснул зубы. Царица порывисто удалилась. – Иди, Виркан, – приказал Ахвирпат, – у тебя много дел. Поклонившись, военачальник ушел, оставив отца и сына вдвоем. Слуги принесли низкий резной столик, кувшин с вином и две чаши, поставили блюдо с фруктами. Ахвирпат и Хуфарн присели на суфы, опершись на подушки. Слуга накренил кувшин, и вино потекло через край, играя глубоким цветом в скользящих лучах, падающих из треугольного проема в стене. – Хороший урожай в этом году! – пригубив чашу, отец посмаковал, задержав терпкий ароматный напиток во рту. – Да, отец! Но еще не все дары богов собраны. Меня тревожат набеги персов. – Об этом я и хочу поговорить, – опустошив чашу, царь поставил ее на столик. Хуфарн оторвал крупную виноградную ягоду. Черная в грозди, на просвет она оказалась бордовой. За тонкой шкуркой, в сияющей мякоти темнело несколько зерен. Принц прикусил ягоду и с удовольствием проглотил сладкий сок. Царь кивком указал на фрукты. – В этом наше богатство, как и шелк, как и зерно. Не те драгоценности, которые хранятся в сундуках, а то, что растет на наших полях – и есть настоящие сокровища, и мы должны сделать все, чтобы сохранить их и неприкосновенность нашего народа. – Контроль над торговыми путями – это прежде всего интересует захватчиков, как мне кажется, отец, – возразил принц. – Ты прав. Налоги щедро пополняют нашу казну. Но народ живет за счет урожая! Не забывай об этом. Но сейчас я о другом. Царь снял с указательного пальца перстень. В оправе темного золота мерцал овал красно-коричневого агата с широкой белой полосой поперек. На камне, длиной не больше ногтя, искусный мастер вырезал изображение полуобнаженного бородатого человека в облегающей голову шапочке, с высоким посохом в правой руке. На поперечной перекладине, венчающей посох, сидел орел. Как и скрученная лента, обрамляющая картину, изображения на ней были выпуклыми. Каждый мускул на теле человека напряжен; высокий и стройный, он обладал недюжинной физической силой. Хуфарн с детства видел этот перстень, но еще ни разу при нем отец не снимал его с руки. – В этом камне наша защита! – торжественно произнес царь и дал перстень сыну. Принц поднял удивленные глаза. Отец поспешил предвосхитить его вопросы: – Я расскажу! Пришел час! – в повисшей паузе затрепетала тайна семьи. Ахвирпат собирался с мыслями, решая, с чего начать рассказ. – Ты как-то спрашивал о том, как мы выстояли против Наксендара. – Да, отец! – Хуфарн обрадовался. Он давно хотел узнать истину! – С тех времен немало воды утекло, многое позабылось, но вместе с перстнем в нашей семье от отца к сыну передается такая легенда. В давние времена, когда по нашим землям еще не были протоптаны караванные тропы, а на самой границе пустыни и плодородной степи наши предки только построили эту цитадель, персидский царь Ксеркс привел сюда неисчислимое войско и объявил эти земли своими. В числе его армии сражались воины йонов. Их называли бранхидами. На родине, в землях йонов, они были жрецами. Предание гласит, что бранхиды служили своему богу солнца. Но, когда пришел Ксеркс, они предали и того бога, и свой народ: отдали все сокровища храма и сами пошли служить завоевателю. Дойдя с войском Ксеркса до Согда, они решили остаться там, боясь вернуться на родину. Ксеркс не возражал. Бранхиды построили свой город на правом берегу Окса и жили там, сохраняя свою культуру и поклоняясь своим богам. Так, в мире и согласии, выросло несколько поколений, но однажды в Согд пришел Наксендар. Этот царь не знал поражений! Он был молод и красив, силен и смел. Когда его войско перебралось через Окс, бранхиды, обрадовавшись соотечественнику, пригласили его в свой город. Но Наксендар пришел не как гость. Узнав, что там живут потомки предателей, он приказал уничтожить всех, а город стереть с лица земли. Воины Наксендара убили всех. Всех, кроме одной семьи. Отец с двумя дочерьми сумел избежать участи своего народа и добрался до Никшапайи. Он попросил убежища и принес в дар нашему предку сокровища бранхидов, среди которых был и этот перстень. – Так они отдали все сокровища персидскому царю, – заметил Хуфарн. – Видимо, не все! – А где эти сокровища? – принц проявил любопытство. Ахвирпат улыбнулся. – Кроме Камня Власти, не сохранилось ничего. – Камня Власти? – Да, сын! Этот камень имеет имя – Камень Власти! История его удивительна и даже чудесна! Бог неба и властитель мира йонов Зевс был сладострастен и, кроме своей жены, богини земли Геры, любил немало женщин. Одна из них родила ему сына Геракла. Но она так обессилела во время родов, что не могла покормить новорожденного. Тогда бог Гермес – ко всему прочему покровитель атлетов, а новорожденный мальчик удивил всех крепостью тела! – тайком принес его на небо, к Гере. Очарованная красотой младенца, и не зная, что он – сын Зевса от земной женщины, Гера приложила его к своей груди. Маленький атлет, насытившись, так сильно укусил богиню за сосок, что из него брызнула кровь, а молоко разлилось по небу. Капли крови богини, упав на землю, обратились в камни. Тот, кто находил такой камень, получал власть. В сокровищнице бранхидов хранился один из тех камней. Белая полоса на нем – след молока Геры. К силе камня, кроме одарения властью, прибавилась щедрость. Как и наши жрецы, бранхиды обладали даром общения с богами. Они получили откровение, гласившее следующее: «Обладатель этого камня получает силу богов, но может использовать ее только для защиты». Хуфарн поднял перстень и рассматривал чудесный камень на свет. Отец в задумчивости смотрел на сына. Серьезный, смелый, он уже может управлять государством. Пройдут годы, и он станет царем. Понял ли он, что Никшапайя существует благодаря мудрости правителей, поколение за поколением следующих заветам предков? – Теперь ты понимаешь, почему мы не нападаем, а только обороняемся? Хуфарн оторвался от камня и вернул его отцу. – Да, я понял. Но, отец, я не понял, как случилось так, что, владея таким даром, сами бранхиды погибли, а Наксендар уничтожил их город? Ахвирпат надел перстень на палец. Еще не наступил тот момент, когда он должен будет передать главное сокровище Никшапайи следующему поколению. – Я размышлял об этом, – поглаживая перстень, ответил он. – Бранхиды предали своих богов. Боги мстительны. Возможно, так. Но в предании сохранилась еще одна история. И в ней я тоже искал ответ на подобный вопрос: почему Наксендар – сын Зевса, не получил Камень Власти? – Ты же сказал, что один из бранхидов забрал его и принес нам. – Да, это так. Но Наксендар пришел за ним следом! В библиотеке есть документы о том, как наш город держал оборону две недели. Две недели легендарный предводитель йонов не мог взять Никшапайю! Думаешь, зачем он пришел? За Камнем Власти! Отдаленная Никшапайя, хоть и стояла в сердце плодородных земель Согда, не представляла для него стратегической цели. Он шел к Смаракансе! Дорога к столице Согда проходила стороной от Никшапайи. Основные силы Наксендара тогда направились к Смаракансе, а он сам с небольшим отрядом окружил Никшапайю. Его армия с легкостью брала и не такие стены, какой был окружен город. Но он не взял! – Но мы стали частью его империи! Платили ему подати. Я читал... – Позже, это случилось позже. Наши предки решили вопрос мирно. Так мы поступаем всегда. Если можно договориться, зачем лить кровь? Лучше сменить властителя, чем лишиться своих земель. Завоеватели приходят и уходят, оставляя наместников. Когда хозяин далеко, собака только лает! Наксендар спешил дальше, в Индию. Он считал, что завоевал Согд, уничтожив войско и самого его предводителя Спитамена. Разобраться с теми, кто не подчинился, он мог и на обратном пути. Но не до того ему было. Согд стал костью в его горле! Наши народы, хоть и подчинились его власти, но не потеряли свободу. Но... вот, что я думаю о том, почему Наксендар не получил Камень Власти – он был завоевателем! А в пророчестве бранхидов сказано, что камень предназначен только для защиты! Помни об этом, сын! Вместе с царским венцом ты получишь бремя принятия решения. От твоей мудрости будет зависеть благополучие Никшапайи. Камень Власти поможет тебе в трудный час! – Я запомнил, отец, но пока ты – царь, и этот перстень достойное отражение твоей мудрости!
Луч света скользнул из бойницы и пробежал по камню. Грудь Зевса приподнялась, наливаясь силой; орел – его ипостась в путешествии по небу – взмахнул крыльями; струя молока на капле крови засияла божественным светом...
Глава 10. Послание принцессе
В один из дней седьмого месяца года все жители Города Образа Светлых Вод надели темные одежды и ходили кто где, плача в голос. Проснувшись от странных звуков, которые слышались со всех сторон, Джаркын испугался. Он жил в доме одной семьи, благосостояние которой обеспечивали виноградники. Хозяин усадьбы держал небольшую конюшню, где наряду с пятью лошадьми обитали два осла, корова с бычком и несколько баранов. Когда караван кушанской принцессы прибыл на место, старому конюху не нашлось дела, и он снова остался один. Как бы хорошо ни относились люди, но даже чашку супа никто не нальет за просто так. Ее надо заработать! И Джаркын пошел по домам в окрестностях города в поисках работы. Не сразу он нашел себе место. Земледельцы обходились силами своих семей, да и работать на земле Джаркын не умел. Он – сын кочевого народа, хоть и жил оседло, но всю жизнь занимался тем, что пас лошадей. Виноградники тоже требовали умелых рук, но, узнав, что человек, похожий на усуней, лучше всего умеет ходить за лошадьми, хозяин усадьбы взял его на работу за еду и крышу над головой. Усадьба стояла в стороне от города, но достаточно близко к его стенам, так что Джаркын мог наблюдать за его жизнью, ожидая, когда Биришим будет искать его. – Что случилось? Кто умер? – со скорбью в глазах обратился он к дочери хозяина, которая, шмыгая носом, принесла ему еды. – Сиявуш [30], бог... – Бог умер?.. Джаркын испугался еще больше. Как это – бог умер? Он пытался расспросить девушку, но она отмахнулась и убежала, взвывая на ходу. Так и не поняв причины общего горя, Джаркын занялся лошадьми и, лишь потом, проводив подопечное стадо на выпас и оставив его под присмотром хозяйского сына, пошел в город, надеясь там узнать, что же случилось с богом. _______________ [30] Сиявуш – легендарный герой азиатского эпоса, в более ранние времена считался богом, который умирает и возрождается, символизируя увядание и возрождение сил природы.
Чем больше видел Джаркын, тем больше удивлялся. Не слышалось привычного стука молотков в кузницах, не раздувались мехи, не сновали по городу посыльные. Гончары не крутили круги, ткачи не красили нити, не шили одежд портные. Город погрузился в траур. Лишь горестный плач и берущие за сердце песни оглашали окрестности:
Кровь потекла бестравною равниной, Взошел цветок из крови той невинной... Поднялся вихрь, взметнулся черный прах, Затмив луну и солнце в небесах. Во мраке люди плакали, горюя... [31] _______________ [31] Строки из поэмы Фирдоуси «Шахнаме» в переводе В. Державина.
Заглянув на постоялый двор, Джаркын присел неподалеку от певца, подыгрывающего себе на бубне. Когда тот умолк, он вежливо спросил: – Скажи, почтенный, о ком ты так горестно поешь? Прости меня, но я не здешний... – Оно и видать! – без осуждения ответил певец и как ребенку объяснил: – Сегодня день прощания с Сиявушем. Мы плачем о нем, чтобы вскоре возрадоваться его новой жизни. Разве ты не понимаешь? Сиявуш умирает и вместе с ним засыпают травы, лоза, деревья. Приходит холод. Мы живем тем, что успели собрать. Когда холод уйдет, новые соки возродят жизнь, Сиявуш воскреснет и мы споем другую песню! – Так сегодня никто не умер? Никого не хоронят? – на всякий случай уточнил Джаркын. – Из людей никто, – подтвердил певец, поняв любопытство чужеземца, – это у нас обычай такой. Сегодня оплакиваем Сиявуша, завтра радуемся его воскрешению. – Спасибо, добрый человек! Джаркын обрадовался, на сердце отлегло. Он и сам удивился себе: почему так обеспокоился? И вспомнил нежную принцессу, ее прерывистое дыхание в шатре, когда он пролез туда, желая помочь. «Где моя лягушка? – подумалось. – Надо найти Биришим! Уже столько времени прошло, хоть узнать, что дар Теплого озера принят Речной богиней, да податься восвояси!» При мысли о доме, о родных просторах – не таких, как здесь: куда ни глянь – равнина и только, разве что совсем далеко, призраками маячат верхушки гор, и то чужих – стало как-то особенно грустно. Сам бы завыл, вторя плакальщикам! И пошел бы искать того Сиявуша, если бы знал где. А вот дорогу домой он знал хорошо! Пора, давно уже пора уходить, уже холодом тянет из степи, зима на пороге. Эх, не успел до наступления холодов, не успел! Снега завалили перевалы, не пройти. Так или иначе, а придется зимовать здесь, с местными жителями ждать возрождения природы, воскрешения их бога. Хорошо, хоть стены есть и крыша над головой, да чашка супа на обед! Вспомнив кусок мяса и хлеб, который принесла дочка хозяина, а он отложил на потом, Джаркын почувствовал голод и поспешил в усадьбу виноградаря. Было у конюха любимое место, куда он приходил с хозяйскими лошадьми, уединяясь и отгораживаясь от всего мира, докучающего суетой. Небольшой ручей мягко журчал между высокими берегами цвета красной глины, разделяя два виноградника. Аккуратные ряды, разделенные углублениями для полива, сходились на горизонте, как пучок прутьев, сцепленный с одной стороны. Над ручьем хозяин соорудил несколько заслонов, по его желанию перенаправляющих воду в нужную сторону. В окружении влаги, земля вокруг даже в жару была покрыта сочной травой, которую хрустко жевали лошади. Джаркын вбивал колышек с поводом так, чтобы лошади не могли дотянуться до винограда и ненароком не сломали лозу, а сам, пристроившись в тени карагача, наслаждался тишиной и покоем. Вода пела умиротворяющую песнь, солнечное тепло баюкало, согревая веки, ветерок шептал сплетни, коих у него всегда было в избытке. Урожай уже собрали, кое-где случайно оставив мелкие гроздья. Скоро хозяин начнет снимать гибкие ветви лозы и бережно укладывать на землю, ею же присыпая сверху, чтобы стужа не погубила. Старый карагач, отрастивший за лето крепкие прямые ветви, пронзающие небо, останется стражем, возвышаясь над грядками. Пообедав, Джаркын выпил воды, зачерпнув ее прямо из арыка, и собирался было вздремнуть, как обычно, но хруст сухих веточек за спиной насторожил его. Не успел он обернуться, как перед ним оказался юноша в добротной кожаной обувке, но в скромном одеянии: короткие полотняные штаны выглядели несвежими, а запахнутый, без изысков, халат подпоясан простой веревкой. Из-под плоской шапочки с загнутыми вверх полями торчали кольца давно не мытых волос. Взгляд юноши никак не вязался с внешностью простолюдина: сверлящий, напряженный, зыркающий во все стороны. – Ты кто? – невольно испугавшись нежданного гостя, бросил конюх. – Зачем крадешься? Что задумал? Узкие губы юноши растянулись в ниточку. – С чего ты решил, что я что-то задумал? – вопросом ответил он. – Я просто проходил мимо. Джаркын, слушая его, отыскал взглядом своих коней. Все на месте. Но на сердце все же было неспокойно. – По чужим землям просто не ходят! Дорога там! – он неопределенно махнул в сторону. Юноша сложил ладонь лодочкой и от души зачерпнул воды из арыка. Умылся, прикрывая глаза от удовольствия, еще зачерпнул и напился. – Сам-то не у дороги отдыхаешь! – попрекнул старика. – А я не отдыхаю! Я работаю! Видишь коней? Я их пасу! Юноша с пониманием поджал губы, присел неподалеку. – Не сердись, отец, – мягче сказал он. – Сегодня день такой: добрым людям не стоит ругаться. Джаркын хотел было ответить, что он и не ругается, но передумал. На самом деле, чего взбеленился?! Человек, видно, издалека идет, свернул с дороги отдохнуть, а он... – А я и не ругаюсь, – снова пристраиваясь к шершавому стволу, пробурчал Джаркын. – Отдыхай, если устал, я не сторож, не прогоню. Юноша поблагодарил и растянулся на пожухлой траве. Притихшие было цикады, вновь заголосили, перекрикивая мелодичную песнь невидимой в небе птахи. Год шел на убыль, но жизнь не останавливается в один миг: она затихает медленно, давая напоследок насладиться покоем. Даже виноград дозревает в тишине, собирая оставшееся тепло под тонкой прозрачной кожицей сочных ягод, тогда как листья на лозе уже жухнут, готовясь в скором времени сорваться с черенков и упасть к земле, все лето щедро поившей их своими соками. – Отец, а бываешь ли ты в городе? – юноша нарушил благоговейную тишину. Джаркын неохотно приоткрыл веки, согретые ласковыми лучами. – Бываю, как не бывать! – И как там? Что ответить? Странный человек... Живут там, работают! – Плачут все, бога ищут, – ответил первое, что вспомнилось за сегодня. Путник звонко рассмеялся. – Ты что? Джаркын забыл о сне и приподнялся на локте. – Да так, – юноша улыбался, глядя в небо, – «бога ищут», – повторил слова, рассмешившие его. – Чего его искать? Ему молиться надлежит, славить имя его. – Так они славят! Только я никак не разберусь, – Джаркын сел, – одни славят одного бога, другие – другого. Вот у нас есть Бог Неба... – А ты нездешний? – юноша тоже присел. – Откуда ты? Вижу, лицо у тебя другое и говор не местный. – Я издалека пришел, оттуда, – Джаркын махнул на восток. Юноша заинтересовался. – Не с караваном ли кушанской принцессы? – С ним... ты как в воду смотришь! Сам-то откуда? Тоже, видать, не местный... – А я оттуда, – снова растягиваясь на траве, юноша махнул на запад. Джаркын давно глядел в ту сторону. Немало рассказов о западных землях слышал он от караванных людей. Рассказывали о красных песках, о песчаных бурях, настигающих путников, о райских уголках в пустыне, называемых оазисами. Но более всего старого конюха заинтересовало озеро по ту сторону пустыни. Могучая река Окс, которую он еще не видел, но о крутом нраве которой упоминал каждый, кому пришлось через нее переправляться, несет свои воды в то озеро, называемое, как и река, Оксианским. Хотелось Джаркыну увидеть озеро, у которого берег вздымается белесыми кручами, а другого берега и не видно никогда! Рассказывают, что вода в нем соленая, как в его Теплом озере... много чего рассказывают. – Не был я там, – с сожалением сказал он, то ли в ответ собеседнику, то ли сам себе. – Так иди, караваны туда-сюда ходят. Только зачем тебе? Сюда-то зачем пришел? – Да так, шел, шел и пришел! Юноша снова сел, усмехнулся. – Таинственный ты старик! Пришел с караваном принцессы, коней пасешь чужих. Ты саму принцессу знаешь? Хоть видел ее? – поддел он. – Видел! Как не видел?! Я... – Джаркын осекся. Надо ли первому встречному рассказывать о себе, о принцессе, о лягушке?.. – Я у них тоже с конями был. Потом не нужен стал. Теперь за этими конями хожу. – А! – юноша разочаровался. – А я-то подумал, повезло мне... – В чем повезло? Путник явно темнил, то ли специально разогревая любопытство конюха, то ли еще чего, но он вдруг так откровенно сказал: – Мне тут поручение дали, а я не знаю, как его выполнить. Джаркын заерзал от любопытства. – Что за поручение? Юноша почесал в затылке, раздумывая, говорить или нет. – Понимаешь, старик, дело это тайное, не каждому можно рассказать, а с другой стороны, не каждый с окружением принцессы общался, как ты. Может быть, поможешь? Знаешь ты кого-нибудь из ее слуг? – сказал и пытливо уставился на конюха. Джаркын подумал, что ничего плохого в том, что он узнает тайну этого человека, нет. А то и принцессе в чем-то поможет, да и повод встретиться с Биришим будет. Пока дождешься ее сам! – Знаю я конечно! Служанку ее знаю! В караване общались. Юноша прищурился, помолчал, не спуская глаз с морщинистого лица старика, и вдруг решился. – Мой господин приказал найти принцессу и передать ей вот это, – его рука нырнула за пазуху и перед носом конюха замаячила серебряная монета с носатым профилем. Не успел Джаркын разглядеть его, как ладонь юноши сомкнулась в кулак. – Сможешь передать? Джаркын даже обрадовался. – Смогу! Сейчас и пойду! Наша принцесса сегодня не плачет, она иной веры. Подожду ее служанку где-нибудь у дворца, она часто туда-сюда шастает. Отдам! Юноша пытливо смотрел в узкие глаза старика. – Не обманешь? Джаркын обиделся. – Не хочешь как хочешь. Иди сам, ищи кого хочешь! – отмахнулся он, но посыльный с монетой снова рассмеялся и толкнул его в плечо. – Не обижайся. Людей много, все разные. Я с тобой пойду, постою в сторонке, не возражаешь? Как передашь, получишь такую же монету.
Скорбный поток всеобщего горя худел и к вечеру иссяк. В городе воцарилась тишина, какой раньше Биришим и не слышала, разве что ночной порой, когда только зычные голоса стражников напоминали о себе, успокаивая горожан бодрствованием и бдительностью. Во всех храмах города сильными языками полыхали костры. Наступало время тьмы, и жрецы особо позаботились об очищающем огне. От священных огней храмов зажгли костры на площади; факелы освещали каждую сторожевую башню; в домах мерцали огоньки пламени в очагах. Оставаясь за стенами дворца днем, вечером принцесса Тэхар решила выйти за его пределы и посетить Храм Речной Богини. Она приготовила дары и вместе со служанкой, спрятав головы под темным покровом, спустилась к южному выходу из дворца. Стража безоговорочно пропустила жену принца, но вслед за ней пошел один из воинов охраны из отряда Харбалана. Принцесса привыкла к сопровождению и, казалось, не замечала вооруженного копьем охранника. Отблески огня от большого костра на площади окрасили его шлем в бордовый цвет. Нашивки на панцире тоже впитывали краски огня, как и рукоять меча, выглядывающая из-под распахнутого хитона. За всем этим одеянием самого воина и не разглядеть, только завитки короткой бородки и кольца длинных волос, скрывающие шею, да выдающийся нос и кисть правой руки, крепко обхватившая древко копья. Воин настороженно посматривал по сторонам, но и Биришим тоже. Дворцовые интриги обросли сплетнями, и служанка боялась за свою госпожу. Да и царица твердила о бдительности! Тревожное время! На первый взгляд в городе все тихо и мирно, но в самом воздухе звенела тревога. И Биришим ощущала ее напряжением сердца. У костра на площади сидели люди. Когда женщины почти дошли до храмовых ворот, один человек встал, и служанка принцессы узнала в нем конюха. Она не раз видела его в городе, но избегала общения. Ей нечего было сказать бедному старику. Ведь его дар не занял достойного места у ног Богини Светлых Вод. Заветная лягушка теперь грелась на груди принцессы рядом с амулетом ее матери – золотым ежом, хранившим свою хозяйку от пороков тьмы. Придворный ювелир проделал в теле лягушки отверстие, Биришим продела в него шнурок, и принцесса носила ее, как амулет, не снимая. За прошедшие месяцы Тэхар заметно поправилась, посвежела, стала смелее. Хуфарн не мог налюбоваться на свою жену, всякий раз улыбаясь, как ребенок, едва увидев ее. Биришим была уверена, что здоровье ее госпожи укрепилось благодаря агатовой лягушке. И ее дух окреп! Любовь ли принца причина тому, или сила света бога Митры, лучистую голову которого воплощал золотой еж, но принцесса светилась счастьем, и это благодатно отражалось и на служанке. Она чаще выходила в город, оставляя госпожу за ее делами. Биришим чувствовала себя свободней, чем тогда, когда они только прибыли с караваном. Конюх понял, что замечен, но, сделав два несмелых шага, остановился под пристальным взглядом воина охраны. Что же делать? Как подойти? Он озадачился, оглянулся на костер. Юноша, давший монету, наблюдал за ним не менее пристально, чем стражник. Принцесса и служанка дошли до храма. Сейчас они войдут, и жди тогда невесть сколько! Джаркын безнадежно поднял руку. Биришим кивнула в ответ. Увидела! Надо ждать. И озадаченный конюх присел у стены ближайшего к храму дома. Ждать пришлось недолго. Биришим, сопроводив принцессу до храмовой площади, удалилась. Дальше ее сопровождал жрец. Служанке не разрешалось даже ступить на дорожку, ведущую в преддверие святилища Речной богини. Как только Биришим появилась в дверях храма, Джаркын встал. Она едва кивнула и пошла в сторону гончарных мастерских. Конюх последовал за ней. Посыльный неизвестного почитателя принцессы – за ними. – Чего тебе? – резко спросила Биришим, пряча за грубым тоном вину, которую она чувствовала перед конюхом. – Госпожа... – Джаркын не знал, с чего начать: спросить ли о лягушке, или отдать послание?.. – Она у нее, – опуская глаза, неопределенно сказала Биришим, – всегда с ней... Джаркын понял ее по-своему. Он обрадовался долгожданной вести и почувствовал освобождение от тяжкого груза обязательств, которые, как ему казалось, возложил на него сам Тенгри. Глаза старика увлажнились. Теперь с легким сердцем можно и назад, в родные горы, к Теплому озеру, по которому он давно скучал, хоть его воды и сыграли с ним злую шутку – одарили и отняли взамен своих даров дорогую жизнь близкого человека. Биришим удивилась радости старика, но не стала его разочаровывать. Пусть думает, что хочет! И ей так проще. Не говоря больше ничего, она собралась было уйти, но старик, опомнившись, ухватил ее за руку. – Что еще? – возмутившись дерзости, она отдернула руку. Джаркын и сам испугался и быстро заговорил, оправдываясь: – Вот, возьми, – он раскрыл ладонь, и серебро блеснуло на ее заскорузлой коже. – Что это? – Это послание принцессе, – Джаркын перешел на шепот, – один юноша передал, ему дал монету его господин. Биришим опешила. Какое послание?.. Какой господин?.. – Старик, ты, видно, обезумел! Наша принцесса не знает здесь никакого другого господина, кроме своего мужа! – Видать, знает, – конюх многозначительно поджал губы и выпучил глаза. Биришим озадачилась. Если бы у Тэхар был тайный воздыхатель, она бы знала об этом. Не может этого быть... Но старик... зачем ему лгать? – Послушай, расскажи подробней, кто передал послание, когда, почему через тебя? Ума служанке принцессы было не занимать! Да и чутье подсказывало, что здесь что-то не так. Джаркын растерялся. Старый осел! Как же он не подумал, что у такой пугливой пташки, как кушанская принцесса, и быть не могло никаких знакомцев в этих землях и тем более в других – западных, откуда пришел тот посланник. Да где же он? Джаркын вытянул шею, вглядываясь в кружок людей у костра, но не увидел там юношу, только тень мелькнула у глухой стены дома, на углу которого они стояли с Биришим. – Очнись, конюх! – служанка принцессы теребила его за рукав поношенного халата. – Госпожа, госпожа, я не виноват, я пас лошадей, пришел юноша, разговорились, я сказал, что был в караване принцессы, он попросил передать ей эту монету, обещал дать за это такую же. Глаза Биришим превратились в щелки. Сдвинутые брови нависли над ними вороньими крыльями. Уж не Замина ли устроила это представление? Решила опорочить принцессу в глазах принца, подослала какого-то юношу с посланием?.. – Вспомни, конюх, что сказал тот человек? Вспоминай каждое слово! Джаркын замер на вдохе. Грудь его раздалась, подбородок опустился к морщинистой шее. – Передай принцессе Замине эту монету. Она поймет, – выдохнул, и плечи опали вместе с халатом. – Принцессе Замине?.. – Да, так и сказал. – А почему ты пришел ко мне? Я служу принцессе Тэхар. – Так, Замина же не принцесса, она дочка военачальника, – промямлил Джаркын, – вот я и подумал... Биришим протянула руку. – Дай монету, – властно сказала она и, сжав ее в своей ладони, угрожающе добавила: – Никому ни слова! Понял? – конюх часто закивал. – Тому юноше скажи, что поручение его выполнил. И ни слова ни о Тэхар, ни о Замине! Понял? – Да, госпожа, понял, понял. Только он еще сказал, что его господин будет ждать ее за дахмой [32] в день луны [33], когда землю укроет плащ вечерней зари. «До Мах четыре дня... Надо успеть разгадать тайну... Тот, кто будет ждать, знает Замину. Пойти к ней? Нет! Если она подстроила все это, то мне несдобровать! Надо рассказать все царице! – последняя мысль принесла облегчение. – Да, рассказать царице! Но... но поверит ли она в непорочность принцессы? Не обличит ли ее в измене?» Голова Биришим едва не лопалась от обилия мыслей. Оставив конюха, служанка побежала к храму. Скоро принцесса выйдет. Как быть? Ведь благополучие служанки зависит от положения госпожи. Надо сделать все так, чтобы она осталась невинной, и разоблачить Замину. Биришим не сомневалась, что эта взбалмошная девица и есть зерно проблемы. Не зря царица недолюбливает ее – уж Биришим хорошо знает об этом! Значит, к царице! ______________ [32] Дахма – ритуальное сооружение огнепоклонников, предназначенное для очистки тел от плоти. [33] Днем Луны в Согде считался понедельник, если считать по современному календарю, и назывался он Мах.
Висвихани трапезничала в своих покоях. В скорбный день она ела то, что дала природа: виноград, фрукты, орехи. Царица попросила принести вина и, удобно устроившись в мягких подушках на суфе, смаковала божественный напиток, размышляя о прошедшем дне. Черные одежды унесла служанка и, наслаждаясь свободой тела, облаченного в одну рубашку, Висвихани расслабилась, отпустив на время и думы о государстве и своей семье. Гроздь винограда, водруженная поверх крутобоких яблок и груш, просвечивала чистейшим цветом сочной плоти. В нем смешались краски зари и томный свет луны, мерцание звезд и густая темнота ночи. Синие, с налетом пурпура ягоды манили сладостью вкуса, и Висвихани сорвала одну, оставив пустой хвостик на грозди. Но царица не спешила вкусить сочной мякоти; она поднесла ягоду к свету и разглядывала в ставшей прозрачной виноградной плоти темнеющие в ней зерна. Из одного такого мелкого зернышка вырастает лоза! Поистине, удивительна природа! – Госпожа... – служанка тенью припала к ногам. Висвихани недовольно опустила руку, так и не попробовав винограда. – Чего тебе? – Биришим, служанка принцессы... Биришим? Пришла не по зову. Что-то случилось... Она бы так просто не побеспокоила – не из тех, кто докладывает по пустякам. Царица встала. Служанка подала парчовый халат и, поправив его полы, удалилась. В следующее мгновение на пороге спальни появилась Биришим. Упав в ноги, она вытянула руку с раскрытой ладонью. На ней лежала монета. – Что это? – Висвихани взяла серебряную драхму и повертела у огня, разглядывая. Биришим подняла голову. – Это послание Замине от какого-то господина. Принес один конюх. Ему монету вручил посланец от того господина, – на одном дыхании проговорила Биришим, не став упоминать принцессу. Царица узнала драхму! Точно такую Виркан нашел у дочери, когда она вернулась с той странной охоты! Предчувствие не обмануло: Замина что-то замышляет... – Рассказывай все подробно, – приказала Висвихани, усевшись на суфу, и внимала каждому слову, произнесенному служанкой Тэхар. Когда Биришим закончила рассказ, царица долго молчала. Мельком поглядывая на ее лицо, служанка пыталась прочитать по нему ее думы. Но даже глаза хваризмийки, знавшей толк в интригах, не менялись. За ними, как и за маской напряженности, оставались мысли царицы – потаенные, недоступные никому. – Вот что... – царица нарушила долгое молчание, – найди того конюха, отдай ему монету, пусть передаст ее кому-то из слуг Замины. Пусть сам ищет, кому. Тебя там не должно быть. Конюха предупреди, чтобы молчал о встрече с тобой. Сделай это завтра. – Царица погрузилась в свои думы и только тихо промолвила: – А там посмотрим... Биришим отползла назад, встала и порхнула в предусмотрительно отрытую служанкой царицы дверь, но властный голос остановил ее на пороге: – И ни слова Тэхар! Незачем ей знать о наших делах, пусть занимается своими. Биришим убежала, даже не кивнув. Свое дело она сделала – ее госпожа вне подозрений. Но теперь надо найти конюха. Как?.. Встретится с Харбаланом! О! Сладкая мысль о свидании с любимым окатила щеки горячей волной. В отряде Харбалана все знают конюха, они и найдут. А она в ожидании проведет время в объятиях сильного воина, по которым уже истосковалось ее молодое тело.
Громада давно заброшенной дахмы темнела на фоне вечернего неба, подпирая его сколами полуразрушенных стен. Трехъярусное сооружение возвышалось над пирамидальной основой, за много веков ушедшей в землю более чем наполовину. К единственному входу на верхнюю площадку, где в незапамятные времена тела умерших оставляли на растерзание птицам, вела лестница из трех пролетов. За вытянутыми вверх прямоугольными нишами на стенах, еще сохранивших следы белой штукатурки, таились духи прошлого. Вход в дахму был наглухо замурован, но грабители умели проникать внутрь, обходя все запреты – и сакральные, и мирские. В народе ходили слухи о вскрытых оссуариях, о непогребенных останках людей, давно оставивших землю, о пугающих шорохах и вздохах, доносившихся из-за глухих стен. Каждый, кто шел в город, так или иначе должен был пройти мимо дахмы. Ведь она стояла прямо напротив ворот внутренней стены. Скорбное место до сих пор наводило на мысли о бренности жизни. И только дети, присматривающие за пасущимися недалеко животными, могли беззаботно сидеть на выступах старых стен и играть в кости. Летний зной высушил травы в округе. Земля, еще не напитавшаяся дождевыми водами, хрустела под ногами прохожих, ступивших на обочину с хорошо утрамбованной дороги. День уже закончился, воздух наполнился прощальным светом солнца, которое щедро окрасило и дорогу, и стены дахмы в пурпурные краски заката. Замина, кутаясь в шерстяную накидку своей служанки, вылетела из ворот и едва не побежала, вызывая удивленные взгляды прохожих, напротив, торопившихся войти в город дотемна. Досада на глупую служанку, осмелившуюся перечить ей, никак не оставляла дочь военачальника. Какова! Она за нее боится! Смеет останавливать, да еще и со слезами! Уф, выгнать ее, выгнать! Лишь бы не проболталась матери, а то и отцу. Нет, не посмеет! Сказала ей, чтобы заперлась в покоях и носа не высовывала, пока она не вернется! Вот и дахма! Сердце птицей трепыхалось в груди – от бега, от волнения?.. Замина остановилась, отдышалась. Что подумает Хингил о принцессе, которая мчится к нему быстрокрылой ласточкой?! Дальше она пошла степенно; только глаза выдавали волнение, которое она испытывала и прятала глубоко в груди. Вокруг печального сооружения было безлюдно. Пастушки уже угнали свои стада на подворье, а добрые люди разбрелись по домам. Замина, с опаской поглядывая на облупившиеся стены, обошла дахму с севера – там не было никого, только стражи города с угловой башни могли заметить крадущуюся женщину, чей силуэт приобретал очертания размытой в сумраке тени. За дахмой не оказалось никого. Открытое пространство уходило вплоть до внешней стены города. Несколько обрезанных деревьев тута черной полосой разделяли два поля. Острые ветки, облитые кровавыми красками вечерней зари, топорщились иглами на бугристых стволах, наводя страх. Где он, где этот сильный, красивый и загадочный воин из Эраншахра? Замина перевела дух, впилась взглядом в густеющие сумерки. Чья-то злая шутка?.. Но... монета... такая же, какую она стащила в шатре, и передал какой-то старик... Сзади послышался шорох. Замина оглянулась. Стены дахмы слились в одну темную полосу и никого не разглядеть. Луна бы вышла... Небо какое черное... И что теперь делать? Вернуться назад? Но ворота уже закрыли! О, Анахита, за что ты так поступаешь со мной?! Ноги подкосились, Замина судорожно шарила вокруг себя, ища опору. Только что окрыленная, она мчалась птицей, предвкушая встречу с мужчиной, чей образ все это время не оставлял ее, пугал и манил одновременно, вызывая сладострастные желания, и вдруг все силы ушли, утекли в землю, растворились в воздухе. Никому не нужна! Хуфарн предал, Хингил... Жажда любви иссушила сердце – исстрадавшееся по ласке, по горячим поцелуям, сладость которых она могла только представить в своих девичьих грезах. Обессиленная, она вдруг воспарила в воздухе, поднялась над землей, вместо того чтобы припасть к ней. Знакомый ироничный голос проник в уши, согревая степным дыханием: – Принцесса, моя нежная и смелая принцесса... Хингил появился из темноты и подхватил девушку на руки как раз тогда, когда она уже отчаялась. Остерегаясь охраны, он долго наблюдал за ней, но слежки не заметил. Теперь он нес ее в поля, к тем ощетинившимся тутам, которые словно предупреждали: «Не подходи!» Замина растаяла в сильных руках, потянулась губами к шее, прикрытой черными волнами. Но Хингил не обратил внимания на девичью нежность. Он уложил доверчивую птаху на вспаханную землю и взял грубо, без ласки, без восхищения... Когда он откинулся, Замина наконец-то вздохнула полной грудью. Хингил долго пытал ее неуемной мужской страстью, не слыша ни просьб о пощаде, ни горьких всхлипываний. Сказка любви, сотворенная самой девушкой, рассеялась в черном небе. Кроме жгучей боли и обиды, Замина не получила ничего. Одно желание теперь владело ею – убежать! Убежать далеко и навсегда! Убежать от стыда, от грубости, от этой иронии, которая слышалась ей даже в частом дыхании Хингила. Луна наконец выглянула из-за облака и усталым молочным взглядом воззрилась на мир из-под прикрывшего ее единственный глаз века. Замина проглотила слезы и повернула голову к мужчине, лежащему рядом. Кто он? Как посмел так жестоко ворваться в ее жизнь? Он лежал, раскинув руки, с закрытыми глазами, с ликом, освещенным луной – бледным, сродни мертвецу. Разочарование, отвращение отдались в ней тошнотой. Замина привстала, и тут же цепкие пальцы ухватили ее за напряженное запястье. – Куда ты, принцесса? – он явно издевался, его «принцесса» сочилось желчью. – Молчишь? – он сел, подняв острые колени к небу. – Нечего сказать? Разве не этого ты хотела? Не за такими утехами бежала сюда? А? Принцесса? Издевка разозлила, и Замина дерзко ответила: – Я не принцесса! Хингил в голос рассмеялся, но его смех оборвался, как отсеченная голова, и, сверля взглядом свою добровольную жертву, он прошипел: – А я знаю. В Никшапайе одна принцесса, и она – жена принца. И конечно же не невинна уже! Замина могла вытерпеть боль в теле, но рана на сердце кровоточила так сильно, что слезы потекли из глаз потоком. Хингил, казалось, не ожидал такого. – Ладно, не реви, – в короткой фразе уместилось вдруг возникшее сострадание. Вот досада! Не думал он о такой встрече. Сама упала в руки! А он не привык сдерживать мужское волнение в теле. – Ты хороша! Я не удержался... – помолчал. Отпустил руку, но, словно передумав, властно повернул подбородок Замины к себе. – Я предлагаю тебе сделку. Ты же хочешь стать принцессой, или даже царицей? Дочь военачальника не ожидала такого поворота. Но мгновенная растерянность быстро улетучилась. Что он может предложить? Не любовь и семью – это понятно, но что? И кто он, побери его демоны?! – Говори! – властные нотки прозвучали в окрепшем голосе. – О! А птичка-то хищная! – Хингил вернулся к своему обычному тону. Лицо Замины, освещенное лунным светом, подернулось тенями. Плотно сжатые губы, заострившийся нос и сверкающие гневом глаза – воистину царица! Хингил восхитился про себя и даже тон его стал мягче. – Что ж, слушай. Я хочу взять этот город, – палец перса взлетел в сторону дахмы. – Мои люди есть там, и доносят, что он хорошо охраняется. Осадой его тоже не взять, во всяком случае, сразу. А я не хочу долго ждать. Когда тебя привезли и ты назвалась принцессой, я почувствовал, что мы можем быть полезны друг другу. Ведь так? – он испытующе пытался проникнуть за прищуренные глаза девушки. Она не шелохнулась и молчала, только внимая. – Так! Я вижу это! Да и знаю все, что о тебе говорят в городе. Ты претендовала на место рядом с принцем, но сорвалось. И к тому же царица Висвихани подыскивает для тебя стоящую партию – мужа из какой-нибудь отдаленной усадьбы вашего царства. Так что быть тебе добропорядочной матерью семейства и стричь овец где-нибудь в горах, дочь военачальника! Замина кинулась на обидчика. От неожиданности он повалился на спину. Обиженная девушка сжала его горло, вложив в пальцы всю свою силу, но Хингил развел ее руки, скрестил за спиной и, прижавшись щекой к ее уху, прошептал: – Успокойся, а то ведь сломаю и все... Замина обмякла. – Пусти. Не знаю, чего ты от меня хочешь, но вместе нам не быть. – Не спеши! Что-то подсказывает мне, что ты согласишься на мое предложение. – Тогда говори быстро. – Что ж... ты поможешь мне взять город, за это я женюсь на тебе, и ты станешь царицей. – Что будет с царской семьей? – глаза Хуфарна, с льющейся из них нежностью, встали перед внутренним взором Замины. – Или они, или мы – иного не дано! Замина сжала кулаки. Да! Или – или! Прочь жалость, прочь любовь! Она будет царицей! О, Висвихани, тебе несдобровать! Тэхар! Ненавистная Тэхар! Я отдам тебя воинам Хингила! Я... я... – Что я должна сделать? – Открыть северные ворота... Одни из двух ворот города, расположенные прямо у цитадели, охранялись особо! Да и до ворот еще добраться надо! Есть внешняя стена, канал, преграждающий путь у самой стены... – Большое у тебя войско? – прикидывая масштаб сражения, спросила Замина. Хингил в ответ криво усмехнулся. – Как хочешь, можешь не отвечать, но подумай, как ты доберешься до этих ворот, и не один или с горсткой лазутчиков, а с войском! – Подумаю! Да, достойная дочь военачальника! Рассуждает верно! Но не стоит посвящать ее во все детали. Вдруг передумает, тогда – провал. – Так кто же ты, предводитель персидского войска, возжелавший стать царем? А? А как же твой шах? Ведь и ты не принц – верно? – Замина подхватила циничный тон своего холодного возлюбленного. В ответ он сжал ее шею, да так, что хрипы вырвались из глотки. – Верно, но это не твое дело. Я предлагаю тебе сделку. За открытые ворота – царствование и мщение! Не маленькая цена, а? Он разжал пальцы. На побагровевшем лице Замины сверкнули глаза – яростью, ненавистью. К кому? Ко всем! И в первую очередь – к этому страшному человеку, так изменившему ее жизнь, как она и представить себе не могла даже в самых страшных кошмарах! Откашлявшись, Замина встала. – Я согласилась. Больше встреч не будет. Все, что нужно передашь через посыльного. Держи свою монету! – она швырнула драхму в лицо перса. Он увернулся, и монета беззвучно упала в землю. – Но есть одно условие! – Хингил внимал молча. – Больше никогда в жизни ты и пальцем не прикоснешься ко мне! Понял? – Как скажешь, моя царица! – ирония, ухмылка, зыбкое обещание. Хингил исчез в темноте так же тихо, как и появился. Замина осталась одна. До рассвета еще далеко... Она вернулась к дахме и, свернувшись клубком у ее подножия, прикрылась плащом своей служанки, позавидовав ей, спящей сейчас на мягком и теплом ложе. А ей, дочери военачальника – красивой, умной, желаемой многими молодыми людьми Никшапайи – предстоит провести ночь у скорбного приюта душ, освобожденных от тела века тому назад и неприкаянно блуждающих в ночи. Что получит за свое предательство она – приближенная к царской семье, выросшая на белых хлебах, в ласке и заботе отца и матери? Будет так же бродить здесь – невидимая, неслышимая никем, но страдающая и скорбящая? Замина заплакала. Завыла бы в голос, но испугавшись бродячих собак, уткнулась в колючую ткань накидки и закрыла глаза, из которых солеными каплями вытекала обида.
Глава 11. Бой в цитадели
В холодные дни месяца Освобождения от трудов полы во дворце застелили толстыми циновками, расставили по залам и покоям чаши с тлеющими углями. Легкие одежды сменили на шерстяные – стужа, приносимая западными ветрами из Красных песков [34], пробирала сыростью и холодила не только тело, но и мысли. _______________ [34] Красные пески – пустыня Кызылкум.
Принцесса Тэхар редко выходила из покоев. Все больше кутаясь в одеяла, она подремывала в перерывах между уроками музыки и чтения, которому решил ее обучить муж. Вангъял приходил по утрам. Тэхар оживлялась, только завидев его. Беседы с наставником приносили ей удовольствие, напоминали дни, проведенные в отчем доме. Да и рассказы учителя о Просветленном, о его пути и мудрости, которую он приобрел, благодаря своим деяниям и медитациям, создавали светлое настроение, дарили радость и надежду на торжество гармонии. Но в то же время Тэхар усердно посещала Храм Богини Светлых Вод, внимала магу, который объяснял ей суть явлений жизни, основу мироздания, какими его представляли те, кто поклонялся огню и воде. И все же ее сердце тянулось к учению Просветленного! Она и не скрывала этого. Хуфарн, да и царица Висвихани не настаивали на смене ее духовных приоритетов, но знать основу религии предков жителей Никшапайи принцесса обязана, чтобы понимать народ и уметь управлять им. Хуфарн так и сказал, что будущее их царства – в их руках! Висвихани навещала невестку, справлялась о ее здоровье, иногда звала к себе, угощала сладостями, делилась дворцовыми тайнами. Тэхар пребывала в благости и отстраненности от дворцовых интриг. И это устраивало всех! Принцесса ждала ребенка – это главная ее забота! А с дворцом еще успешно справляется царица! Но Тэхар беспокоилась о муже. Холод ли повлиял на него, или заботы о делах государства, но он сильно побледнел в последнее время и ходил задумчивый, как никогда раньше. На расспросы жены он только улыбался и нежно целовал ее в лобик. Тэхар догадывалась, что есть какая-то тайна, в которую ее не хотят посвящать, и женским чутьем чувствовала, что она связана с дочерью военачальника, таким странным образом вернувшейся с охоты ранней осенью и с тех пор ни разу не посетившей ее. Нет, Тэхар не жаждала встреч с этой женщиной – немало горестных часов провела она после общения с ней! Но что-то же произошло! Даже Биришим прячет глаза, когда она спрашивает о Замине. А царица так и вовсе изменилась в лице, когда Тэхар упомянула ее имя. – Забудь о ней и никогда больше не спрашивай! – резко оборвала она. Вангъял на сетования своей подопечной о том, что от нее что-то скрывают, ответил неопределенно: – Знание предполагает ответственность. Люди всегда хотят знать все, но, получив знание, частенько теряют покой и попадают в ловушку собственной досады. В один из солнечных дней Тэхар отправилась в Храм Богини Светлых Вод. Будничное оживление в городе отвлекло принцессу от раздумий, и она с удовольствием прошлась по шумной улочке, ведущей от храма в квартал гончаров. Биришим удивилась было порыву своей госпожи, но и сама радовалась теплым лучам солнца, скользящим по лицу, и даже согревающим макушку, прикрытую шерстяной шапочкой с овальными краями. Выйдя на прямую улицу, ведущую в город от восточных ворот, Тэхар обратила внимание на толпу мужчин, степенно входивших в город. Что-то екнуло в сердце, и принцесса взяла служанку за руку. – Что встревожило тебя, госпожа? – догадливая девушка сразу поняла, что что-то не так, и сжала нежную ручку в своей ладони. – Не знаю, Биришим... люди какие-то суровые, неприветливые. Бдительные воины охраны, идущие следом, окружили женщин и увели во дворец. Богиня Светлых Вод так и не получила откровения принцессы в этот день. Да и ей было не до этого! Сразу после оплакивания Сиявуша в храме начались работы по реконструкции, и в Святилище допустили рабочих, которые уже частично разобрали кладку у алтаря и месили глину для скрепления новых кирпичей. Как тут внимать страждущим?! На террасе внутреннего дворика принцесса столкнулась с царицей, которая куда-то спешила. – Где ты была? – заметив растерянность на лице невестки, спросила она, при этом поглядывая на служанку. – Госпожа прогуливалась недалеко от храма и испугалась мужчин, прибывших со вчерашним караваном, – пряча глаза, ответила Биришим. Царица изменилась в лице, но лишь на мгновение. Ласковым голосом она успокоила Тэхар и приказала служанке оставить госпожу на попечение других слуг, а самой пойти за ней. – Я дам тебе душистых трав! Выпьешь отвар, и грусть твоя улетучится, – пообещала она и стремительно пошла в зал приемов, где царь собрал приближенных для решения важных вопросов. Биришим последовала за ней. Как только они зашли за угол коридора, Висвихани остановилась. – Рассказывай! – от сильного голоса царицы у Биришим ноги подкосились. – Госпожа пошла в храм, но потом передумала и решила прогуляться. В город вошли странные люди... – Это я уже слышала! Что за люди? Как они выглядели? – Бородатые, в добротных хитонах, запахнутых, глаза так и рыщут вокруг... Висвихани тотчас забыла о служанке и устремилась к царю. Биришим осталась стоять в недоумении, но, быстро сообразив, что здесь ей не место, побежала к травнице, взяла мешочек трав и вернулась к своей госпоже.
Замина металась по покоям. В узкий оконный проем она не могла видеть того, что происходит в городе, но тревожные звуки долетали до нее, и сердце рвалось из груди, как она сама из каменной клетки цитадели, из которой ее не выпускали уже почти месяц. Когда она вернулась к себе после встречи за дахмой, у покоев ее ожидал отец с отрядом охраны. – Где ты была, дочь? – в грозном голосе отца Замина услышала горечь. «Что он знает? – мысли путались в голове. Туман бессонной ночи не давал сосредоточиться. Страх, обида, злость – все смешалось в клубок и давило на виски, распирая голову до невыносимой боли. – Я – свободная женщина! – с вызовом ответила она, выпрямившись и подняв подбородок. Но нечесаные волосы, бледная кожа, лихорадочный блеск в глазах не вязались с образом аристократки, и Замина выглядела жалко, совсем не так, как ей хотелось бы в такой момент. – Дочка... – отец подошел ближе, заглянул в глаза. – Что ж ты творишь, дочка?.. Нежность отца сбила спесь. Замина вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, нашкодившей и ожидавшей наказания. – Я... я... – растерявшись, она не знала, что ответить и вдруг расплакалась. – Отец! – сглатывая слезы, воскликнула она, вложив в это заветное слово всю свою боль и обиду. Ей так захотелось обо всем рассказать отцу – всесильному военачальнику, который уничтожит обидчика, пришедшего из дальних краев, унизившего ее, оскорбившего ее девичью честь. – Я... – но вдруг проблеск мысли о захвате Никшапайи остановил ее. Если она сейчас расскажет обо всем, то ее план сорвется! И не стать ей царицей! Никогда! Не уничтожить ненавистную соперницу, не отомстить принцу!.. – Я ничего не творю! – дерзко ответила она, проглотив слезы и снова надев маску гордости. Виркан отступил на шаг. Он было поверил в то, что сейчас все разрешится, и его дочь покается в бесстыдных мыслях и делах, и снова станет любимой дочкой, как когда-то, когда она девочкой прибегала к нему и, положив головку на его колени, млела от ласки, а он гладил ее, скупо, по-мужски, приговаривая: «Птичка моя непоседливая, набегалась, прилетела...» Что же случилось? Когда та нежная птичка превратилась в ястреба – когтистого, с безумным взором? – Охранять и не выпускать из покоев до моего распоряжения! – приказал Виркан воинам, стоявшим за его спиной, и, развернувшись, ушел, ощущая даже через плотную ткань шапки, как его затылок буравит ненависть любимой дочери. И вот время пришло! Ей во что бы то ни стало необходимо выбраться и открыть ворота! Хингил ждет! В городе начался бой! Значит, все по плану! Она впустит отряд персов, и они захватят царя и всех, кто есть во дворце! Она проведет их туда! Она знает все ходы и выходы во дворце! – Доспехи! – приказала она служанке, не отходившей от нее все время затворничества. – Быстро! – она сверкнула безумными глазами, испугав служанку так, что та молнией кинулась исполнять ее волю.
– Ахвирпат! – взволнованный голос царицы прервал обсуждение тактики защиты города, которое разрабатывалось в кругу особо приближенных – военачальника, принца и предводителей отрядов войска. – Что случилось, Висвихани? – царь выразил недовольство бесцеремонностью жены. Она тут же сгладила момент, низко поклонившись, но было не до церемоний. – Началось, мой господин... Ахвирпат и Виркан переглянулись. В подтверждение слов царицы в зал вбежал слуга и доложил, что некий оборванец с тамгой царя просит аудиенции. С молчаливого согласия Ахвирпата его впустили. Упав у самого порога, он поднял голову и сказал: – В городе оживление, в западных улочках собираются вооруженные люди. Они прячут оружие за хитонами. – Закрыть ворота города! Виркан, поднимай войско! Висвихани, уводи Тэхар в цитадель. Отряд Харбалана вам в защиту. Хуфарн со мной. Висвихани не могла согласиться с ролью, отведенной ей в борьбе за трон. Она подбежала к Виркану: – Где твоя дочь? – В своих покоях, – военачальник попытался успокоить разъяренную царицу. – Она заперта, госпожа. Ворота надежно защищены. Но Висвихани этого было недостаточно. Облачившись в доспехи, царица бросилась за Тэхар. Снаружи уже доносились звуки сражения: свист стрел, крики, топот. Отряд Харбалана защищал дворец. Вести принцессу в цитадель под градом стрел было неразумно. Хуфарн кинулся к жене, сетуя про себя, что не настоял на том, чтобы ее заранее отправили в Кат, но Висвихани перехватила сына у самого порога: – Хуфарн, сын, оставь ее здесь и лучше иди на помощь к отцу! – воззвала она, и Хуфарн понял мать. Сражение шло у стен дворца – там его место! Висвихани с гордостью смотрела на мужественную спину сына, удалявшегося от нее. Храни его, Ардохш! Царица сжала рукоять кинжала. К Замине! Эта женщина тревожила, и Висвихани внутренним чутьем чувствовала опасность, несмотря на заверения Виркана. Извилистыми коридорами отряд царицы вышел из дворца за храмом, и Висвихани помчалась в цитадель. Завидев царицу, стражи открыли ворота и тут же накрепко заперли их. Висвихани побежала к покоям Замины. Дверь в ее комнату оказалась приоткрытой. Рядом лежал раненый охранник. Девчонка таки сумела обмануть стража, и он открыл дверь! Где она? Царица заметалась. Но сверху раздался нетерпеливый возглас – Висвихани узнала голос Замины. – Туда! – указала она на крутую лестницу и вместе со своими воинами влетела в зал, посреди которого напротив друг друга стояли Замина и Виркан. За мгновение до того военачальник уговаривал дочь остановиться: – Замина, ты не можешь предать своего царя, подумай о матери, обо мне, о своем брате! – Ты не остановишь меня, отец, уйди с дороги! И лучше сам подумай: войско подчинено тебе! Предводитель персов поможет нам справиться с приверженцами царя, и мы станем править Никшапайей! Ты можешь стать царем, отец! Виркан в бессилье качал головой. – Дочка, ты безумна... Тот человек использует тебя, он убьет тебя сразу, как только войдет в город... – Это ты безумен! Уйди с дороги! Висвихани появилась как раз в тот момент, когда дочь замахнулась на отца мечом. Воин, находившийся за спиной царицы, поднял руку, и копье полетело в Замину. Виркан бросился на защиту, и жгучее острие вонзилось ему в сердце. Панцирь не отразил столь близкого и сильного удара, и военачальник упал замертво между дочерью и царицей. – Отец!.. – крик оборвался, и Замина, только что сама готовая убить отца, подняла глаза, полные ненависти. В одном прыжке она преодолела расстояние до царицы и нанесла смертельный удар, наотмашь опустив меч на ее шею. Лучники выпустили несколько стрел, и девушка, замерев на мгновение, с удивлением на лице опустилась на гладкий глиняный пол, по которому растекалась красная лужа.
Отряд Хингила прорвался через ворота внешних стен города без какого-либо сопротивления. Несколько лучников пустили стрелы им в спины, да и только. Иное дело внутренние стены! Высокие, с бойницами и сторожевыми башнями, они надежно защищали город, и войти в него можно было только через ворота, если их откроют, как и договаривались. Менее ожидаемым был прорыв у северных ворот, как и рассчитал Хингил. Его отряд встал на расстоянии полета стрелы. Кони всхрапывали в нетерпении, выпуская из чутких ноздрей пар и переступая с ноги на ногу. Всадники не спускали глаз с ворот и стен города, ощетинившихся остриями копий защитников. Запертые ворота замерли, казалось, навечно. Тонкие губы Хингила подергивались в презрении: он до последнего верил, что Замина не обманет. В ней он видел море ненависти и решимости. Она жила мыслью отмщения за обиды. Какие? Неважно! Важно то, что они отравляли ее разум. Неужели он ошибся? Нет! Он умел читать души людей! Как сверкали ее глаза, когда он обещал ей царство и расправу над обидчиками! Глаза не врут! Что тогда? Чего он не учел? Чего не распознал в этой девчонке? Почему она не открывает ворота?.. Из города долетали отголоски битвы. Его люди погибают там. Они доверились ему. А он – глупой девчонке! Хингил растерзал бы ее, попадись она сейчас! Но ни ее, ни каких-либо изменений в состоянии ворот города не было. Лезть на рожон?.. Не поддастся Никшапайя! Сюда бы всю армию шаха, тогда другое дело! Сами бы открыли ворота ради жизни своих детей. А с его отрядом только и была возможность хитростью завоевать город. Но не вышло! Хингил потянул повод коня в сторону. Застоявшись в ожидании битвы, конь крутанулся вокруг себя. Всадник осадил его, на ходу приказывая: – Уходим! Отряд помчался к западной стене, откуда они и пришли через провал, но теперь уже заваленный повозками и мешками – на ходу не проскочишь! Несколько воинов спешились, чтобы открыть проход, но неожиданно из-за оплывших стен полетели стрелы. Воины подняли щиты, кто-то упал, пронзенный стрелой, некоторые всадники оказались на земле, потеряв лошадей. Хингил развернул коня и помчался вдоль стен, сметая на ходу каждого, кто попадался по дороге. Он помнил, что дальше есть понижение стены – такой же оплывший проход, который можно взять с лету. Вот он! Не сбавляя темпа, Хингил – а за ним и его воины! – описал дугу по свободному месту перед стеной, чтобы набрать скорости, и, пригнувшись к холке коня, взлетел. Вороной взял высоту, подогнув ноги под самое брюхо, и шумно выпустил пар, приземлившись на другой стороне. Хингил успел шепнуть верному другу пару добрых слов и, тут же пришпорив его, помчался быстрее ветра, опасаясь погони.
Чужаков в городе убрали быстро: каждый из них был под наблюдением соглядатаев. Передовой отряд Хингила, накануне прибывший под прикрытием торгового каравана, сражался отчаянно, но силы были неравны. Так и не дождавшись основного отряда, персы пали, забрав с собой в иной мир и часть воинов Никшапайи.
Глава 12. Дары Богине Светлых Вод
В тишине покоев только огонь не умолкал, потрескивая и шипя в факелах. Хуфарн пребывал в глубокой задумчивости. Тэхар сидела рядом и молча гладила его спину, руки, пытаясь утешить. Слова сказаны. Горя от них меньше не стало. Но жизнь продолжалась и требовала действий, особенно от правителей. Отдав почести смелой царице и преданному военачальнику, передав их тела для посмертного обряда особым людям, царь уединился, как и его сын, с той лишь разницей, что принц отдался горю, а царь размышлял о свершившемся и о будущем государства. Спокойствие народа Никшапайи было нарушено. Слишком смелы оказались воины Эраншахра! А что, если бы заговор удался? Ведь о предательстве дочери военачальника они узнали случайно. А если бы не узнали?.. Ахвирпат погладил камень заветного перстня. Показалось, будто орел приподнял крыло. Не случайно интрига Замины не удалась? Неужели в этом камне сокрыта сила, способная защитить целый город? Чужой бог! Бог тех, кто когда-то пришел на землю Согда с войной! Бог самого Наксендара! Этот бог оберег Никшапайю от разрушения?.. Ахвирпат снял перстень и поднес его ближе к свету. В кроваво-красных бликах молочная полоса потекла медленно, словно собирая на своем вековом пути горячую влагу, желаемую всеми богами мира – кровь, пролитую ради них! И неважно, пролитую в сражениях или на алтарях! Кровь – есть пища богов! Они алчут ее – вязкую, сладкую, красную... Зевс! Какое грозное имя! Он получил свою жертву! Теперь тело Висвихани стало пищей для падальщиков, как и тело ее убившей – ненавистной и ненавидящей, молодой и красивой, не нашедшей в жизни любви и покоя, предавшей не только царя, но и своего отца. В чем разница? И та, и другая теперь мертвы. И ту, и другую люди долго не забудут. Разве что, Висвихани будут вспоминать с благодарностью, а Замину – с проклятиями. Так ли? Память людей коротка! Минуют горестные дни, и жизнь потечет, как и прежде! Надо посвятить царице отдельное святилище! Но... не обидится ли на них Богиня Светлых Вод? Только она властвует в Храме! А среди предков, удостоившихся подобных почестей, нет женщин. Ахвирпат сделал знак, и слуга появился перед ним. – Чашу для омовений, чистую одежду, – приказал царь. Его сердце тянулось к огню! У огня есть ответы на все вопросы! Священное пламя завораживало, билось живыми лепестками, взлетало искрами, обжигало, напоминая о силе, и дарило откровение тому, кто достоин его получить. Очистившись и настроившись на общение с сокровенным, царь вошел в алтарную комнату, где негасимо горел священный огонь, и, распластавшись перед ним, обратился мыслями к Митре.
– Почему она так поступила?.. – вопрос, на который Тэхар не могла ответить, душевной болью слетел с уст Хуфарна. – Кто знает... – неопределенно сказала принцесса. – Мы выросли вместе, Висвихани держала ее на руках, ласкала ребенком... Тэхар кивала в ответ и думала о том же, но не обида двигала поток ее мыслей: вина перед Богиней Светлых Вод! Принцесса сжала в кулак свои амулеты – ежа и лягушку. Она дорожила ими более всех своих украшений и не пожелала отдать ни один из них всесильной богине. И она отомстила! Она забрала мать ее мужа! Царицу государства! – Это я виновата, – прошептала Тэхар к удивлению Хуфарна. Он поспешил утешить ее, поняв по-своему: – Что ты, желанная моя, Замина никогда не стала бы моей женой, я и не любил ее... вернее, любил, но как сестру... Тэхар не слушала его. Теперь одна мысль терзала ее: преподнести заветную лягушку, а вместе с ней и подарок матери, к алтарю Богини Светлых Вод! – Биришим! – принцесса позвала служанку и с жаром обратилась к мужу: – Мой господин, позволь оставить тебя ненадолго! Я должна кое-что сделать. Хуфарн не возражал, он лишь проводил жену усталым взглядом и вновь погрузился в печаль.
Как часто благие намерения разбиваются о ничтожные препятствия! Выслушав сбивчивый рассказ принцессы, главный жрец храма счел лучшим предложить ей сделать подношение богине после того, как святилище вновь засияет белизной полов и роскошью убранства. В отчаянье Тэхар заломила руки, едва жрец удалился, занятый в этот день мирскими проблемами более чем духовными. – Госпожа, – нездоровый блеск в глазах принцессы испугал Биришим, и она принялась успокаивать ее: – Госпожа, всему свое время. Ну, что случится за зиму? К Празднику возрождения Сиявуша храм будет готов, и ты положишь на алтарь богини свои дары. Тэхар выплеснула на служанку всю свою досаду: – Я должна была сделать это давно, неужели ты не понимаешь? Богиня гневается! Словно в подтверждение ее слов с неба, которое с самого утра висело над головами мутными тучами, посыпалась белая крупа. Налетевший ветер закружил ее, бросил в лицо. Биришим зашептала слова, прославляющие Анахиту, Тэхар замерла в страхе, уверовав, что Богиня Светлых Вод гневается на нее. Но холод, от которого щипало нос, от которого немели пальцы ног и рук, а дыхание превращалось в густой пар, отрезвил. Вопреки наставлению жреца, принцесса ринулась к святилищу, намереваясь выполнить волю богини немедленно. Биришим встала на ее пути. – Прочь! – принцесса опалила служанку взором полным ненависти. – Подожди, госпожа, позволь мне. Тэхар остановилась, не понимая, что может сделать недостойная даже находиться во дворе Храма. – Госпожа, там много людей. Твои дары могут пропасть. Я проберусь туда незаметно, когда стемнеет, и надежно спрячу их. Лягушка и еж навечно останутся с Богиней, поверь мне... Тэхар молчала в раздумье, но крупа превратилась в легковесных бабочек, они парили в воздухе, кружась в замысловатом танце, сверкающими звездочками ложились на плечи, на шапочку, на завитки волос, выглядывающие из-под нее. Богине угодно получить дары из рук служанки! Принцесса приняла снег за ответ и согласилась.
Биришим мышью прокралась в храм и остановилась, прижавшись к холодной стене. Шальная мысль осенила ее. И ведь никогда не думала так! Вот откуда такая появилась? Найти ответ на такой вопрос не смогла бы и мудрая Висвихани, не то что служанка. А Биришим долго и не раздумывала! Она выполнит приказ своей госпожи и просьбу конюха, но... иначе, чем они предполагают! Выскользнув из ворот, Биришим помчалась в квартал гончаров. Там, в крайнем доме жил мастер-камнерез, который проявлял к ней особое внимание. Биришим дарила ему страстные взгляды, ничего не обещая, но и не отталкивая, но сердце подсказывало ей, что он мог бы превзойти Харбалана в любовных утехах. Кушанский военачальник не баловал свою возлюбленную ласками. Случай, когда Биришим могла понежиться в его объятиях, выпадал все реже. Не осталось былой страсти, усталость и отрешенность были спутниками скупых ласк, а то и вовсе зовущие взгляды девушки оставались без ответа. Не до того было Харбалану! И годы брали свое, и думы о долге перед царем и принцессой занимали все его мысли. Другое дело – камнерез! Он искал встреч с неместной красавицей, искал повод прикоснуться к ее руке, поймать нежный взгляд. Его сердце замирало в груди при виде ее крутобедрой фигуры, облаченной в темно-красный хитон, играющий складками на ветру – то облегающий, то, напротив, раздувающийся. Какая тайна таилась за тяжелой накидкой, камнерез мог только догадываться... Скупой свет сочился из-за нужной двери, растекаясь по ее периметру узкими полосами. Биришим дернула за кольцо. На стук отозвался знакомый голос: – Входи, кто пришел! Биришим толкнула дверь. Свет факела окружил ее, словно взял в пылающие объятия. Она так и стояла в дверях – как богиня в облаке, пока хозяин дома не пришел в себя от неожиданного визита. – Ты пришла ко мне... Наивный юноша протянул к гостье руки. Но Биришим холодно ответила: – Я пришла, но не за тем, о чем думаешь ты! Камнерез разочарованно улыбнулся. – Все, что прикажешь, моя госпожа... Его томный голос растревожил. Что она теряет? Репутацию, честь, положение? Вряд ли он сможет отобрать у нее все это, а вот утолить ее страсть и стать ее рабом по своей воле он в силах! – Закрой дверь, – приказала она, чувствуя, как кровь горячит тело, как замирает сердце и дыхание готово вот-вот выдать нахлынувшее желание. Дверь скрипнула. Холодный ветер опал к ногам. Длинная тень заслонила другую – тонкую и трепещущую в скупом пламени светильника. Крепкие руки обвили, сжав плечи так, что воздуху не осталось места в груди. Горячее дыхание обожгло шею... Биришим купалась в счастье, забыв обо всем на свете! От дум не осталось и следа. Разум молчит, когда душа наслаждается! Наконец страсть выплеснулась, стоны слетели с губ, нежность опустилась облачком в сердце, думы вернулись. – Камнерез... – Паланг, – палец юноши скользнул по припухшим губам любовницы, – мое имя – Паланг. – Паланг, я пришла по делу... – Если ты считаешь, что мы его еще не закончили, я продолжу... – Нет, нет! – со смехом возразила Биришим. – Это дело будем считать совершённым! – Она поднялась с ложа и склонилась над Палангом. С ее шеи свисали два амулета. Еж ощетинился бирюзовыми иглами, лягушка засияла полупрозрачной спинкой. – Видишь? – А я все думал, что же так колется... – Ты едва не сломал его иголки. Паланг повертел ежа, рассматривая. Золотое тельце отсвечивало бликами огня. Бирюза потемнела, а агатовые вставки налились красным цветом. Лишь перламутровая спинка ежа играла нежными красками. – Красивая вещь... – Да, это амулет принцессы... Камнерез испытующе взглянул на Биришим. – Ты его украла? – Нет! Как ты мог такое подумать?! – Почему же он на твоей шее? От досады на саму себя за то, что решила довериться первому встречному, Биришим пожалела, что пришла. Торопясь, она оделась и, буркнув, чтобы забыл о ней навсегда, поспешила уйти, но Паланг остановил ее, ухватив за запястье. – Подожди, прошу тебя. Я не хочу знать твоих тайн. Обещаю, больше никогда не задавать вопросов. Не покидай меня. Прошу... Биришим остановилась и присела на краешек ложа. Паланг обхватил ее бедра, сомкнув руки. Биришим хмыкнула. – Думаешь, это меня удержит? – Моя любовь удержит. – О! Как ты смел! Любовь?! – с дерзким тоном выплеснулись последние капли раздражения. Биришим остановилась. Любовь любовью, а ей нужна помощь камнереза, чтобы осуществить то, что она задумала. – Ладно, не будем о чувствах. Слушай, Паланг! Он услышал в своем имени, с ударением произнесенным возлюбленной, ее удовлетворение. Это польстило и оставило надежду на дальнейшие встречи. Но и то, что она сказала дальше, могло связать их не менее крепкими нитями. – Забудь о еже. Посмотри на лягушку. Тяжелый агатовый амулет лег на раскрытую ладонь. Паланг знал каменный символ, связывающий землю и воду, дающий людям знание о том, что все в мире меняется, как лягушка, которая, кроме того, что умеет жить на земле и в воде, умирая осенью, воскресает весной. – Я хочу, чтобы ты сделал такую же, точно такую! – Дай. Паланг снял шнур с растрепанной головки Биришим и, даже не удосужившись прикрыться чем-либо, подсел к чадящему светильнику. Он вертел лягушку, рассматривая рисунок камня, изучая линии, которые сделали камень похожим на живое существо. – Искусная работа... – Ты можешь сделать такую? Биришим начала сомневаться в мастерстве камнереза. Но она видела его работу! Тот идол, которого он подарил ей, тоже сделан из агата и тоже похож на настоящего – на сына вестника богов Гермеса, который пьет нектар виноградной лозы и, погружаясь в сон, делится откровениями! – Я могу, – успокоил Паланг, – но не знаю, найду ли точно такой камень. – Так поищи! – Биришим разозлилась. Ночь скоро закончится, а она не то что не выполнила обещанное принцессе, но ни на шаг не продвинулась к осуществлению своего плана. – День тебе на работу! Я приду, когда стемнеет. В последних словах прозвучало больше нежности, чем хотелось самой Биришим. Но «я приду» вмещало в себя не только дело, но и любовь. Любовь?.. Биришим нравился камнерез, о большем она не думала. А что, если... нет! Никто не позволит ей выйти замуж, родить ребенка. Она служанка! И это навсегда! Во всяком случае до тех пор, пока она угодна принцессе. Биришим убежала, оставив камнерезу дар Теплого озера.
В последние месяцы года жизнь в долине Светлой реки замирала. Холода чередовались с оттепелями, под тонким снежным покровом дремали травы, которые, лишь только скупые солнечные лучи коснутся их, вытягивались, и тут же поглощались пасущимися лошадьми, овцами, коровами. Даже ослам в холодные дни выпадало меньше работы, чем в страду. Хозяева разве что привезут на их крепких спинах хворост, кувшины с маслом и зерном, да и сами проедутся, поджав ноги, ленясь ходить по размокшим дорогам. У Паланга не было ни овец, ни коня, ни даже осла. Если и приходилось о ком-то заботиться, то только о себе. А много ли надо одинокому мужчине? За свою работу он получал еду, одежду, иногда монету, за которую мог купить что-то из утвари или новые инструменты для резки по камню. Камни он тоже покупал у приезжих купцов. Но в холодные дни караваны редко приходили. Горные перевалы завалены снегом – не то, что долина! А в пустыне свирепый ветер мог насмерть убаюкать каждого, кто, не ровен час, отстанет или лишится огня. Наступивший день растопил тучи, и солнце подарило Городу Образа Светлых Вод немного ласки. Собрав свои камни, Паланг поплотнее запахнул короткий шерстяной халат, по самые уши нахлобучил шапку, сунул ноги в местами потертые, но еще целые сапоги и сел за своей лачугой, подальше от людских глаз, перебирая камни в поисках такого, который бы был похож на оставленную Биришим фигурку лягушки. Среди крупных агатов не нашлось нужного, и камнерез с досадой раскидал на расстеленной подстилке мелкие камешки, оставшиеся от былых работ. Солнечный луч упал на один из них, словно сам бог Митра подсказывал, на что обратить внимание. Паланг зажал камень в пальцах и поднял выше. Небольшой, размером с яйцо куропатки, но целый, без трещин и острых сколов, он и расцветкой повторял лягушку: тонкий светло-зеленый край, несколько белых полос, желтая полоса и все остальное – насыщенного красно-коричневого цвета. Но маловат... получится небольшая, размером с ноготь фигурка, если еще не расколется во время работы! Что ж, надо пробовать, а там будет видно! Собрав камни, он отнес их в дом, а сам, прихватив инструмент и одеяло для ног, устроился на завалинке у саманной стены, пристроил камень в расщелину на бревне и принялся за дело. Время бежало быстро! Увлекшись работой, Паланг забыл даже о еде. Когда камень принял форму лягушки, камнерез, ощущая нетерпение, принялся за полировку, но желудок воспротивился его намерению поскорее закончить работу и так заурчал, что пробегающая мимо собака остановилась в удивлении. Когда у нее урчал живот, это понятно, но у человека... Пес попрядал ушами, поджал хвост и подошел ближе, принюхиваясь. – Э-э, не туда пришел, друг, – заметив интерес собаки, Паланг отогнал ее. – Здесь нечем поживиться, иди дальше! Вот так всегда! Люди... говорят ласково и гонят, кричат и тоже гонят. Оскалившись на всякий случай, пес убежал. Паланг швырнул в него кусочек плотной глины, – пусть не рычит! – встал во весь рост, расправил плечи, потянулся. День заканчивается, а у него и крошки хлеба во рту не было! Не собака же! Надо поесть! Да и согреться не мешает. Снова подул холодный ветер, и солнце скрылось с неба раньше, чем должно было уйти за горизонт. Камнерез собрал пожитки и спрятался в доме, где в углублении пола тлели разожженные с утра уголья. Теплый воздух, разогретый суп, оставшийся со вчерашнего дня, разморили. Да и бессонная ночь, проведенная в бурных объятиях, сказалась! Паланг задремал, зажав в кулаке свою лягушку. Он ушел в сон, как в другой мир. Как только его веки сомкнулись, перед внутренним взором появилась прекрасная картина: он шел по берегу синего озера, высокие сочные травы шуршали стеблями и смыкались за ним, цветы фантастических форм и расцветок качали тяжелыми головками. От их аромата кружилась голова! Но вот травы легли к земле, ноги продавили мягкий мох, оставляя в нем светлые лужицы. Невдалеке, за грудой камней журчал ручей. Паланг отметил для себя, что камни те драгоценные: агаты, бирюза, сердолик, а между ними матово поблескивает перламутром чистейший жемчуг. И вдруг прямо у его ног раздалось зычное «ква». Множество лягушек – больших и маленьких, зеленых и желто-красных – хором подхватили лягушачью песню, и в ушах зазвенело от их пронзительного голоса. Лягушек становилось все больше и больше, они облепили промокшие сапоги, прыгали на штаны, но падали, не умея зацепиться. Паланг стал скидывать их, отшвыривать ногой и вдруг услышал строгий, но мелодичный голос: – Как нехорошо ты обращаешься с моими любимицами! Подняв глаза, камнерез остолбенел: на другом берегу ручья, вся в облаке света стояла прекрасная женщина. Настолько прекрасная, что слезы потекли из глаз, ноги сами преклонились, а из горла вылетел вздох восхищения! Женщина приблизилась едва ли не вплотную к его лицу. Ее глаза изменились. Только что утонченного разреза, зеленые с искринками золота, в обрамлении изогнутых ресниц, они вдруг стали выпуклыми, как у лягушки, и с детским любопытством вглядывались в него, да так пристально, что вся его сущность потекла в них, и не было никакого спасения от той бесконечно влекущей силы. Паланг застонал и только прошептал: – Кто ты, чудное творение? Как твое имя? – Ква, – ответила красавица, и верткий язык, выскочив из ее раскрытого рта, коснулся его щеки. Паланг в ужасе отстранился и закричал: – Уйди! Оставь меня, мерзкая лягушка!
– Очнись! Биришим шлепала камнереза по щекам, а он вертел головой и прогонял ее: – Уйди, уйди... – Паланг! Это я, Биришим, очнись... Гигантская лягушка криво усмехнулась и растворилась в воздухе вместе с травами и цветами, вместе с камнями и жемчугом, вместе с ручьем и озером. Паланг открыл глаза как раз в тот момент, когда Биришим в очередной раз замахнулась. Он перехватил ее руку у своего лица и крепко сжал. – Пусти, одержимый! В темноте, разбавленной слабым мерцанием угасающих углей, даже очертания девушки растворялись, переползая тенями со стен на пол. – Кто ты? И что делаешь в моем доме? – Паланг еще пребывал на грани сна и яви и не узнавал возлюбленную. – Кто я?! – Биришим выдернула руку и вскочила на ноги. – Верни мою лягушку! – приказала она. – Лягушку? – выпуклые глаза из сна вновь заслонили взор камнереза, он попятился, но вдруг узнал голос служанки принцессы и, хлопнув себя по лбу, рассмеялся. – Это был сон! Надо же... ты только представь, я, будто на самом деле, шел по берегу озера, видел горы камней и лягушек... Он вспоминал детали сна, но Биришим перебила: – Хватит с меня твоих откровений! Что с моим заказом? Сделал? Паланг разжал сомкнутую ладонь и показал маленькую лягушку с еще блеклыми боками. – Вот она. Осталось отполировать и сделать дырочку для шнурка. Биришим недоверчиво приблизилась, присела на ложе и взяла лягушку. – Такая маленькая... Паланг воспользовался моментом и привлек девушку к себе. Она уперлась руками в его грудь. – Остынь! Не до того сейчас! Заканчивай работу! Мне надо спешить. Паланг разочарованно вздохнул, встал с ложа, положил хвороста в очаг и присел рядом с инструментами. Струйка дыма поползла вверх, к отверстию в стене под самым потолком. Биришим потерла глаза: от дыма они прослезились. Камнерез, казалось, не замечал ни дыма, ни холода, он работал, придавая фигурке законченный вид, выглаживая ее лапки и спинку до блеска. Работа заняла много времени. Биришим уснула, ожидая, но как только мастер принялся за отверстие в агатовом тельце, она открыла глаза. – Готово? – Почти, – ладони камнереза терли металлическую палочку, входящую вглубь камня. – Все, готово! – Паланг вынул палочку, прошедшую насквозь через камень ото рта лягушки, и подал готовую фигурку. – Держи! Биришим взяла агатовую посланницу Богини Светлых Вод. Красной ягодой она лежала в центре ее ладони. – Дай мою, – не глядя, девушка протянула другую руку. Паланг пошарил в камнях и, потянув за шнурок, достал лягушку конюха. – Держи! Биришим долго смотрела на свои ладони, сравнивая две фигурки. Они казались похожими и различались только размером. Дар Теплого озера был раза в четыре крупнее. «Интересно, – подумала Биришим, – эта малышка тоже умеет исцелять? – Мысль показалась крамольной. Как дело рук какого-то бедного камнереза может получить силу богов?! Биришим испугалась. – Богиня отомстит мне...» – но решимости завершить задуманное не убавилось, напротив, служанка принцессы поторопилась, чтобы успеть в храм до рассвета. – Я должна идти! – спрятав фигурки в складках хитона, Биришим обошла очаг с сидящим у него камнерезом и потянула кольцо на двери на себя. Паланг обиделся: – Как? Ты не останешься?.. В ответ скрипнула дверь. Биришим выскользнула в темноту и, прижимаясь к стенам, поспешила к храму.
На удивление ясная ночь высветила землю небесными светильниками. Крупные, такие как Ормузд [35], смотрели на мир внизу, не мигая, осознавая свою изначальность. Мелкие, собранные в созвездия, словно играли друг с другом, то усиливая свой свет, то прячась за тончайшим покрывалом бесконечности. _______________ [35] Ормузд – планета Юпитер.
Биришим лисой кралась по земле, а огромный Хавторинг корявой рукой указывал ей путь с неба. Вот и храм. Ворота закрыты! Как же она не предусмотрела этого?! Несмотря на студенность ночного воздуха, Биришим обдало жаром. Что делать?.. Она оперлась о стену и закрыла глаза. Бессилие сковало тело. План не удался. А так хотелось получить малую толику тех благ, которые имеют цари! Всего лишь лягушку, которая дарит исцеление! Забрать ее, спрятать меж грудей и уйти далеко-далеко, как конюх, который оставил свой дом и, проделав нелегкий путь, пришел сюда, в Край Светлых Вод. Она же вынуждена навсегда остаться в служанках и, изворачиваясь, как змея, между сильными и богатыми, нести свое жалкое существование ради того, чтобы вкусно есть, мягко спать и иметь немного любви. Не успев расплакаться от отчаяния, Биришим напряглась: до ее слуха долетел скрип открываемых ворот. Она вжалась в стену, пряча лицо, которое единственное могло выдать ее, белея среди ночных теней. Одна из них скользнула мимо. Маг! Какой-то маг тайно бродит в ночи? Биришим проводила его любопытным взглядом и кинулась к воротам; толкнула их, и они поддались! О, Богиня! Ты желаешь, чтобы я посетила твой Храм, сейчас, в тишине и темноте! Биришим прошмыгнула в узкий проход и прикрыла ворота – а то вдруг кто-нибудь еще заметит, что они открыты! Стража не дремлет! Постояв и оглядевшись, она глотнула воздуха и, держась тени навеса над галереей предков, пробежала открытый двор; на мгновение задержалась у ступеней перед Преддверием Святилища, помянув Богиню Светлых Вод, и побежала дальше к узкому коридору, ведущему к самому Святилищу. Коридор пройден! Перед ней, освещенная огнем у основания алтаря, стоит Богиня Светлых Вод! Две колонны стражами охраняют ее покой. Тонкий аромат фимиама блуждает в воздухе – теплом и тяжелом от чада светильников и дыма гаснущих углей. Биришим легла на припыленный пол. Почитая Незапятнанную Влагу Сильную, богиню, дарующую плодородие всему живому на земле, врачующую и исцеляющую, мудрую и благословенную, она обратилась к своей покровительнице с просьбой о милости и прощении. – Не в моей воле припасть к твоим ногам в урочный час, о, Святая Непорочность! Закрыты двери твоего храма для таких, как я. Прости меня и прими дары, переданные тебе от моей госпожи – принцессы Тэхар! Прими и мой дар! Биришим подползла к алтарю. Пошарила по нижней стенке. Где, где та незаконченная кладка, о которой ей сболтнул рабочий? Она потрогала каждый кирпич – сидит намертво! Нет, не здесь! Здесь работа уже закончена. Даже, если и была оставлена ниша, уже заделана! Видать, не она одна решила спрятать подношение в кладке, чтобы навечно, чтобы ничьи руки больше не прикасались к дарам для Богини. Биришим на коленях продвинулась дальше. Напоролась на обломки кирпичей, на острые крошки засохшей глины. Она до крови раскорябала колени, запуталась в хитоне, но шарила руками по ступеням алтаря и вдруг попала в пустоту! Подобравшись ближе, служанка вгляделась в низ ступени. Так и есть! Здесь кирпичная кладка еще не закончена! Кирпичи приготовлены, остатков жидкой глины хватит, чтобы закрепить их в кладке! Что ж, Биришим сумеет уложить несколько кирпичей в потрескавшуюся от времени стену и замурует свои дары! Еж, лягушка, силен! Последний взгляд на подрагивающие драгоценности, уместившиеся на одной ладони. Надо было бы завернуть в тряпицу, как она раньше не подумала об этом?! Биришим подняла полу хитона, потянула подол рубахи, но плотная льняная ткань не поддалась. Биришим вцепилась в нее зубами и с силой дернула. Ткань треснула, и лента повисла в зубах. Оторвав ее, служанка бережно завернула дары и протиснула их в узкую нишу; перевела дух и, растопырив пальцы, погрузила их в загустевшую глину. Ошметок замазки замуровал дары. Кусок кирпича закрыл отверстие. Для надежности Биришим нашлепала глины по краям вставленных кирпичей, стряхнула остатки. Все! Сложенные у груди ладони, мольба о девичьем счастье, слова прощения...
Глава 13. Помощник кузнеца
Как бы ни была сурова зима, но неизменно приходит время, когда холода отступают под натиском теплых ветров и жара солнечного света. Прогревшись, земля жадно впитывает воду, даруемую щедрыми небесами, и в глубине ее, пробудившись ото сна, набирают силу новые ростки. Разбухнув от влаги, разомлев от тепла, они прорываются через крепкие оболочки, и вот уже ввысь потянулись первые всходы, а у людей прибавилось забот. Хозяин усадьбы, где жил и работал Джаркын, все светлое время дня пропадал в поле – поднимал лозу, вспахивал землю для новых посевов, проверял озимые, уже радующие глаз молодой зеленью. Подопечные Джаркына трудились рядом с хозяевами, пыша здоровьем и силами, накопленными за зиму. Но работа есть работа, и Джаркын глаз не спускал с коней, проверяя, нет ли каких ран на коже от сбруи, на месте ли подковы. – Как это ты так?! – всплеснул он руками, заметив, что с передней ноги каурого жеребца подкова сползла наполовину. – Зацепил за что-то? Джаркын попытался сам снять подкову, но не получилось, и он повел коня к кузнецу. У того и инструмент нужный найдется, да и новую подкову сделает! Конь шел, прихрамывая на правую ногу. Джаркын не торопил его, держался обочины дороги, где земля была крепче, не то что проторенная колея, в изгибах которой поблескивала жижа после ночного дождя. Город парил в утренней дымке, длинные тени у внешней стены таяли, все ближе подбираясь к ее остову. Солнце поднималось с другой стороны города, и его лучи уже слепили глаза. Когда конюх довел коня до квартала кузнецов, работа кипела повсюду. Стук молотков веселил слух, в их незатейливой музыке слышалась песня труда, благодаря которому человек и живет. А вот и знакомая кузня! Не раз Джаркын приводил сюда коней. Кузнец огромного роста работал умело. Говорил мало, только по делу, на расспросы не отвечал. Джаркын поначалу пытался разговорить его, но как осекся раз от колючего взгляда, так больше не приставал. Увидев старика с конем, кузнец кивнул ему, взял клещи и, что-то крикнув малолетнему помощнику, подошел. Огонь в горне распалялся все сильнее. Мальчишка, качающий мехи, приподнимался на цыпочках, когда верхняя палка улетала вверх. Но малый старался! И виду не подавал, что тяжело: подпрыгнет, ухватится и вниз! Потом снова вверх! Джаркын одобрительно покачал головой. – Ай молодец! Как старается! Кузнец, мельком взглянул на мальчика и буркнул, подцепив подкову клещами: – Сам старайся – ногу держи. Подкова слетела, конь переступил с ноги на ногу, подернул шкурой. – Что, недоволен? – Джаркын постучал по конской шее. – А ты как думал?! Подкова для тебя – наипервейшее дело! Как с такой ходить? О! То-то же! Пока они возились с конем, огонь в печи разошелся, пора было обрабатывать заготовку. Мальчишка позвал кузнеца, заглядывая в печь: – Хозяин! Давай! Пора! – Ишь какой строгий! – помощник кузнеца все больше нравился конюху. Кузнец вбил последний гвоздь, подхватил железную полосу, кивнул, разрешая открыть заслонку, и отправил будущий клинок жариться в пламя. Как только металл раскалился докрасна, он вынул его, но не успел положить на наковальню. Конь всхрапнул сзади. Кузнец оглянулся, его рука с огнедышащим лезвием поплыла в сторону, и в то же время мальчишка поднял руку. Дикий крик огласил окрестности. Горячий металл пришелся на запястье, и мальчик, не выдержав боли, упал без памяти. – Что же это?.. Как же это?.. – в смятении зашептал Джаркын. Кузнец бросил клещи с зажатым в них металлом, схватил кувшин с водой и плеснул на багровое запястье. Полоса обожженной плоти зашипела, облачко пара поднялось над израненной рукой. – Все, не работник более, – сплюнув досаду, кузнец поднял мальчика на руки и отнес в мазанку при кузне. Джаркын отвел коня в сторону, привязал и вернулся. – Лекаря надо бы, умрет, – заглядывая в глаза строгому кузнецу, посоветовал конюх. – Лекарю платить надо. А мальчишка может и выживет, но не работник более. – Что ты заладил «не работник, не работник»?! Изувечил ребенка – давай лечи! Кузнец посмотрел на конюха свысока и процедил сквозь зубы: – Шел бы ты отсюда... – Как же так?.. Джаркын растерялся, но вдруг вспомнил о лягушке-целительнице и, твердя себе под нос «я сейчас, я сейчас», влез на коня, сжал крутые бока ногами, ухватился за гриву и погнал в город. Кузнец тяжело посмотрел ему вслед и продолжил свое дело.
Утренний поток людей, спешащих по делам в город и из него, уже поредел, и Джаркын, не останавливаясь, пролетел распахнутые ворота и, подняв на дыбы разгоряченного жеребца прямо на площади перед храмом, спрыгнул с него как раз в тот момент, когда один из магов намеревался войти в храмовый двор. – Стой, погоди! – Джаркын кинулся к магу и тот от неожиданности так и встал перед приоткрытой дверью, испуганно уставившись на странного всадника. В сбивчивом рассказе конюха о мальчике, лягушке и Теплом озере маг ничего не понял. Он молча выслушал, и также молча ушел, оставив старика в недоумении перед запертыми воротами. От бессилья Джаркын зажмурился, слезинки скатились из-под морщинистых век. Люди с удивлением смотрели на него, а он разговаривал сам с собой или с конем, который прядал ушами и кивал, то ли соглашаясь, то ли выражая нетерпение. – Зачем богине лягушка? Боги не болеют и живут вечно. А люди болеют и умирают. Лягушка людям нужна. Тенгри ее людям послал. Дар такой! Чтобы в нужное время помогала. Сейчас нужно! А ее не дают. Справедливо это, а? Люди, справедливо это? Воины из отряда Харбалана, стоявшие на страже у стен дворца, узнали конюха. – Что-то случилось у старика. – Доложить военачальнику? – Да нет, Харбалану до конюха дела нет, а вот Биришим!..
Биришим удивилась, когда посыльный позвал ее и доложил, что стража принцессы просит ее выйти из дворца: с конюхом неладно – плачет у ворот храма. Принцесса, чувствуя недомогание, прилегла и уснула. Биришим оставила с ней другую служанку и поспешила к Храму Богини Светлых вод. Искать конюха ей не пришлось. Он стоял рядом с конем, уже не стеная, но с опущенными от бессилья руками – ни уйти, ни остаться! Ничем не может он помочь мальчику, несчастье которого так повлияло на старика, что он забыл обо всем на свете и принял его горе как свое. – Что ты тут делаешь? – вопрос Биришим вывел его из ступора. – Госпожа, помоги, прошу тебя! – выпалил он, торопясь, не договаривая слов, пытаясь так рассказать о мальчике с поврежденной рукой, чтобы служанка принцессы не прогнала его, чтобы прониклась и помогла добыть заветную лягушку. – Там мальчик, ему руку сожгло, сильно сожгло. Кузнец не хочет лечить – денег жалко. А мальчишка умрет! Умрет хороший мальчик! Джаркын заплакал. Биришим растерялась. Не видела она плачущего старика, – никогда не видела, как старики плачут! – и его скупые слезы, просто скатывающиеся по щекам, прожженным на солнце, так впечатлили, что она не нашлась, что ответить. Только утешала, понимая его состояние как страшное горе – его личное горе. Но упоминание лягушки вернуло служанке рассудительность. – Уходи, – приказала она, – никто не даст тебе лягушку. Даже принцессе это не под силу! Все! Забудь о ней! Она теперь принадлежит Богине Светлых вод! – Как же так, – приговаривал конюх, – как же так... мальчик умрет... Немало детей, нуждающихся в заботе и помощи, видела Биришим в своей жизни – всем не поможешь! Только богам дано распоряжаться их жизнью. Кому суждено жить – тот будет, а кому нет – умрет и будет похоронен без обряда, в земляной яме, застеленной соломой. Но слова старика взяли за сердце. – Где твой мальчик? Джаркын по-детски распахнул глаза. В них блеснула надежда – наивно, трогательно. – Там, там, в кузне! – В кузне?.. – Биришим торопилась. Принцесса проснется, а ее нет рядом... – Что ж ты стоишь здесь?! – она толкнула старика. – Привези его сюда! – Но спохватилась и уточнила: – Нет, не сюда, а туда! Знаешь последний дом на улице гончаров? Там камнерез живет. – Джаркын с жаром закивал. – Туда вези! Быстро вези! Конюх с молодецкой прытью взлетел на коня и помчался в кузню, а Биришим вернулась во дворец, зашла к травнице, к которой ее часто посылала Тэхар, и взяла у нее макового отвара, мешочек листьев полыни и мазь из выпаренной мочи быка. Заглянув в покои принцессы, она удостоверилась, что та еще почивает, и побежала к камнерезу.
– Мальчика давай! Скорее! Лечить будем! – остановив коня на полном скаку, Джаркын кричал в никуда, ища взглядом кузнеца. Люди повыходили из своих домов. Кузнец отложил молоток, обтер руки о передник и вышел из-под навеса, где работал. Старик удивил его, давно переставшего удивляться: гарцует, как молодец, искры из глаз, голос окреп – кричит, как хозяин. – Бери, – будто нехотя кивнул на дом. – Э-эх, – выразив в этом выдохе все свое недовольство нерасторопности кузнеца, Джаркын спрыгнул с коня, успокоил его, разгоряченного короткой, но быстрой ездой, и поспешил в дом. Мальчик метался в бреду. Руки его мелко тряслись, лоб покрылся испариной; поврежденное запястье жена кузнеца, сидевшая рядом, прикрыла лоскутом льняной ткани. Джаркын сглотнул жалость, которая только и умеет, что забирать силы и лишать надежды, и поднял мальчика на руки, тихонько утешая не то его, не то себя: – Сейчас, сейчас, сейчас тебя сама Биришим будет лечить! Сейчас, сейчас... Он вынес ребенка и увидел повозку с ослом. Кузнец стоял рядом, покусывая сухую травинку. Его мужественное лицо, обрамленное облаком черных волос и густой бороды, казалось непроницаемым и бездушным; суровый взгляд стал защитой от невзгод, но за ним дремали доброта и отзывчивость, которые год за годом прятались все глубже и глубже в закрытом ото всех сердце. Уложив мальчика на охапку сена, Джаркын благодарно кивнул, взял поводья и с нетерпеливым «кых, кых» ударил ими осла по привычной спине. Жена кузнеца подбежала и укрыла мальчика старенькой меховой накидкой. Кузнец недовольно поджал губы. Зачем? Все равно не жилец, а помрет, так накидку кто-то себе приберет...
Огонек на кончике фитиля маячил в ночи горячей каплей. Окруженная желтым ореолом, она подрагивала и уменьшалась, приближаясь к керамической плошке с маслом, над которой застыл оседланный конь – как и сама плошка в виде овальной ложки с ручкой, украшенный круглыми нашлепками. Джаркын приподнял фитиль, и он разгорелся ярче, будто конь дохнул на огонь и придал ему своей силы. В углу на охапке соломы заворочался Паланг. Он без слов уступил свое скромное ложе больному ребенку, позволил конюху остаться в его мазанке, чтобы быть рядом с мальчиком. Биришим открылась камнерезу с другой стороны: он знал ее как страстную любовницу, а теперь увидел, как в ней просыпается женщина-мать. Только взглянув на мальчика, она прикусила губы, сглотнула слезы, но, взяв себя в руки, принялась ухаживать за ним, как любая мать за своим ребенком. Настой мака успокоил метущееся в жару сердце, притупил боль; примочка из отвара полыни очистила рану, и Биришим густо замазала ее мазью из выпаренной мочи быка. Теперь оставалось только ждать, как она, день за днем, будет залечивать страшный ожог. Но сердце самой Биришим горело от терзаний. Уже зима уходила, скоро долина покроется новым травяным ковром, а мысль о подмене лягушки не оставляла ее. Ничего не изменилось в жизни служанки. Следуя зову сердца, она оставила чудесную лягушку себе, и с тех пор опасалась гнева Анахиты. Но богиня, видимо, забыла о ней – не карала, но и не жаловала, несмотря на горячие мольбы. Жизнь служанки принцессы текла как обычно. А ей так хотелось перемен! Камнерез любил ее, редкие встречи были жаркими, но всегда после ночи любви Биришим приходилось оставлять дом, который мог стать ее, в котором она могла обрести простое женское счастье, став женой и матерью. Появление конюха и его слова о том, что боги не болеют и живут вечно, запали в душу. Вот мальчик, которого дар Теплого озера поможет вернуть к жизни! Может быть, по воле самой Богини Светлых вод лягушка тайно покоилась на ее груди до нужного времени, и оно пришло?.. Колеблясь в верности принимаемого решения, Биришим все же надела кулон на мальчика. Кто он, этот ребенок, посланный ей в искушение? Откуда он взялся? Кузнецу он не сын: так, приблудился по осени, попросил еды, с жаром принялся помогать в кузне. Если бы не тот страшный случай, так и жил бы в его доме за чашку супа и кусок хлеба в день, да за обноски с плеч детей кузнеца! Но судьбе было угодно свести их вместе – и ее, и конюха, и Паланга! – О, Ардви Сура Анахита! – каждый день шептала Биришим, обращаясь к своей покровительнице со словами, завещанными самим Ахура Маздой:
– Я прошу у вас, о Воды, Щедрого благоволенья, От которого все блага Снизойдут простосердечно. Я прошу у вас, о Воды, Всевозможного достатка И свободного потомства Щедрого в благословеньях. Пусть они не пожелают Зла, оружия и смерти, Мести и другим несчастья. Об этом я прошу у вас, о Воды, Об этом, о Земля, Об этом, о Растения, Об этом, о Бессмертные Святые... [36] ______________ [36] Авеста, Ардвисур Бано Ньяиш, стихи 11, 12.
Конюх, слушая молитву Биришим, про себя вторил ей, поминая чужих богов вместе со святыми для него именами Тенгри и Умай. Они не обидятся! Они знают о его чистых помыслах! Не за себя молится рожденный на чистых пастбищах родных гор – за ребенка, пусть чужого, но страдающего и нуждающегося в исцелении. Как Джаркын порадовался, когда увидел свою лягушку под рубахой мальчика! Он так и знал – Биришим уговорит магов храма! Теперь лягушка-целительница делает то дело, которое и должна, а не лежит камнем, хоть и красивым, среди других подношений Богине Светлых Вод. Молитвы ли, целительные снадобья или сила лягушки помогли, но случилось чудо: жар спал, мальчик очнулся и глубокая рана начала затягиваться. Только кисть руки оставалась все такой же безжизненной: она висела, и пальцы не гнулись. Но Джаркын верил, что мясо на кости отрастет, нужно только время! И еще кое-что... В один из дней, когда жаворонок весело пел в синем обновленном небе, Джаркын дал Палангу монету, полученную им от перса за связь с дочерью военачальника, и сказал: – Купи овцу, отдай ее магам! Пусть принесут жертву своей богине и попросят о нашем мальчике. Камнерез подкинул серебряную драхму и, улыбнувшись, ответил: – Отец, благодаря тебе этот мальчик жив. У тебя доброе сердце. – И у тебя оно доброе! – удивившись похвале, возразил конюх. – Ты пустил нас в свой дом! Паланг отмахнулся: – Да что там дом! Пустой он был. Защищал меня от ненастья, от жгучих лучей солнца, но не было в нем тепла без вас, без Биришим... – А почему бы вам с Биришим не завести своих детей? А? – Джаркын подмигнул. Слышал он, с какой страстью любили они друг друга, когда Биришим оставалась на ночь. Паланг погрустнел. – Она и слышать об этом не хочет. Предлагал я. Говорит, принцесса ни за что не отпустит ее. Джаркын не подумал об этом. Да, она служанка! Но принцесса Тэхар казалась ему доброй. Да и теперь она почти царица, все слуги вокруг нее. Что ей от одной Биришим?.. Когда царь Ахвирпат женился на дочери царя Смаракансы, он перебрался в Кат. Там теперь его главный город. А в Никшапайе остался править его сын – принц Хуфарн. Сама Тэхар уж скоро родит. Видел он ее на прогулке! Ходит, словно утка, переваливаясь с ноги на ногу! Живот из-под хитона торчит – видать, девочка будет! – А ты настаивай, – посоветовал Джаркын. – Женщины они такие: говорят «нет, нет», а потом соглашаются. У них это «нет», как у нас «да». Пусть поговорит с принцессой, может и отпустит! Ведь как она верно ей служит! Нельзя не отпустить хорошего человека ради его счастья. От таких слов глаза Паланга загорелись. Может быть, не все еще потеряно? Прав конюх – капля камень точит! Надо говорить, просить любимую. И овцу надо! Попросить у Богини и за себя, пусть дарует ему семью! Уж сколько лет он живет в одиночестве! Если не отпустят Биришим, так убегут, уйдут тайно с караваном! Ищи их потом! А он всегда семью прокормит. Камни в его руках оживают. Найдет где свой талант применить. Сейчас вон какие постаменты для колонн храма вырезал! На все руки мастер! Уйдут в Пухар [37] или еще дальше – в Хваризм! Там много храмов, дворцы у правителей богатые, а их всегда обновлять и украшать нужно! _______________ [37] Пухар – Бухара (с согдийского)
Не в силах ждать прихода Биришим, Паланг пошел на дворцовую площадь. Пристроившись в тени тала, распускающего клейкие листочки, у лавки продавца зелени, он всматривался в выходящих из дворца – вдруг Биришим зачем-то тоже понадобиться выйти! И она вышла! Паланг было кинулся к ней навстречу, но вовремя остановился: рядом с Биришим шел сам военачальник Никшапайи – Харбалан! Он встал на место погибшего Виркана и теперь все войско Никшапайи подчинялось кушанскому воину. Биришим показалась Палангу смущенной и даже поникшей. Не было в ней обычной задористости и уверенности. Она мельком поглядывала на мужественного Харбалана, который не обращал внимания на ее взгляды. Зато их замечал камнерез! Палангу стало не по себе. Смутная догадка обожгла его сердце. Биришим была любовницей Харбалана! Ее нежный и в то же время обиженный взгляд красноречиво говорил об этом. Когда военачальник в сопровождении воинов ушел в направлении цитадели, Биришим перешла площадь и подошла к зеленной лавке. Ее хозяин продавал свежую зелень, которая уже радовала горожан, за зиму истосковавшихся по ядреному вкусу луковых побегов, ажурным листьям ароматных трав, тянувшихся к небу на сочных лугах у Светлой реки. Свежий ветер играл с легкой одеждой Биришим, шевелил завитки за ухом, поднимал шлейф легкой накидки, прикрывающей спину. Паланг знал каждый изгиб этой соблазнительной спины, знал шелковистые прикосновения игривых локонов, любил грудные переливы глубокого голоса, который сейчас звучал рядом, день и ночь мечтал о ласках нежных ручек, умеющих доставлять удовольствие. Ему не хотелось думать о том, что они так же могут ласкать кого-то другого, но безумная фантазия сама рисовала перед его внутренним взором волнующую картину объятий грузной фигуры военачальника и стройной и тонкой Биришим. Взяв несколько ароматных пучков, Биришим хотела было уйти, но Паланг окликнул ее. – Ты?.. – удивилась она. – Давно ты наблюдаешь за мной? – в ее голосе прозвучало недовольство. – Достаточно, чтобы понять, кем тебе приходится наш новый военачальник. Биришим вспыхнула. – Что ты себе вообразил? Как ты смеешь?! Разве я жена тебе? – она разгневалась. Но камнерез охладил ее пыл, сказав прямо: – Могла бы ей быть, если бы хотела. Биришим опустила глаза. Вокруг столько людей... а ей хочется кричать и рвать на себе волосы! «Богиня, за что ты так со мной?..» – Ты пришел, чтобы сказать мне об этом? – с горечью ответила Биришим, теряя надежду на любовь камнереза. В ее словах Палангу послышался вовсе не упрек, а сожаление и безысходность. Он уже корил себя за слова, сказанные в сердцах. – Да, Биришим, я пришел за тобой. Забудем о... обо всем... я... я... – он запнулся. Биришим напряглась. Капля надежды размыла разочарование, как весенний дождь грязь на ступенях. Оно утекало ручейками, и все сошло бы на нет, если бы камнерез продолжал. – Что «ты»? – она едва сдержала себя, чтобы не перейти на крик. Паланг подошел к ней вплотную и жарким шепотом сказал: – Давай убежим, с первым же караваном, далеко отсюда... Ответом ему был взгляд, полный любви, в глазах-озерах, переполненных влагой, которая вот-вот выйдет из берегов, как воды Светящейся реки в половодье. – Я приду ночью... – тихо ответила Биришим и убежала в твердой решимости изменить свою жизнь – так или иначе.
Глава 14. Праздник возрождения природы
Природа – истинное божество мира! – едва сбросив оковы холода, сочилась соками, проливалась дождями, – теплыми, возрождающими жизнь! – ласкала все живое благословенными солнечными лучами, обдувала нежные весенние побеги заботливыми ветрами. Люди и звери, травы и деревья – все наслаждались ее пробуждением и уже ждали главный праздник Страны Плодородных Долин – день Нового года, знаменующий собой возрождение добрых сил, светлых мыслей, новых надежд. Оплакав Сиявуша осенью, когда был собран урожай, а земля замерла на время холодов, теперь люди готовились встретить его возрождение благодарственными молитвами, песнями, танцами. Встречаясь, соседи с улыбками и напускной озабоченностью спрашивали друг друга: «Ты не видел Сиявуша?» Ответом были слова надежды: «Нет еще, но он уже в пути!» И вот наступил долгожданный день! На заре, когда небо едва посветлело, и птицы расселись по веткам в ожидании светила, Верховный жрец Храма Богини Светлых Вод поднялся на крышу и, воздев руки к небу, обратился к Митре с благодарственными словами за жизнь и свет. Долго длилась молитва жреца! Заря успела много раз поменять свой наряд и представлялась перед людьми, внимающими сильному голосу мага на площади перед храмом, то в серо-розовых, то в пурпурно-золотых красках. Когда же пришло время восхода солнца, по небу поплыли облака. Стих гомон птичьих голосов, люди замерли в ожидании. Облака собрались в тучи – грузные, полные живительной влаги, и пролился на землю дождь!
Пусть будет год урожайным, Суст Хотин, Дом дехканина наполнится зерном, Суст Хотин, Побольше дождей дай нам, Суст Хотин, Накорми народ досыта, Суст Хотин! [38] _______________ [38] Песня-молитва, обращенная к богине плодородия, текст сохранился в народе. Суст Хотин – обращение к богине плодородия, с узбекского можно перевести как «тучная, полная женщина».
Люди пели, радуясь дождю, как доброму вестнику от Богини Светлых Вод. Дети побежали по утоптанным дорогам и улочкам, шлепая босыми ногами по вспученным лужам, дразня друг друга и подставляя дождю улыбчивые лица.
Льется дождик – Травы расцветают! У посевов нынче Ушки прорастают.
На подворьях женщины открыли котлы с праздничным варевом из пророщенных зерен пшеницы и с любопытством вглядывались в маслянистую поверхность загустевшего лакомства, надеясь увидеть в хаотичных рисунках какой-то символ, сулящий благо на весь год. К Храму потянулись мужчины с жертвенными животными. Печальное блеяние овец никак не вязалось с общей радостью, но разве есть людям дело до овец, когда боги ждут особых почестей, суля за плоть одной овцы богатый приплод и добрый урожай?.. Паланг тоже вел овцу, загодя купленную на деньги Джаркына. Как и наказывал старик, камнерез благодарил Богиню Светлых Вод за спасение мальчика, но было у него и свое заветное желание; он повторял его про себя, как последователь Просветленного мантру: пусть Биришим станет мне женой и родятся у нас дети, и будем мы жить в мире и согласии, не зная ни бед, ни лишений. Так и сказал магу, принимающему овец у загона, специально поставленному для этого у стены храма: – Попроси у Богини семью для Паланга и Биришим! – Будет тебе семья! – пообещал маг, заводя овцу в загон. Вскоре город наполнился запахами жареного мяса, а в небо, пытаясь дотянуться до туч, поползли хвосты дыма из жертвенных печей.
Биришим готовила принцессу к выходу. В Город Образа Светлых Вод приехал царь Ахвирпат с новой царицей. Тэхар и Хуфарн встретили их, как и полагается, у входа во дворец. Молодая царица и принцесса обменялись изучающими взглядами, в которых не было ни любви, ни радости. Одного возраста, они сильно отличались друг от друга. Став хозяйкой города, Тэхар обрела уверенность в себе, начала вникать в дела, которыми раньше занималась царица Висвихани. Но принцесса все еще оставалась нежной и скромной, чего не скажешь о новой царице: высоко поднятая голова, смелый взгляд, полный презрения, дорогой наряд из тонкого бархата цвета вечерней зари, расшитого золотыми бляшками в виде диковинных птиц и причудливых растений, замысловатая прическа, украшенная булавками с навершием из лучистого сердолика. Щеки царицы алели яблочками, густо подведенные глаза темнели за выпуклыми веками: ни искорки в них, ни блика света, одна чернь – глубокая, как душная беззвездная ночь. Зато диадема на ее гладких волосах блистала крупными каменьями и искусными узорами золотого обода. Тэхар, увидев царицу, смутилась, как в первый раз, когда она только прибыла в город, будучи еще невестой принца. Она стеснялась своего выпирающего живота, так испортившего ее фигуру, стеснялась округлившихся щек, темных кругов под глазами, которые не могла скрыть даже обильно нанесенная пудра. Царица сразу почувствовала свое превосходство и вела себя так, будто и здесь она полновластная хозяйка. Вернувшись в свои покои, Тэхар с тоской думала о том, что ей придется еще раз выйти и провести немало времени в обществе царя и царицы и всей дворцовой челяди во время вечернего пиршества. Хуфарн заглянул к жене, но, застав ее в слезах, только поцеловал и быстро удалился. Одна Биришим осталась со своей госпожой, понимая ее без слов и умея утешить в любом положении. – Ты видела ее платье? – всхлипывая, с горечью спрашивала Тэхар, и Биришим отвечала нарочито безразлично: – Видела! И что в нем такого? У тебя есть куда богаче! Вот, например, какая роскошная парча! Посмотри, госпожа, как ткань играет, переливаясь, словно перламутр на раковине! – А украшения? Ты видела, какие богатые у нее украшения? – А мы достанем шкатулку и откроем! Биришим поставила на край ложа сундучок с приданым принцессы и подарками мужа. В сиянии драгоценных металлов купались удивительные по красоте камни! Биришим достала диадему. Тонкий звон миниатюрных золотых подвесок в виде колосьев рассыпался в стенах покоев чарующей мелодией. Тэхар невольно улыбнулась. Эта диадема досталась ей от матери. Да, удивительной красоты вещь! – Дай! Принцесса забрала свое сокровище и принялась рассматривать: в центре золотой пластины была изображена богиня-покровительница царей Ардохш. Ее лик, выполненный из белого агата, сиял в обрамлении золотых складок хитона и овального граната ярко-красного цвета, водруженного ювелиром на голову божества. Еще несколько камней – более крупных и более насыщенных цветом – мерцали по обе стороны от богини. А над ободом устремились ввысь деревья с искусно выполненными резными листьями – древа жизни! Рядом с ними паслись олени с ветвистыми рогами, джейраны, чьи головы украшали рога в виде ритонов. – С такой диадемой хорошо будет смотреться колье с таким камнем, – Биришим не дотрагиваясь, указала на огненно-красный гранат, вставленный в увесистое золотое кольцо. – И эти серьги! – Тэхар оживилась, доставая изящные подвески с камнями, чередующимися с золотыми бочонками. Биришим улыбнулась, наклоняясь над сундучком: уже лучше! Нарядим принцессу в парчу, прикроем живот белым шелком рубахи и никакая царица ей не в пример! – А теперь, госпожа, тебе надо отдохнуть! Сон скроет темные круги под глазами, освежит кожу на щеках и придаст бодрости! Долго уговаривать не пришлось: Тэхар легла на бочок и задремала. Биришим, посадив у ее ложа другую служанку с наказом, чтобы глаз не спускала с принцессы, сама выпорхнула из дворца и побежала в дом Паланга.
Город ликовал, вновь обретя Сиявуша! Радость простых людей так отличалась от настроений дворцовой аристократии, которая во всем ищет выгоду, даже в праздничных церемониях. Переступив последний порог дворца, Биришим словно глотнула свежего воздуха – так тепло и радостно было среди людей на площади, что даже сама мысль о возвращении во дворец казалась неуместной. Зачем? Ведь ей хорошо здесь, а не там! Но там принцесса! Покинутая родина и возникшая за годы общения привязанность к слабой и беззащитной в своем восприятии мира дочери кушанского царя связали их крепче родственных уз. На одной чаше весов расположились открытость и искренность народа, простые желания любви и счастья, на другой – интриги и зависть, череда хитросплетений отношений и двусмысленность слов. Биришим торопилась к возлюбленному и к мальчику, который стал ей сыном, к старику, воспринимающему мир чувствами ребенка. Но ее внимание привлекли звуки бубна и кольцо людей вокруг танцовщицы, рассказывающей движениями тела от пальчиков рук до поворота головы о рождении души. Биришим протиснулась между зрителями и встала, заворожено наблюдая за танцовщицей, как и все вокруг, восхищаясь лаконичностью и одновременно глубокой наполненностью движений ее гибкого тела. Сидя на коленях, она будто в темноте шарила по земле, словно искала что-то важное, но утерянное. Синий шелк ее платья складывался и расправлялся, колыхаясь, как потревоженная ветром вода в озере за храмом. Белое покрывало то соскальзывало на спину, то, падая облачком, укрывало лицо. Но вот она нашла то, что искала! Удивленная и обрадованная, девушка подняла это нечто – трепещущее в руках, как волнующееся сердце; покачавшись из стороны в сторону, приложила руки к груди, блаженно вздохнула и поднялась с колен, рассматривая свои руки так, будто впервые увидела их. Бубен запел на более высокой ноте, и танцовщица пошла по кругу, убыстряясь и притопывая, поднимая и опуская руки, вскидывая голову. Звякали подвески на ее ушах, скрученные жгутами волосы бились о спину и грудь, крутились змеями. Осознав себя как божье творение, девушка закружилась, подняв счастливые глаза к небу, которое уже освободилось от дождевого бремени, а облака, разбежавшись в разные стороны, открыли путь согревающим все живое лучам ослепительного солнца. Желая поделиться откровением, танцовщица пробежала у кольца зрителей, окатывая их воображаемой водой – той живительной составляющей, которая вместе с землей, ветрами и солнечным теплом и есть залог плодородия. Бубен стих. Танцовщица поклонилась в пояс. Люди кидали к ее ногам монеты, кто-то дал хлеба, кто-то яблоко. Биришим несла в подарок мальчику сладости с царского стола. Развернув сверток, она достала палочку пастилы и ею поблагодарила за зрелище.
Паланг ожидал любимую у порога своего дома, щурясь от яркого солнечного света, но с удовольствием подставляя лицо под теплые лучи. – Где Нимидин? – заглядывая в кажущийся сумеречным дом, спросила Биришим. – Старик повел его на постоялый двор. Там певцы из Смаракансы рассказывают о Сиявуше. – А ты что ж не пошел? – Я ждал тебя, любимая... Из глубины дома пахнуло свежей замазкой и сухим сеном. Уют и покой. Глоток страсти и радость любви. Человек тоже часть природы! И в нем бродят соки, побуждая, как и все живое, плодиться и размножаться. Но в отличие от животных, люди вкладывают в простые отношения нечто большее: душой или разумом, но человек украшает жизнь чувствами, не довольствуясь одним кратким мгновением близости, но жаждая постоянного продолжения взглядами, жестами, словами. Наконец оторвавшись друг от друга, влюбленные раскинулись на полу, еще пребывая в неге. – Биришим... ты говорила с принцессой?.. В тишине, нарушаемой доносящимися снаружи песнями и смехом, прошуршал тяжелый вздох. Паланг приподнялся, опершись на локоть. – Нет?.. – Нет, любимый. Сейчас не время. Новая царица, приближающиеся роды... она не справится без меня. Обнаженное тело заслонило свет у открытой двери. Паланг не спешил одеваться. Биришим скользила восхищенным взглядом по его плечистой фигуре. Красив, крепок... как же нам решить наши проблемы?.. – Паланг... не обижайся. Подождем еще немного. Я расскажу ей о нас. Она поймет, я уверена! Но только не сейчас, прошу тебя... – Старик идет, одевайся, – натягивая штаны, перебил камнерез. – Нимидин смеется! Молодец старик! Они вдвоем, как дети, оба! Биришим вышла навстречу вслед за Палангом. – Мама! – Нимидин бросился к ней и обхватил одной рукой, уткнувшись носом в живот. – Я принесла тебе сладости, Нимидин. Она гладила мальчика по стриженой голове и едва не плакала. А он, подняв глаза, сияющие изумрудами, торопился рассказать о том, что услышал: – Сиявуш вернулся! Он прошел огонь и вышел из него целым! Вот послушай:
– Он вышел из огня еще безгрешней, Был для него огонь, что ветер вешний. Огня прошел он гору, невредим, Все люди радовались вместе с ним. Везде гремели радостные клики, Возликовали малый и великий. Передавалась весть из уст в уста О том, что победила правота. [39] _______________ [39] Из «Шахнаме» Фирдоуси.
Биришим восхищалась приемным сыном: только услышал песню, а уже запомнил, да как декламирует! – Молодец! – похвалила она. Мальчик счастливо улыбался. Если бы не искалеченная рука! Кисть с сомкнутыми пальцами безжизненно висела. Нимидин держал ее перед собой, иногда забывая о том, что левая рука не работает так, как правая; по еще сохранившейся привычке он поднимал ее, протягивал, намереваясь взять что-нибудь или поправить, но только сгибом запястья он мог помогать себе. Биришим надеялась, что сила лягушки способна восстановить поврежденную плоть и утешала мальчика, грустневшего, как только дело доходило до поврежденной руки. Сколько испытаний может выдержать один человек? А ребенок? Дети легче приспосабливаются к изменениям в жизни, но все, что происходит в детские годы, формирует жизнь взрослого человека. Нимидин рано лишился родителей, а вместе с ними и детства. Его отец работал в поле, когда мимо мчался отряд персов. Мать как раз несла мужу обед. Что разгневало чужих воинов, осталось загадкой, но они зарубили и мужчину, и женщину. Их сын видел все из хижины, стоявшей на краю поля. Что он тогда чувствовал, как осознал то, что ни мать, ни отец больше не позовут его, что он больше никогда не увидит их живых глаз? Он не мог рассказать об этом – горе лишило его памяти страха, оставив только образ матери и отца, душистого поля с тяжелыми колосьями и чувство одиночества в пустой хижине. Потом он бродил по дорогам, ел, что дадут добрые люди, если такие попадались на пути. Потом пришел к кузнецу. Солнце поднялось высоко. День сиял светом. Пенистые облака неспешно плыли по синей глади неба, сменив тяжелые дождевые тучи. Краткосрочна благодать природы! Пройдет не больше месяца, как синяя краска неба потускнеет, белесая пелена жара прогонит облака, ветер станет злым и колючим. Тогда только воды Светлой реки, растекаясь по долине по многочисленным каналам и арыкам, станут утешением жителям Никшапайи в жаркие дни и желанной влагой для посевов и садов. Биришим заторопилась во дворец. Пора! Вечер обещает быть трудным. Вряд ли она сможет скоро вернуться к любимым людям, ставшими ей семьей. Молча проводив ее, Паланг присел на выступ у стены дома. Нимидин вынес кувшин. – Вода закончилась, – заглядывая прищуренным глазом в его горлышко, доложил он. – Пойду, принесу! – и убежал с проворностью, на какую способны только дети. – Хороший мальчишка! – сказал ему в след Джаркын. – Старается, всегда старается. Паланг не отвечал. Опустив голову, он сосредоточенно водил палочкой по земле, а мысли его витали где-то далеко. Длинные волосы упали на обнаженную грудь, мускулистые руки поблескивали загорелой кожей. – Уходить надо, – неожиданно сказал Джаркын. Паланг поднял глаза. Из-под прямых бровей, красивой линией подчеркивающих ровный и гладкий лоб, словно полилось золото. – Кому надо уходить? – не понял он. – Мне надо уходить, – уверенно ответил конюх и добавил: – Вам надо уходить... Конюх сказал то, о чем постоянно думал камнерез. Караваны уже шли через Никшапайю один за другим, торопясь преодолеть пустыню, пока она еще не так сурова к путникам. Что стоит наняться в обслугу, а то и заплатить караванщику и идти вместе с ними семьей?! – Куда ты хочешь пойти, отец? – не торопясь рассказывать о своих думах, спросил Паланг. Куда?.. Сколько раз выходил Джаркын на дорогу и смотрел на запад, туда, куда уходит солнце. Сколько дум передумал он, наслушавшись рассказов о Большом озере. Как хотелось ему пойти туда, снова ощутить душевный трепет путешественника, который впервые видит новые места. Но стоило ему повернуть голову в противоположную сторону – на восток, как в памяти всплывали картины родных мест. И тогда ему безудержно хотелось снова увидеть игру облаков над Теплым озером, полной грудью вдохнуть свежий воздух родных гор, пьянящий, как чаша терпкого кумыса. – Домой надо! Домой... – он тоскливо посмотрел в небо; кивнул, обращая внимание камнереза на череду плывущих облаков. – Соскучился я по Теплому озеру. Каждый день оно гоняет облака. Каждый день я смотрел на это и не знал, что в далеких краях буду вспоминать небо над озером и тосковать. Паланг с пониманием улыбнулся. – Там, на западе тоже есть озеро. Его называют Оксианским. Я был там. Давно. Большая река несет свои воды туда. Окс! Я видел... Джаркын оживился. – Большое озеро, говоришь? – Да! – Такое большое, что земли не видно за ним? – Да, отец, только вода – так далеко, сколько видит глаз. – И караваны идут туда? – Идут! Глаза Джаркына сощурились, губы расплылись в улыбке. – Слышал я уже о том озере! В каждом караване рассказывают! – Хитрый ты старик, а, конюх? – Паланг тоже улыбнулся. – Все знаешь, а расспрашиваешь. – Все только мудрецы знают! – ответил Джаркын. – А ты вот что лучше скажи: как идти туда, каков путь к этому морю-озеру? – Старик, ты никак домой собрался. Зачем тебе знать, как идти в другую сторону? А? Хитришь что-то. Джаркын отмахнулся. – Ничего я не хитрю. Интересуюсь. Никто не знает наперед, куда идет его дорога. Вот как я здесь оказался? Не думал даже, не знал ни о какой Никшапайе! А вот сижу здесь, с тобой разговариваю. Камнерез хлопнул старика по коленке, с хитрецой поглядывая на его плоское лицо. – Ладно, слушай! Путь дальний! Красные пески пройти надо, Золотоносную реку [40] перейти. – Золотоносную?.. – Да, отец! Светящаяся река несет свои воды к ней. – Я видел: наша река вливается в другое озеро! [41] – Это так, отец, а дальше ты видел? Джаркын задумался. Нет, за то озеро, почитаемое жителями Никшапайи, как священное, он не ходил. – Нет, не видел. – То-то же! – протянул Паланг. – А дальше вода уходит в Золотоносную реку. – А кто живет там, за пустыней? – не унимался конюх. – Разные люди живут. До Красных песков есть страна Пухар. А за пустыней – Страна Солнца [42]... ______________ [40] Золотоносная река – река Зарафшан. [41] В древности река Кашкадарья вливалась в Пайкендское озеро. [42] Страна Солнца – Хваризм, Хорезм.
Джаркын пытливо посмотрел на камнереза. – Ты сам там был? Паланг не спешил с ответом. Он, подобно Нимидину, потерял свою семью еще в детстве и долго скитался. – Жил я там, – наконец ответил, – недолго. Прибежал Нимидин. Здоровой рукой он держал полный кувшин за горлышко, а увечной прижимал его к себе. – Там акробаты! – возбужденно сообщил он. – Еще верблюдов привели, нарядные, с бубенчиками, с разноцветными шариками на голове. Паланг накинул рубаху. – Пойдем, посмотрим, – запахиваясь, позвал он. – Да и жрецы скоро вынесут мясо для угощения! Так и есть! Мясной дух уже растекался по самым отдаленным улочкам. Джаркын живо поднялся. В животе пусто! Пока выхаживал мальчишку, оставил работу у виноградаря, кормить некому! У камнереза тоже заработок невелик. Хоть жертвенного мяса отведать! С площади уже доносились звуки бубнов, подбадривающие возгласы людей. Сиявуш ожил! И эту долгожданную весть встречали праздником! Сегодня люди веселились, чтобы уже завтра приняться за работу. Нелегкий труд ожидал их до того времени, когда земля даст урожай, достойный накормить всех – и людей, и животных. А сегодня – праздник! Веселись, народ!
Глава 15. Сила сокола
Во второй месяц года долина Светящейся реки так прогрелась, что куда ни глянь увидишь зеленый ковер, словно расшитый яркими цветочными головками. Красные маки соседствовали с лиловыми колокольчиками, желтые одуванчики стелились ковром рядом с медовыми цветами клевера. Еще недавно пашни чернели перевернутыми сохой комьями земли, а теперь нежная зелень ранних всходов расчертила их тонкими линиями. В один из таких радостных дней принцесса Тэхар, отдыхая на свежем воздухе под воздушной кроной цветущего урюка, вскрикнула и схватилась за живот. «Рано», – подумала Биришим, еще загодя просчитав, что ребенок должен родиться в конце третьего месяца. Но Анахите было угодно, чтобы он увидел свет именно в этот день! Город замер в ожидании благополучного разрешения принцессы от бремени. Придворная травница поила принцессу успокаивающими отварами, а женщины, знавшие толк в принятии родов, уложили Тэхар и, подбадривая и похваливая госпожу за послушание их наставлениям, приняли на руки недоношенную девочку, которая, впрочем, сразу закричала – тихо, нежно, как и положено настоящей принцессе. Завернув ее в мягкий хлопковый отрез, Биришим, агукая и улыбаясь, положила новорожденную к матери, но та испугалась, увидев сморщенное личико и огромные в сравнении с тельцем ладошки, которыми она беспорядочно водила перед собой. – Что ты, госпожа, – успокаивала Биришим, хотя сама удивлялась, как такое крохотное создание может двигаться и даже жить, – она просто еще очень маленькая. Вот посмотришь, пройдет месяц-два, и ее личико округлится, и будет наша девочка красавицей, как и мама! – Убери, – сглотнув комок в горле, приказала Тэхар, – когда будет красивой, тогда и принесешь. Биришим забрала девочку и отдала ее кормилице. То, чего она ждала не меньше самой принцессы, свершилось! Беременность ее госпожи благополучно разрешилась, за ребенком есть кому присмотреть, сама принцесса здорова – чего еще ждать?.. «Еще несколько дней, пока она отойдет от родов, встанет, вернется к обычной жизни». Биришим оттягивала трудный разговор. – Этому не будет конца! – воскликнул Паланг, возражая. – Найди в себе смелость сказать, что ты тоже ждешь ребенка, что хочешь, чтобы у него был отец, как и у ее дочери. – Паланг... неужели ты не понимаешь, что мы и они... она – госпожа! Понимаешь? Госпожа! Да еще так непредсказуема... может случиться так, что мы больше никогда не увидимся... Я служанка, Паланг, я не свободный человек, как ты или Джаркын... Камнерез не нашел слов, чтобы возразить. Любимая права! Они не могут сами распоряжаться своей жизнью. Тогда... тогда остается одно – бежать! – Нас поймают, – казалось, демон сомнений вселился в душу всегда уверенной в себе женщины. – Мы подумаем, как уйти незамеченными... – О чем ты говоришь?! – отчаянье прорвалось в крике Биришим. – Как можно не заметить мое отсутствие?! Я служанка! Я всегда рядом с принцессой! – Тише, тише, – Паланг обнял любимую, – тише, мы что-нибудь придумаем... – успокаивал он, не видя другого выхода, кроме побега.
Джаркын частенько бывал невольным свидетелем горячих бесед камнереза и Биришим. Он полюбил обоих, как своих детей, и молча переживал, волнуясь за их судьбу. – Дочка, – позвал он, когда Биришим привычно убегала во дворец. Служанка вздрогнула. Никто не звал ее так с тех далеких времен, когда родная мать еще совсем девочкой отдала ее во дворец кушанского царя в услужение. – Подожди, не уходи. Биришим присела рядом со стариком на глиняную ступеньку у стены дома. Морщинистая ладонь легла на ее колено. Тепло от нее просочилось сквозь плотную ткань хитона. Что-то давно забытое всколыхнулось в груди, взбудоражило, да так, что на глаза навернулись слезы. – Послушай, дочка, – старик никогда не обращался к ней иначе, чем «госпожа», и вдруг так нежно и по-отечески заботливо зазвучали его слова: – Знаешь ли ты небольшую птицу, которая летает высоко и высматривает добычу, а потом камнем летит с небес, так смело и отчаянно, будто нет для нее никаких преград? Биришим пожала плечами. – Ты говоришь о соколе, конюх? Джаркын одобрительно кивнул. – Да, дочка, о нем! Знаешь, в чем его сила? – он вопросительно взглянул прямо в лицо Биришим, округлившееся за последнее время, сияющее белизной ухоженной кожи. – Сила его в несгибаемом духе и бесстрашном сердце! – ответил сам и добавил: – Он не умеет отступать. Поняла? Биришим потупила взор. Потом прикрыла горячую ладонь старика своей прохладной ладошкой и улыбнулась. – Спасибо, отец, я поняла! Всего лишь прозвучали слова, хоть и сказанные горячо, от сердца, но в них Биришим почувствовала неравнодушие и поддержку; не наставление, не просьбу, не приказ, а доброту, идущую из глубины души. И появилась надежда! А вдруг принцесса услышит ее женским сердцем? Услышит ее, поймет и благословит на создание семьи! Не отступать от мечты, как сокол от цели! Идти к ней, несмотря ни на что! И молиться Анахите! Просить о женском счастье – коротком, но желанном!..
Принцесса Тэхар пребывала в скверном расположении духа. Она маялась от безделья и бесконечно копалась в себе. – Биришим, он меня больше не любит, – сетовала она служанке, нагоняя тоску не только на себя, но и на нее. – Любит, госпожа моя, еще как любит! Уж поверь! – Нет, Биришим, ты ошибаешься... Слезы, тяжелые вздохи и пустой взгляд в никуда! Дочери для Тэхар словно не существовало. Прошел месяц с ее рождения, но как только Биришим приносила маленький живой сверток, сама млея от нежности, глядя на округлившиеся щечки и сочные губки маленькой принцессы, Тэхар равнодушно отворачивалась, а то и взвизгивала, требуя избавить ее от нерадостного зрелища. – Госпожа, твоя дочь прекрасна! – в один голос вторили слуги, но это вызывало лишь еще большее раздражение принцессы. Сколько раз Биришим вспоминала усопшую царицу Висвихани, которая, как теперь стало ясно, лучше всех знала, как успокоить принцессу, или, напротив, заставить ее действовать, думать, жить. За восточной стеной города по приказу царя Ахвирпата возвели мавзолей, где останки погибшей царицы, уложенные в каменный оссуарий, обрели вечный покой. Принц Хуфарн горевал по матери, но государственные дела, возложенные на него отцом, отвлекали от грустных мыслей. Некогда пребывать в печали, когда враги с запада, потерпев неудачу раз, вовсе не оставили попытки захватить Никшапайю. Караваны требовали большей охраны, стены Города Образа Светлых Вод нуждались в укреплении. Царь теперь правил из более укрепленного города Кат, а принцу надлежало нести стражу на западных рубежах царства. Харбалан стал тенью принца, его незаменимым помощником и советчиком. Каждый день – и утром, и вечером – они обсуждали состояние войска, работы по укреплению бастионов, разбирали доносы соглядатаев, слушали лазутчиков, все чаще приносивших нерадостные вести. – Караван пришел из Хваризма. Половина верблюдов пала в пути от плохой воды в колодцах. Товары оставлены в песках... Соглядатаи видели чужих в дальних усадьбах. Якобы нанялись на работу в полях. Но на земледельцев они не похожи. Глаза так и рыщут по всем, кто мимо идет, соху держат плохо, работают мало, видели у них и припрятанное оружие – короткие мечи, ножи. Глаза принца сомкнулись в щелки – взгляда не разглядеть. Слушая доклад лазутчика, он поглаживал камень на перстне, подаренном отцом. Воинственный бог йонов так и звал в бой, потрясая в воздухе огненным посохом. Сокол только ждал команды, чтобы взмыть ввысь и пронзительным криком возвестить о начале битвы. Чего ждать? Надо бить врага за пределами родного города, а не ждать, когда он обрушится на его стены, угрожая разрушить не только их, но и саму жизнь! Такие мысли все чаще приходили в голову, и принц решил поделиться ими с опытным военачальником. – Ступай, – выслушав, принц отослал лазутчика и, помедлив, обратился к Харбалану: – Если мы знаем, что враг находится у нас под боком, не стоит ли уничтожить его раньше, чем он осмелеет и позволит себе приблизиться вплотную? Харбалан не спешил с ответом. Оборонительная тактика царя Ахвирпата была хорошо продумана. Каждый воин занимал свое место. Нападение – это совсем другое! Войско не готово для стремительных атак. Чего не скажешь о быстрых отрядах персов и кочевниках, ветром опустошавших селения. Старому кушанскому воину по душе были открытые сражения. Он помнил свои победы, во многом состоявшиеся благодаря его умелому командованию. Но и войско у него было другое: кушаны по природе своей те же кочевники! Кровь закипает в их жилах от азарта боя! Чего не скажешь о воинах Никшапайи! – Господин, не стоит торопиться, – издалека начал Харбалан, – думаю, тебе необходимо обсудить этот вопрос с отцом – он опытный стратег! Харбалан хотел было развернуть тему развития стратегии обороны государства, но в тронный зал стремительно вошла принцесса Тэхар. Из ее глаз разве что не вылетали молнии! – Мой господин! – ее голос дрожал, но не от слабости, в какой обычно пребывала она, а от гнева. Предполагая бурю, Харбалан низко поклонился и решил ретироваться, отложив разговор на утро, но Тэхар остановила его: – Харбалан! Не ты ли обещал моему отцу всегда защищать меня? Искоса посматривая на принца, военачальник пытался угадать, к чему клонит его царственная подопечная. – Я всегда рядом, госпожа, – неопределенно ответил он и, сжав рукоять меча, висевшего на широком поясе, расшитом золотыми бляхами, склонил голову так низко, что никто не смог бы понять озабоченность, сквозившую в его взгляде. – О да! Ты рядом! Но не со мной! Ты всегда с ним! – она выпростала трясущуюся руку вперед. Клацнули золотые браслеты на тонком и бледном запястье. Повисла тягучая пауза. Хуфарн молчал. Он лишь сжал губы, отчего они вытянулись ниточками, несмотря на их природную пухлость. Капризы жены все дальше отдаляли их друг от друга. Принц сам нуждался в женском утешении, в тихой беседе наедине, в искренней ласке. Усталость от постоянных сцен недовольства, от беспочвенных обид, равнодушие принцессы к дочери расстраивали его не меньше набегов кочевников. Он чувствовал себя одиноким, несмотря на свиту. Ему не хватало женского внимания, любви, нежности. Поделившись с отцом своим недовольством семейной жизнью, Хуфарн услышал совет, о котором теперь все чаще задумывался. – Возьми себе еще одну жену! Ваш брачный договор допускает это. И тебе будет утешение и ласка, и ей урок послушания. Но принц видел в поведении жены не просто капризы, а причуды больного разума. Он боялся, что само известие о сопернице ухудшит состояние Тэхар. В моменты таких размышлений ему не хватало мудрости матери. Да, она оказалась незаменимой! Новая жена отца только прелестно выглядит. В ней нет и капли того ума, которым облада его мать. Она умела влиять и на государственные дела, оставаясь в тени отца. Только с ее уходом, Хуфарн понял, насколько великой женщиной была она! И какой матерью!.. Его дочери не повезло. Мать не желает ее даже признавать. Как изменить настроение Тэхар, принц не знал. Вот и сейчас он слышит упреки вместо слов поддержки в такое непростое время. – Ты, ты... мой господин... – дрожащий голос прерывался сдерживаемыми рыданиями, – ты совсем забыл обо мне... – Тэхар... – в голосе принца прозвучала мольба. – Мы решаем важные государственные дела. Я приду к тебе... позже... Биришим, стоявшая поодаль от принцессы, подхватила ее под локоть. – Пойдем, госпожа, видишь, твой муж занят, но он придет к тебе... Тэхар с силой оттолкнула служанку. Никто не ожидал этого от слабой принцессы. Биришим упала бы, но крепкая рука Харбалана удержала ее. Тело сразу вспомнило былые объятия и зачастило в груди, да так гулко... – Надо увести ее, – низкие ноты голоса бывшего любовника ударили в уши, несмотря на то что он говорил тихо, только для нее. – Да, господин, – также тихо ответила Биришим и выскользнула из его рук. Несколько слуг прибежали на помощь. Тэхар ослабла в их руках и ее отвели в покои. Напоив госпожу маковым отваром, Биришим оставила ее и вернулась к тронному залу. Она поддалась внутреннему порыву, толкающему ее к бессмысленному поступку, но остановиться уже не могла. Стоя у дверей, она услышала конец разговора принца и военачальника, и это стало последней каплей, переполнившей сосуд сомнений – больше отступать некуда! – ...да, это будет лучше и для нее, и для меня... Восточные рубежи пока спокойны, думаю, отряда для сопровождения хватит. В Наутаке воздух свежей, крепость на скале надежна, и, если что, путь в Смаракансу открыт. Там ее примут... я напишу царю... Худшие предчувствия Биришим обретали реальность. Принц отправит Тэхар подальше от Никшапайи и ее вместе с ней! Биришим хватала воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Она сползла по стене, скользя по прохладной глине ладонями. Паланг... Нимидин... как она будет жить без них?.. Конюх... сердце сокола... Нет, в ее груди сердце голубки, только и умеющей, что гундеть... – Биришим? – Харбалан поднял ее и, отодвинувшись чуть в сторону, чтобы не заслонять свет факела, вглядывался в бледное, покрытое блуждающими тенями лицо. – Что с тобой? Что ты здесь делаешь? Надежда, почти угаснувшая в груди, вдруг снова разгорелась, как фитиль, впитавший масло. – Харбалан, господин мой! – взмолилась Биришим. – Выслушай меня, прошу! Помоги мне! Я ведь любила тебя так горячо, как могла... – Не до любви мне сейчас, Биришим. «Как некстати всегда эти женщины! Тэхар, теперь она...» Харбалан подтолкнул служанку, побуждая ее уйти, и сам, как лазутчик, посматривая по сторонам, поспешил покинуть деловую часть дворца. – Не о любви прошу, господин мой, о помощи! – не унималась Биришим. – Помощи? Что у тебя случилось? Биришим решилась и обреченно, как только способна отчаявшаяся женщина, сказала: – Я беременна, мой господин... Харбалан опешил. – Как беременна? Мы с тобой не встречаемся... Биришим опустила глаза и проговорила: – Это не твой ребенок. – Так что же ты хочешь от меня? – военачальнику надоело женское представление. Он устал от дворцовых интриг больше, чем от долгой скачки по полям. «Смелость маленького сокола!» – Биришим вспомнила конюха и его рассказ и с жаром схватила руку, в которой видела свое спасение. – Я хочу выйти замуж за отца моего ребенка! Но принцесса не отпустит меня, я даже говорить с ней об этом боюсь. Помоги мне, господин мой! Оставь меня в городе под любым предлогом, прошу тебя! Не отсылай меня в Наутаку с Тэхар! Что будет с моим ребенком, когда она узнает о нем? Что будет со мной?.. – Ты с ума сошла? – с губ сорвались слова, в большей части адресованные принцессе. Но ей он не мог сказать этого, а ее служанке... – Как я могу оставить тебя, если она уедет? Ты ее служанка! Ты всегда должна быть рядом с ней! Гнев, железным скрежетом прозвучавший в словах бывшего возлюбленного, лишил сил. Биришим отпустила его руку и, посмотрев так, будто видит в последний раз, склонила голову в поклоне. Освободив путь военачальнику, она прижалась к стене, чувствуя, как силы покидают ее, а сокол, поселившийся было в сердце, удаляется ввысь, порывисто взмахивая крыльями. Харбалан сделал шаг, еще... и, вдруг поняв отчаяние женщины, остановился. – Биришим... я дам тебе денег. Когда придет срок, тебе будет чем заплатить... кормилице... Она лишь кивнула в ответ. – Я... я не знаю, чем еще я могу помочь тебе... – Харбалан словно оправдывался. – Иди. Тебе надо отдыхать... Береги себя... – он замялся и, потоптавшись, ушел.
С тех пор как Харбалан стал военачальником Никшапайи, кушанский отряд перебрался за дворцовую стену, поближе к дворцу. Несмотря на то что цитадель была в полном его распоряжении, Харбалан предпочитал жить в полупоходных условиях: спал не в шатре, но в простом доме рядом со своим войском, выставлял дозор, как в открытом поле, каждый день общался со всеми воинами, зная таким образом все об их жизни. После смерти Виркана и его дочери цитадель опустела. Жену бывшего военачальника вместе с малолетним сыном отправили в одну из дальних усадеб, не лишив, впрочем, ни достатка, ни личной охраны. Но покои цитадели содержались в чистоте и порядке, всегда готовые принять всю царскую семью в случае опасности. Принц Хуфарн проводил немало времени в библиотеке, с особой тщательностью изучая старые документы, пытаясь найти в них ответы на те вопросы, которые роились в его пытливой голове. Харбалан частенько присоединялся к нему. Не умея читать, он слушал; с мудростью, обретенной годами службы, внимал голосу принца, анализируя услышанное и делая замечания – не советы, не отрицание или одобрение действий далеких предков, а свое мнение предлагал он ищущему истину господину. В последние дни Харбалан размышлял о войне Наксендара и Спитамена [43]. Как об одном, так и о другом в народе слагали легенды. Но, если Наксендара вспоминали как завоевателя, хоть и грозного, и великого, то Спитамена величали не иначе как героем, а его борьбу за свободу народа Согда воспевали в песнях. _______________ [43] В 329-327 гг до н.э. Спитамен возглавил борьбу с македонскими завоевателями, когда хитростью, когда в открытом бою принося войску Александра Великого большой ущерб. Спитамен был предан и обезглавлен, но память о его деяниях сохранилась в народе на века.
Вернувшись из дворца, военачальник принял доклад о состоянии своего отряда, поужинал и, уединившись в своем глиняном доме, снял доспехи, умылся и прилег на суфу. Усталость навалилась на него грузным облаком. Лежа на спине с прикрытыми глазами, он думал о прошедшем дне. Его мысли путались, чего обычно не происходило. Спитамен, Хуфарн, Наксендар, Тэхар, Биришим... клубок из образов людей разных эпох, хаос в голове – ни уснуть, ни разобраться! Ругнувшись вслух, Харбалан сел. Факел чадил. Разреженный черный дымок рывками поднимался к отверстию под потолком, норовя выскочить на свободу и там рассеяться в темноте ночи. Вставать самому не хотелось. Ноги гудели и требовали покоя, да и особой прыти не осталось. Мысли об усталости нагоняли тоску. – Эй, кто там есть! – позвал Харбалан. Вошел стражник. – Подлей масла, поправь фитиль, – приказ прозвучал вяло, слова неохотно слетели с губ. Напитавшись новой порции масла, фитиль ожил, огонь собрался вокруг него ореолом. Красный, желтый, голубой... Каков огонь! Нет пищи, так он чернеет, есть пища – сияет радугой. Биришим... Вспомнились жаркие ночи, когда он, подминая хрупкое девичье тело, ощущал всю свою мужскую силу, а страстные стоны возбуждали еще и еще, и их слияние казалось нескончаемым. – Исчадие демонов! – от невольных мыслей его тело вновь напряглось. – Какова! Мне жаловаться на принцессу! Мне говорить о своем ребенке! – Харбалан не заметил, как разговаривает сам с собой. Вновь появился воин охраны. Молчаливый вопрос в глазах. Такой же ответ жестом. Воин удалился. Харбалан встал и прошелся босыми ногами по прохладной глине пола. Холодок в ногах странным образом освежил голову. На смену раздражению пришла забота. «Как ей помочь?» Старый воин задавал себе мучивший его вопрос, но не находил ответа. Вслед за мыслями о Биришим вернулась рассудительность. Ему надо готовиться в путь! Хоть теперь он военачальник Никшапайи, но не забыл своей главной заботы – охрану дочери кушанского царя! – Да, я пойду. Доведу ее до крепости в Наутаке, оставлю там отряд охраны и вернусь. Уже с удовольствием он походил по покоям – туда, сюда, обратно. Остановился. Снова печальный образ служанки нарушил покой. Как же быть? Жаль ее... хоть и не его ребенок, но ведь дитя! И она – мать! Он мужчина, воин! Должен защитить, должен! Стало легче. Волнение оставило, потянуло в сон. Харбалан прилег. Странная картина привиделась ему, как только голова коснулась ложа: тот самый конюх, который прибился к ним по пути, сидел на берегу Светящейся реки и, поддевая бегущую воду ладошкой, вскидывал ее в воздух. Капли воды, поймав солнечный свет, сияли стеклянной россыпью, отражая все цвета радуги. Конюх тихонько посмеивался, радуясь, как ребенок, и мудрыми глазами искоса поглядывал на обескураженного воина. – Светится! – кричал конюх, не открывая при этом рта. – Светится вода! – Светится... – вторил ему Харбалан. Так он и уснул, обретя во сне покой и ясность мыслей.
III век, Согд
Глава 16. Расставания
Суета пробралась в каждый уголок дворца, взбудоражила каждого его обитателя. Слуги собирали вещи принцессы, готовили походные принадлежности: от шатров до зеркальца. Хуфарн не выходил из покоев супруги, обещая ей недолгую разлуку, необходимость в которой возникла из-за тревожного положения на западных границах государства. Тэхар верила и сомневалась в его намерениях одновременно. Да, войска постоянно находятся в боевой готовности – опасность не миф, придуманный для того, чтобы избавиться от надоевшей супруги. Но... но сомнения грызли, словно мыши в кладовой. Беспокойные мысли постоянно роились в голове, и только во сне они затихали и то ненадолго. Хуфарн искал способ успокоить жену, но его слова она воспринимала с сомнением. На выручку пришел Харбалан. Чтобы развеять подозрения принцессы, он посоветовал принцу отправить с Тэхар дочерей приближенной к дворцу знати. Прелестные девичьи лица, чьи улыбки приводили Тэхар в бешенство, без нее не будут маячить перед принцем. Значит, не они – причина ее ссылки, но все же... – Тебе надо общаться с равными, – посоветовал Харбалан. Как всегда с трудом подбирая нужные слова, чувствуя неловкость от самого разговора с принцессой. Он прятал глаза, не знал, куда деть руки. Но без разговоров не обойтись. Только бы не сказать ничего лишнего, чтобы не вызвать подозрений. – Тэхар – ты молода, красива, ты высокого положения... – Что ты хочешь сказать? – от принцессы не ускользнуло напряжение старого воина. Он сжал потной ладонью рукоять меча и поспешил закончить разговор: – Ты всегда со служанкой, с Биришим. До сих пор не завела подруг из знатных семей. Ты – дочь царя Канишки! Каждая семья Никшапайи сочтет за честь, если их дочь станет твоей приближенной, твоей подругой. Принцесса с нескрываемым удивлением смотрела на военачальника. Как же она раньше не подумала об этом? Еще царица Висвихани учила ее быть в центре внимания, в окружении приближенных. А как же иначе узнать, о чем они думают, что замышляют?! Служанка приносит только сплетни! От них ей не по себе. Прочь! Прочь! Но... разве плохо знать тайные дела приближенных? Биришим видит многое из того, чего никогда не увидеть ей самой. Как же быть?.. И тут Тэхар осенило! Она отправится в путешествие со знатными девушками. А Биришим... Биришим тоже будет рядом, но отдельно. – Биришим! – накануне поездки, только очнувшись от сна, принцесса решила сообщить служанке о своем решении. В последние дни сама не своя – поникшая, бледная, без былой прыти исполняющая самые простые приказания, Биришим привычно откликалась на зов, но не успокаивала, как бывало, а молча кивала, соглашаясь или нет с доводами госпожи относительно ее супруга. – Очнись, Биришим! – визг принцессы вывел ее из задумчивости. – Да, госпожа, – безучастно ответила она. – Да что с тобой творится?! – Тэхар неистовствовала. У нее важные дела, она собирается в дальний путь, а эта... эта нерадивая служанка бродит по покоям тенью, будто и не живая вовсе! – Ты слышишь, что я тебе говорю?! – Да, госпожа... – Что ты заладила «да» да «да»?! Ты не едешь со мной. Нет, ты едешь, но позже. До Биришим стал доходить смысл сказанного. Она остается тогда, как принцесса уезжает?.. – Как это? – не веря своим ушам, Биришим пыталась понять, что происходит. Принцесса всплеснула руками. – Да так это! Я тебе говорю: ты едешь позже, в обозе. Проверишь еще раз, не забыли ли чего. Мои украшения, наряды... понимаешь? Биришим молча кивала. Что-то изменилось?.. Она стала не мила госпоже и та решила отдалить ее, окружив себя не служанками, а придворными девицами? Или это выражение особого доверия? – Госпожа... я всегда была с тобой... – Биришим не находила слов, чтобы узнать причину перемены. – Ну, была, а теперь будет так! Ты поедешь в обозе, с Харбаланом, так что смотри в оба глаза, чтобы ничего нужного мне не забыли. Харбалан! У Биришим сердце сжалось. Она так неосторожно призналась ему в любви к другому мужчине... Неужели таким образом он решил отомстить?! – Госпожа, я... Тэхар прервала служанку, выражая криком свое негодование. – Мне все равно, что ты думаешь! Займись делом! Биришим стремглав выбежала из покоев. Еще есть время тайно покинуть город! Пока суета, пока все заняты сборами, они могут далеко уйти, да, далеко, если поторопиться! Она бросилась вон из дворца. Узкие коридоры не позволяли бежать так быстро, как ей хотелось бы. Высокие пороги цеплялись за пятки, норовя опрокинуть, сломать ноги, покалечить, но только не выпустить из этого проклятого места! Биришим задыхалась, темная пелена затмила глаза, почти наощупь она пробиралась из коридора в коридор, из одного внутреннего дворика в другой. Свет ослеплял, мрак тянул назад. Но вот преодолен последний порог! Дальше бегом к храму, потом к улице керамистов и там, на самом ее краю стоит заветный дом, в котором ждут любимые, преданные люди... – Биришим! Знакомый окрик, и цепкие объятия сжали ее. – Пусти! Пусти меня! Пусти, прошу... Она повисла на руках Харбалана. – Что с тобой, Биришим? Куда ты так спешишь? Вместо ответа – стон и слезы. – Биришим, – Харбалан растерялся, но некогда ему успокаивать служанку, и, отринув жалость, он пробасил: – Ты идешь со мной, за принцессой. Собери все свои вещи и... скажи отцу своего ребенка, чтобы шел следом. Туго, пробираясь в тумане страхов и недоверия, слова военачальника дошли до нее. Паланг идет с ней?.. Зачем он Харбалану? Спросить? Нет! Он и так гневается. Военачальник не выносит женских слез. Шмыгнув носом, Биришим порывисто вытерла глаза, поправила за ухо выбившуюся из прически прядь волос, выпрямилась, отглаживая смявшееся у живота платье. – Да, господин, – как можно тверже сказала она и посмотрела на бывшего любовника с такой мольбой, что он сам потупил взгляд, лишь бы не продолжать эту неуместную сцену. – Так-то лучше! Поторопись! Биришим помчалась к Палангу с надеждой, крепнущей на каждом шагу.
Джаркын сидел на своем привычном месте у стены дома, щурясь на солнце. Оно поднялось высоко и уже жарило, но старику и жар приятен! Мимо, поднимая его на ходу, промчалась Биришим. – Вставай, быстро! Она влетела в дом. После яркого света глаза не сразу разглядели, что в доме пусто. – Где они? – Биришим накинулась на конюха. Он попятился. – Паланг еще утром ушел в храм, Нимидин увязался за ним... – О! – Биришим заломила руки. – Беги, старик! Беги, как можешь быстро! – Куда?! – Джаркын испугался. Зря он рассказал ей притчу о соколе! Совсем взбеленилась девка. Уж сколько дней и носа не показывала, а тут примчалась – сама как хищник! Да еще и кричит! Биришим облизнула губы; подхватила кувшин у порога; перевернула его и жадно принялась пить. В тишине дома Джаркын слышал, как она глотала воду, едва не захлебываясь. Утолив жажду, Биришим присела на ложе. Успокоилась. – Конюх, мы уходим. Все. Надо быстро собрать то, что нужно, что есть, – она окинула взглядом полупустую комнату. Кувшин, чаши, циновка, штаны Паланга валяются в изголовье ложа, застеленного пестрой накидкой. – Где вещи Нимидина? – не увидев ничего, что могло принадлежать мальчику, спросила она. – Какие вещи? – конюх все еще не мог понять, что от него хочет эта женщина. – Все на нем! – А... Тогда беги за ним! Скажи Палангу... – она не закончила фразы, сама подхватила чашки, вылила остатки воды из кувшина, положила на покрывало, бросила туда же все, что нашла еще из вещей, и связала куль. – Все! Теперь иди за ними! Ждите у восточных ворот. Как увидите меня, идите следом, но поодаль. Не подходите ко мне, не зовите! Просто следуйте за обозом и все! До Джаркына дошел смысл сказанного: они уходят из Города Образа Светлых Вод! Уходят все вместе! Но почему так – по отдельности? – Биришим... Биришим вдруг обняла старика. И он снова растерялся. – Отец, прошу тебя, не спрашивай больше ни о чем. Я сама ничего не знаю. Харбалан сказал позвать с собой Паланга. Что он задумал, мне неизвестно, но... ты же знаешь, конюх, я любила его! Не может он желать мне зла! Понимаешь? Не может! Сердце старика сжалось от нежности к этой женщине. Да, он помнит, как она бегала ночами в шатер военачальника! Что уж у них там произошло сейчас, не понять, но одно ясно – Харбалан что-то пообещал ей. Остается довериться, а там уж, что будет!
Паланг сидел перед домом, вглядываясь в пустеющую улицу. Давно свечерело! От Биришим нет известий. Они торчали у ворот до темноты, но караван принцессы так и не показался. Нимидин бегал к дворцу и, возвращаясь, докладывал, что происходит на площади. – Стража сменилась. Верблюдов увели. Больше не пойду, никого уже нет... Ночь прошла в тревожном ожидании. Паланг не закончил свою работу в храме. Необтесанные камни, предназначенные для базы колонн святилища, остались лежать во дворе храма. Что делать завтра? Если он не явится на работу, его будут искать? Где же Биришим?..
Биришим сидела подле Тэхар. Она не могла не то что уйти, но даже просто отойти от принцессы: Тэхар вцепилась в ее руку и не отпускала. Что случилось с ее госпожой после беременности и родов?! Она совсем потеряла покой! Мнительность, страхи на пустом месте одолели ее. Почему Богиня Светлых Вод не защищает ее от демонов ночи, помутивших и так слабый рассудок? Даже материнство – святой дар Анахиты, о котором мечтает каждая женщина! – не усмирило терзаний ее души. Вангъял оставил свою ученицу и ушел в Бактры, сказав на прощанье, что она больше не нуждается в его наставлениях, так как сменила учение Просветленного на поклонение богам стихий. Он просил Тэхар построить ступу. Царица Висвихани в свое время поддержала его, но эта идея умерла вместе с ней. Сначала принцессе было не до ступы, потом она и вовсе охладела к делам. Потеряв защиту одного бога, она так и не обрела ее от другого, и демоны вселились в ее сердце, одурманили ее голову! Другого объяснения для недуга госпожи Биришим не находила. Жалея ее, она злилась и на саму себя. Лягушка Джаркына, посланная по его словам богом неба, помогла принцессе, когда она упала с лошади. Головные боли утихли, но беспокойство так и осталось. Возможно, будь лягушка сейчас у нее, то и недуг бы прошел! Но как отдать ей то, что она сама же приказала пожертвовать Речной Богине? Что ответить, когда она спросит, почему служанка не выполнила приказ госпожи? Почему лягушка не на алтаре Святилища, а в ее руках? От страха у Биришим мурашки бежали по коже. Она и так уже в немилости. А за такой проступок – за воровство к тому же! – ей и вовсе могут отрубить руку! Нет, пусть дар Теплого озера прячется за рубашонкой Нимидина! Раз Богиня позволила ей подменить лягушку и использовать ее для жизни мальчика, значит, на то была ее воля! А она – лишь исполнитель! Тихо, боясь потревожить сон жены, в покои вошел Хуфарн. Биришим приподнялась, но Хуфарн остановил ее. – Посиди с ней. Пусть спит. На заре тронетесь в путь. Хуфарн не знает о решении Тэхар? И ее ли это решение – отдалить служанку от себя на время путешествия? Биришим уверовала в то, что Харбалан ведет свою игру. Он что-то придумал, и сердце подсказывало – это «что-то» во благо ей! – Да, господин, – Биришим вернулась на свое место.
Заря только зевнула в темном небе, а караван принцессы уже двинулся к воротам города. Биришим сделала все, чтобы ее госпоже было комфортно и уютно в шатре, сооруженном на спине верблюда. Ее место рядом с Тэхар заняла дочь фрамандара [44], а несколько служанок с другими девушками из знатных семей следовали за ними. Воины охраны ехали впереди и по бокам каравана. Принц Хуфарн на своем любимом коне провожал Тэхар до Ката, как и встречал когда-то. Верблюды, еще пожевывая сочные листья тута, один за другим шли, покачивая поклажей, укрепленной на их горбатых спинах. _______________ [44] Фрамандар – управляющий хозяйством при царском дворе.
Биришим смотрела им вслед и с каждым неторопливым шагом мозолистых верблюжьих ног тревожилась все больше. Сердце ныло, как никогда! Ее госпожа, ее покровительница и подопечная, вдали от родины ставшая ей сестрой и подругой, уходила без нее! Разлука начала отсчет времени этими неторопливыми шагами великанов пустыни. Повинуясь внутреннему чувству долга, Биришим последовала за караваном, смотря поверх голов, стараясь не потерять из виду красно-желтый шатер, шелковое полотнище которого, играя с утренним ветром, переливалось перламутром. – Биришим... Настойчивый шепот и не менее настойчивое подергивание подола ее платья все же отвлекли от каравана, и Биришим недовольно опустила глаза, заранее гневаясь на того, кто посмел так обращаться с ней – с любимой служанкой принцессы! Но наивно-взволнованные глаза мальчишки, пальчики которого вцепились в простое полотно ее походного платья, сияли счастьем. – Нимидин! – Биришим присела перед мальчиком, ощупала его, не доверяя своим глазам и желая удостовериться руками, он ли это, на самом деле, живой, реальный, ее названный сын. – Ты... ты один? Где все? – она вдруг с отчетливой ясностью осознала, зачем она здесь сейчас, почему не во дворце в сборах и суете последних приготовлений к дальнему путешествию. – Здесь, – продолжая шептать, но так по-детски, возвышая голос, чтобы быть услышанным, и осторожничая одновременно, чтобы не привлекать внимания чужих, ответил Нимидин. Он несколько раз кивнул в сторону – смешно подергивая головой и поводя бровями, и Биришим увидела стоящих у стены постоялого двора Паланга и Джаркына. Куль, который она связала еще вчера, Паланг прятал за спиной. Камнерез волновался. Это для мальчишки тайные сборы – увлекательная игра, а для него – это игра едва ли не со смертью! Бросить работу, не сказав никому из магов ни слова, стоять здесь, у всех на виду, с пожитками – такой поступок могут расценить двояко. Бежишь? От кого? Что натворил? Своровал чего? Убил кого? Мало ли что взбредет в голову надсмотрщику?! Хорошие мысли относительно работников им не приходят! Потерять работу, а вместе с ней и кусок хлеба – это еще полбеды, а вот оказаться закованным в колодки и не суметь оправдаться – кто будет слушать?! – это уже беда, самый легкий выход из которой – рабство. Биришим, озираясь, подошла ближе, встала спиной к мужчинам, делая вид, что, как и все зеваки, наблюдает за уходящим караваном. – Выходите из города. Ждите за дахмой. Я еду с обозом, увидите подводы, идите следом. Возглавит отряд военачальник Харбалан. Его ни с кем не спутаете! – Я его видел, знаю, – заговорщически вставил Нимидин. Джаркын дернул его за плечо, давая понять, что и без него разберутся. Нимидин обиженно отвернулся, подтянув покалеченную руку к груди. – А дальше что, Биришим? – в голосе Паланга сквозило сомнение. Биришим перевела дух. Надо быть уверенной, иначе камнерез передумает. Видно, что боится, хоть сам и настаивал на побеге. – Все будет хорошо! Вы, главное, идите следом, не теряйтесь, чтобы я всегда могла вас видеть, – спрятав руку за полой хитона, она отвязала мешочек с монетами – все, что она смогла накопить за свою службу принцессе! – и, удостоверившись, что на нее никто не обращает внимания, быстро сунула его в руку Джаркына, стоявшего ближе. – Дорога предстоит дальняя и тяжелая, купите осла с повозкой. Время еще есть. Но идите порознь, не привлекайте внимания. – Замолчав, Биришим обратилась в слух. Какими-то особыми чувствами она улавливала дыхание любимого, ощущала его напряжение. – Паланг... – к чему слова? Что она может сказать сейчас такого, отчего и он, и она сама обретут уверенность в успехе? – Все будет хорошо! – Биришим выдохнула последние слова и, не оглядываясь, поспешила во дворец.
Раннее утро бодрило свежестью. От реки поднимался пар. Он стелился по полям молочной пеной, опускаясь тем ниже, чем выше поднималось солнце. Белые цапли чинно прохаживались по заболоченным берегам, то и дело опуская венценосные головы в поисках головастиков, во множестве шныряющих в покрытых ряской лужах. Молодой беркут, сидя на пригорке, присматривался к добыче. Цапля велика для него, но так безмятежна в своих поисках еды, не то что он – царь степей, смелый и расчетливый хищник! Решившись, он взмыл в воздух, но не высоко, а лишь настолько, чтобы хватило простора для стремительного разгона, и стрелой полетел к жертве. Один миг – и, казалось, добыча в его когтях, но цапля оказалась не такой беспечной! Она увернулась, не дав хищнику убить себя с первого удара, и улетела, оставив беркута выслеживать другую добычу. Биришим засмотрелась на птиц и не заметила, как Харбалан подъехал к повозке. Возничий погонял ослов, без особой надобности стегая их кнутом. Они и так бежали резво, насколько позволяла им природа, давшая выносливые ноги и спину, но наградившая прескверным нравом, который проявлялся порой в самый неподходящий момент. Сейчас же они словно соревновались в беге со своими собратьями, бежавшими так же охотно с тяжелыми повозками, нагруженными всяким скарбом. – Биришим, – окликнул Харбалан. Укутанная в длинную плотную накидку девушка сидела на краю повозки, свесив ноги и держась за край. Ее щеки, освещенные еще ласковым утренним солнцем, алели, в глазах, ставших на свету голубыми, сквозила радость. Впрочем, она быстро растаяла, и беспокойство вновь проявилось тревожным взглядом. Харбалан с удивлением отметил, что он не видел глаз своей возлюбленной в свете дня. А ночами они казались черными и только отблески света факелов пробегали в них красной искрой. Приноровившись к ходу лихих ослов, Харбалан придержал коня и чуть наклонился: – Скоро Кат, караван встанет там. У тебя будет немного времени, чтобы уйти. Через восемь парсангов – развилка. Мы направимся прямо. Тебе лучше свернуть к Смаракансе. Биришим слушала, вытянувшись струной. От напряжения ее пальцы, сжимающие край повозки, побелели, но на ходу слова Харбалана так и норовили улететь неуслышанными, и Биришим тянулась к военачальнику, ловя не только слова, но и его дыхание. Харбалан выпрямился, но не уехал. Он смотрел вперед, словно оценивал расстояние, которое служанке предстоит пройти. Так и не глядя больше на нее, он сказал: – Не попадайся на глаза никому из каравана. Могут искать. Если найдут, я больше тебе не защита. Прощай! Конь военачальника потрусил рысцой. Прямая спина кушанского воина, несгибаемого никакими ветрами ни в походах, ни в обычной жизни, навсегда удалялась от девушки, познавшей первую страсть и любовь в объятиях этого мужчины. Высокая шапка, едва не протыкающая небо узким закругленным концом, покачивалась в такт бега коня. Пластины панциря поблескивали и побрякивали, как и на голенищах сапог, облегающих ноги, для которых бока коня были надежней земли. Биришим оглянулась. Облако пыли закрывало все, что осталось сзади – и стены Никшапайи, и деревья, растущие на обочине, и другие повозки, в последней из которых сидел другой возлюбленный – пылкий и нежный, крепость рук которого определялась не взмахами тяжелого меча, а работой инструментом, способным облагораживать камни. – Осади ослов! Биришим толкнула возничего в спину. Он натянул повод, ослы сбавили бег, и Биришим спрыгнула с повозки. На немой вопрос погонщика она лишь крикнула: – Догоню! Не жди! И растаяла в облаке пыли.
Всю дорогу Тэхар чувствовала себя неуютно. Дочь фрамандара старалась быть внимательной, но она не могла заменить Биришим. Служанка, бывшая с ней с самого детства, понимала ее с одного взгляда. И теперь Тэхар осознала, насколько она дорога ей. Хорошо, что Кат не так далек от Никшапайи! Когда они вошли в город, принцесса подозвала Харбалана. – Пусть Биришим сопровождает меня во дворец! – приказала она, но военачальник потупил взор. – Где она? – в поведении Харбалана Тэхар почувствовала что-то странное. – Не знаю, госпожа, – старый воин отвечал, отвернувшись, будто что-то там в стороне интересовало его больше, чем сама принцесса, – она была в обозе, я видел, а потом пропала. – Как это пропала? – Тэхар едва не задохнулась. – Найди ее! Слышишь, найди! Дочь фрамандара попыталась было успокоить принцессу, но та чуть не вытолкала ее из шатра. Исчезновение Биришим так повлияло на Тэхар, что она не обратила внимания на высокомерие встречающей ее царицы. Но вдруг вспомнила о своей дочери и приказала принести ее в покои, отведенные для кратковременного отдыха. Оставшись без Биришим, Тэхар ощутила потребность в близком человеке и, как оказалось, кроме мужа, этим человеком была ее кроха-дочь. Новые чувства, потревожившие сердце принцессы, не беспокоили ее, в отличие от чувств, которые вызывал принц, а радовали. Всесильная богиня наконец-то подарила Тэхар то, о чем с детства мечтают все женщины – ощущение себя подобной матери-богине, женщиной, владеющей особой тайной – материнством! – Дай мне, – приказала принцесса, как только кормилица с девочкой переступила порог просторной комнаты. Впервые принцесса взяла дочь на руки и всматривалась в ее личико с таким интересом, что кормилица и слуги удивились и забеспокоились, когда губы принцессы тронула улыбка. Кормилица попыталась забрать девочку, но Тэхар отвернулась от нее. Она вдруг увидела, что ее дочь действительно прекрасна. – Биришим, ты была права... Слуги переглянулись. Тэхар обвела всех тревожным взглядом и вернула дочку кормилице, подарив малышке нежную улыбку. – Биришим пришла? – Нет, госпожа, – ответила служанка. – Тогда позови принца! Я хочу видеть мужа! Прежде чем войти в покои жены, Хуфарн выслушал новость: принцесса нянчила свою дочь! Недолго, но и этого было достаточно, чтобы удивиться. Но не о дочери сообщила ему Тэхар. Ее беспокоила пропажа служанки. – Она что-то украла? – спросил он, но Тэхар только пожала плечами. – Н-н-н-е знаю, нет... она просто исчезла. Харбалан сказал. – Мы найдем ее, – успокоил Хуфарн и другим тоном, беззаботным и даже радостным добавил: – Царь и царица пригласили нас погостить во дворце несколько дней! Сегодня будет прием. Принцесса оживилась. – Прием? О! Мы предстанем перед двором втроем: ты, я и наша дочь! Тэхар хлопнула в ладоши и приказала готовить ей наряд, украшения. И не только ей, но и своей дочери. Она предвкушала, как появится перед еще бездетной царицей красивой и с прекрасной малышкой на руках. Да, у нее есть такое превосходство над надменной красавицей из Смаракансы, о котором той пока остается только мечтать! Она подарила своему мужу – сыну царя, единственному наследнику трона! – ребенка, дочку, которая будет радовать его, как она сама радовала своего отца – царя Кушанской империи! Она подарит ему еще одного ребенка – сына! Да, у будущего царя Никшапайи должен быть наследник! Тэхар так понравилась эта мысль, что захотелось поделиться ею. Но... где же Биришим?.. – Мой господин, – принцесса припала к груди мужа, глядя на него огромными зелеными глазами, полными беспокойства, – моя любимая служанка пропала. Я отослала ее в обоз. А она не приехала с ним. Прошу тебя, найди ее! Она могла попасть в руки злодеев... Биришим... Слезы, готовые вот-вот выкатиться из глаз, все же удержались в бирюзовых озерах, что тоже не осталось незамеченным принцем. Хуфарн обнял Тэхар. – Не беспокойся о служанке. Она сумеет постоять за себя! У нее есть твоя тамга, никто из наших поданных не посмеет обидеть ее. – А если враги? А что, если она попала в руки кочевников, как тогда Замина? Хуфарн по-своему понял ее слова. Дальше Никшапайи пока не замечали чужих. Но... а вдруг? Действительно, служанка сошла с повозки и исчезла. Нет, все же отец ошибается, считая, что главная зашита государства в обороне! Надо собрать смелых и отчаянных воинов, таких как в отряде Харбалана, и дать отпор осмелевшим кочевникам! Принц успокоил Тэхар и удалился, боясь ненароком спугнуть в ней то новое, чего раньше он не замечал, но чему сам несказанно обрадовался. Его жена, его принцесса на глазах изменилась! Похоже, она на пути к счастью, которое дарит женщине материнство. Если это так, то вместе они преодолеют любые трудности. А пока для ее полного успокоения надо найти пропавшую служанку. По приказу принца Харбалан послал воинов на поиски Биришим. Но никто не видел в окрестностях Ката одинокую девушку, похожую на служанку принцессы.
Глава 17. Зов родных гор
Осел бежал, бежал и встал, издав при этом крик, полный возмущения. Как ни хлыстал Паланг, упрямое животное не сдвинулось с места. – Погоди, – Джаркын сжал руку камнереза, занесенную для очередного удара. – Устал он. Где ж это видано, чтобы осел скакал, как жеребец, да еще с поклажей и без отдыха?! Паланг опешил сначала, но вдруг накинулся на старика: – И что делать? Ждать, когда этот скакун отдохнет? Джаркын будто и не слышал вопросов. Он спрыгнул с повозки и подошел к ослу, похлопывая его по худым бокам, наклонился к самой морде, заглянул в выпученные глаза. – Что, загнали тебя? Осел шумно втянул в себя воздух и выдал протяжное «иии-а-а-а-а, иии-а-а-а-а-а». – Ладно, ладно, отдыхай! Нимидин, встав напротив осла, оперся ладонями о колени и рассмеялся. – Веселитесь? – Паланг сплюнул, отходя в сторону. – А караван уже идет! А нам еще ехать и ехать! До ночи добраться бы до развилки! – Отец, – голос Биришим прозвучал тихо, но Джаркын уловил в нем скрываемое беспокойство. – Не волнуйся, дочка. Не догонят. А знаете что, – он хитро сощурился, – вы идите! Дорог много, посмотри, Биришим! Идите стороной, не по тракту. А я догоню вас по нему. Старик в старой повозке да с таким же старым ослом никому не нужен, так что за меня не беспокойтесь! А как доеду до той развилки, сверну и вас нагоню. Только там, за ней, придется вам выйти на тракт, чтобы мы не потерялись. Думаю, засветло уложимся. Идите, не теряйте время! – Я с дедушкой! – неожиданно Нимидин запрыгнул в повозку. Биришим и Паланг переглянулись. – А пусть и так! Вы вдвоем, и мы вдвоем! Все веселей, да и мне помощь, мало ли... Бурдюк возьмите, уже жарит, без воды никак нельзя, – он достал полупустой бурдюк, подал Палангу. – Воды по пути наберешь. Там арыки есть, где усадьбы. Идите. Биришим понимала, что старик прав, но как оставить Нимидина? А вдруг они больше никогда не встретятся? А конюх?.. Привязалась она и к нему! Но время торопит! Паланг, видя, сомнения в ее медлительности, закинул куль с бурдюком и хлебом за спину и потянул за руку. – Пойдем, дело говорит старик. Подальше от дороги – безопасней, а с ослом не везде проедешь. Пойдем, догонят они!
Полуденный зной загнал людей в тень. В полях тяжелый колос клонился к земле, в садах и виноградниках зрели плоды, вместе с водой впитывая сладость земных соков. Солнечный жар проникал через тонкую кожуру яблок и виноградных ягод, и наливались они спелостью. Нимидин хрустко откусил яблочный бок, скривился поначалу, но потом расплылся в улыбке. – Кислое? – посмеивался Джаркын, легонько погоняя отдохнувшего осла ободряющими криками «кх, кх, давай, давай!». – Не, не кислое, вкусное! – проговорил Нимидин с набитым ртом. Они проехали мост через канал, несущий воду от Светлой реки к дальней усадьбе. Джаркын свернул с дороги и, спрыгнув с повозки, повел осла поближе к воде. Берег оказался крутым, но, ведомый тысячелетним опытом предков, осел сам нашел доступную заводь и опустил морду в воду. Однако Джаркын не дал ему напиться вволю. – Нельзя много, сердце не выдержит. Тебе еще бежать, – оправдывался он. Осел не сильно обиделся. Не дают пить, так хоть травы похрумкать! Благо здесь она зеленая, сочная! Нимидин скинул рубаху и штаны и залез в воду, разгоняя лягушек. – Деда, идем, вода теплая! Джаркын усмехнулся. Когда это он купался в реке? Вот так беззаботно и радостно! В памяти всплывали только эпизоды детства – такого далекого, что казались они нереальными, будто из легенд. Но он помнил обжигающий холод горных рек, их ледяную свежесть, такую, что пальцы сводило судорогой, а кожа покрывалась пупырышками! Но в детстве все нипочем, и купались они мальчишками, заводя друг друга шутками, обливая нерешительных пригорошнями воды, наполненной пузырьками воздуха. – Купайся! – отмахнулся старик, а сам присел на берегу. Но вода манила, поблескивая серебром, журча у корней прибрежных кустов. Джаркын зачерпнул ладонью, смочил шею, потом пригоршней окатил лицо, пофыркал не хуже осла. Хорошо! Вернулся к повозке, достал припасенный бурдюк, набрал воды. Эх, кумыса бы! Самое то в жару! Жажду утоляет, придает сил! Мда... соскучился он по родным горам... в свое стойбище бы вернуться, сесть на коня и... А что мешает? Уже в дороге, да и дорога ведет туда, откуда пришел... Джаркын встал, приложил ладонь к глазам, вглядываясь вдаль. Где-то там его родные горы! Видать что-то... Нет, не они! То Согдийские горы, еще далеко до них, но, то ли воздух такой прозрачный, то ли на самом деле верхушки хребта маячат на горизонте... А за спиной осталась Никшапайя! Они уходили торопливо – не до рассуждений было! Но старик все же оглянулся, когда выехали за ворота Города Образа Светлых Вод. Обновленные стены надежны и защитят жителей от врагов. Но не только в стенах сила Никшапайи! Дух Богини Светлых Вод хранит ее! Джаркын лишь однажды видел статую богини и то мельком – ее так быстро пронесли по площади в праздник, что и не разглядеть священного образа! Видать, маги берегут богиню от чужих глаз. Зато в лавке гончара Джаркын рассмотрел разные фигурки Речной богини, а каждый керамист убеждал, что она именно такая, какой он ее изобразил – женственная, с легкой улыбкой на устах, пространным взглядом, подтверждающим ее неземные заботы, в складчатых одеждах, скрепленных на плечах спиралевидными булавками, и руками, сложенными под грудью. Свободная поза, в которой ее изображали люди, внушала уверенность в то, что все в землях, хранимых великой богиней, происходит по ее воле, а она довольна тем, как люди восхваляют ее, как заботятся о ее храме и о воде – стихии, являющейся ее ипостасью. Одно беспокоило старика: заветная лягушка – дар Теплого озера – не заняла место среди подношений богине. Простит ли бог неба его, решившего, что дары богов предназначены людям? Не ошибся ли он, выпросив у Речной богини каменную лягушку для спасения простого мальчика? Не подвел ли поверившую ему женщину, которая забрала дар богов со Священного алтаря? – Деда, – позвал Нимидин. Он натянул штаны. Да как ловко научился управляться с покалеченной рукой! Счастливые глаза мальчишки – ответ на его вопросы! Не зря, нет, не зря он нес лягушку с другого края земли в эту благодатную долину! Джаркын успокоился и теперь был доволен тем, что дар Тенгри оказался именно там, где и пригодился. Старик чувствовал себя счастливым от осознания того, что он выполнил волю бога неба и его луноликой супруги Умай. Лягушка дарована ими людям! Для долголетия, а может быть, и для бессмертия того, кто этого достоин! Джаркын подошел к мальчику. Он как раз надевал рубаху, да запутался, тыча рукой в бок вместо рукава. На его груди блеснул амулет. Лягушка!.. Из притихшей заводи раздалось негромкое «ква». Лягушка! А ведь, если бы не она... – Сынок... Нимидин справился с рубашкой, лягушка скрылась с глаз. Но и не видя ее, старик знал – он чувствовал, что она, хоть и каменная, но полна жизни! – Сынок, поди сюда, – позвал он. – Вот у тебя лягушка есть. Биришим подарила тебе, я знаю. Нимидин потупился. Биришим наставляла его никому не показывать эту лягушку и никогда не снимать! Но ведь деда... он свой! Он же не никто! – Ты не смущайся! Никакого секрета ты мне не открыл, – обнимая мальчика, успокоил старик. – Я знаю про эту лягушку больше, чем сама Биришим! – Да?! – искренне удивился Нимидин. – А то! – старик довольно крякнул. – Я тебе потом расскажу, – пообещал он, – сейчас нам надо поторопиться. Но помни только, что никто не должен знать об этой лягушке. Береги ее, и она будет тебе подмогой в тяжелое время. Нимидин отмахнулся: – Да, знаю я, Биришим говорила, что она лечит, что у меня рука оживет... – И оживет! Вот увидишь! – Деда, я помню. Давай поедем, а то заблудимся и маму потеряем. В словах мальчика прозвучала озабоченность и любовь к женщине, волей судьбы ставшей ему матерью. Джаркын сморгнул слезу. Откуда берутся?! Уже и глаза высохли под этим солнцем, и за годы жизни все, казалось, выплакал, ан-нет – появилась откуда-то! – Поедем, сынок, пора! Не успел Джаркын развернуть повозку, как вдали, на дороге появилось облако пыли. Кто-то мчался быстрее ветра! Тревожно стало. Каким-то чутьем понял Джаркын, что за этой пылью прячется беда. – Спрячься там, – он махнул в сторону кустов, и Нимидин, без расспросов скрылся за их припыленными ветками. – Если что, беги к развилке, а там свернешь и ищи Биришим! – крикнул Джаркын и поспешил вывести повозку на дорогу, чтобы всадники не заметили мальчика. Кто-то из них мог видеть его с Биришим! Всадники ехали резво, но смотрели во все глаза – пропала служанка принцессы! Каждый из отряда Харбалана знал ее. Они останавливали всех женщин, бредущих по дороге, заставляли открывать лица, которые те прятали от пыли и жара под покрывалами. Пустая повозка с ослом не интересовала всадников, но один из них обратил внимание на старика. – Никак наш конюх, – подъехав к старшему, доложил он, – странно, как он оказался так далеко от Нихшапайи, да еще на повозке... Старшему это тоже показалось странным. Старик был беден, видели его в городе и не раз! Ходил в обносках, но встречался с Биришим. Еще памятным был тот случай, когда старик плакал у ворот храма, и только Биришим успокоила его. Отряд остановился впереди повозки. Старший подъехал ближе. – Куда спешишь, отец? – спросил, а сам объехал повозку, вглядываясь в нее. – Смотрю, бурдюк с водой, соломой устлал дно – везешь кого-то? Джаркын натянул вожжи. Осел встал и, не обращая внимания ни на людей, ни на коней, принялся срывать стебельки травы. – Так как в такую жару без воды! Ты сам-то вон тоже с бурдюком, – старик попытался пошутить, но бдительный воин даже не улыбнулся. – Ты же вроде как конюхом был в караване принцессы, а? – Был, – согласился старик, – и что с того? Я – свободный человек! Вчера конюхом был, сегодня возничим! Что ты от меня хочешь, скажи лучше, а то не пойму я, каков твой интерес ко мне. Воины окружили повозку и слушали разговор молча. Не все понимали, зачем допрашивать старика. Приказано искать служанку. Нет ее ни рядом, ни в повозке. Зачем время терять? А старший все никак не унимался. – Хочу я понять, что ты делаешь здесь на дороге, вдали от города. Откуда у тебя повозка с ослом, куда едешь? – он засыпал старика вопросами. – Любознательный ты, как я посмотрю! – Джаркын слез с повозки и подошел вплотную к гнедому, взялся за сбрую. Конь отвернул голову, а глазами так и косит на чужака. Но конюх не боялся ни устрашающего взгляда, ни пофыркивания коня, а вот интерес всадника пугал его, как никогда. – Повозка эта не моя, и осел тоже не мой. Работаю я у виноградаря. Это все его. Он послал меня за хумом для вина. Родственник его живет там, – Джаркын неопределенно махнул на восток. – Вот, тороплюсь. Успеть бы за день обернуться туда и обратно, а то на дороге, как я посмотрю, немало лихих людей, которым делать нечего, как приставать к свободным людям, – к концу своей речи Джаркын сам поверил в придуманную сказку и так распалился, что и воины Харбалана уже не сомневались в правдивости его слов. – Ладно, старик, не сердись. Служанка принцессы пропала, Биришим. Ты ее знаешь. Ищем. Джаркын вытаращил глаза, покачал головой: – Вай, вай, как это пропала? Хорошая женщина была, добрая... – Почему была? – снова напрягся старший. Джаркын посетовал про себя на свой болтливый язык. – Так пропала же, сам сказал! – выкрутился он. Потеряв интерес к старику, всадники умчались дальше. Клубы пыли теперь закрывали их сзади. Хорошо, что Паланг с Биришим пошли стороной! Поймали бы сейчас... а Нимидин? Где Нимидин? Джаркын кинулся к реке. – Нимидин, – шепотом позвал он. Тишина. Сердце старика замерло. А как убежал? Как испугался и убежал? Что делать? – Нимидин! – закричал и сам испугался своего голоса. В ответ только вода в реке ворчала, как старуха. Куда делся ее мелодичный говор?! Слушай-не слушай, а не поймешь, даже если знает вода, где мальчик укрылся. Нимидин... Джаркын влез в повозку и так наподдал ослу, что тот сорвался с места, не дожевав тутовую веточку. Так и торчала она из его рта, застряв между желтыми зубами. Старик торопил осла, а сам вглядывался в обочину дороги, за стволы деревьев, за кроны редких кустарников. И вдруг из-за дувала, окружающего небольшую усадьбу, высунулась взъерошенная голова. Нимидин! Джаркын встал на повозке во весь рост. Слова застряли в сухой глотке. Он принялся махать руками, привлекая к себе внимание. Женщина, работающая во дворе усадьбы, приложила ладонь ко лбу, пытаясь понять, что надо этому человеку. Но Джаркын и не замечал ее. Он видел только мальчишескую голову и сейчас больше всего хотел обхватить ее руками, приложиться к макушке и вдохнуть запах ребенка, ставшего ему родным. Мальчик узнал старика и, выбежав из-за своего укрытия, со всех ног помчался к нему. Слушая сбивчивый рассказ Нимидина о том, как он прятался от воинов, как испугался, когда они окружили повозку, как ползком пробрался за ближайшие кочки и побежал что есть мочи, старик часто моргал, а его губы подрагивали, хоть он и улыбался, радуясь благополучному исходу. – Когда они умчались, я спрятался и ждал тебя. Долго ты ехал! Возбуждение от приключения выплескивалось в словах и жестах Нимидина, но потихоньку они оба успокоились и продолжили путь. Джаркын еще не раз останавливался, чтобы перевести дух или спрятаться, когда впереди пыль вздымалась в клубы – как бы опять не попасть на глаза воинам Харбалана! Но они промчались назад так быстро, что и не заметили старика с повозкой, стоящего в рощице у арыка. А, может быть, и заметили, но не стали терять время. Зачем? Уже все выяснили! Нет Биришим на этой дороге. В другом месте искать надо. Харбалан решит, что делать дальше. А им остается только доложить ему, что не встретили они ни служанку принцессы, ни кого-либо из чужих, кто мог бы похитить ее.
Развилку давно проехали. День закончился, вечер еще хранил свет заката, но ночь приближалась быстро, а Биришим с Палангом так и не видать. Нимидин всхлипывает, отворачивается, пряча слезы. У Джаркына сердце не на месте. А вдруг... нет, не должны! Тракт известный, хоть караваны, направляющиеся в Смаракансу с востока, чаще идут другим путем – через перевал, избегая долгой дороги по открытой степи, да и путешественники с запада минуют ее, если по какой надобности им не надо заглянуть в Никшапайю – идут прямо из Пухара. Но все равно, дорога езженая, вон и сейчас, когда спала дневная жара, в обе стороны потянулись люди: кто пешим ходом, кто на повозках, а кто и на конях, отрядами. Джаркын тревожно поглядывает на воинов, глаза которых, волей многолетней привычки, или по какому особому заданию, очень внимательно озирают окрестности, буравя каждого встречного пробирающим до мурашек взглядом. Но это другие воины, они не ищут Биришим. Их опасаться нечего, хоть страх внушают одним своим видом. – Паланг, Паланг! Джаркын вздрогнул от крика Нимидина, углядевшего в мужчине, сидящем у дороги, камнереза. – Ох, ну и хорошо, а то я распереживался совсем, – промолвил он сам себе, облегченно вздыхая. Мальчик повис на шее названного отца. Но мужские ласки скупы. – Ладно, ладно, встретились уже, – отстранил его Паланг, направляясь навстречу повозке. – А мама где? – Нимидин счастливо вышагивал босыми ногами рядом, очень стараясь попасть шаг в шаг. – Там, – Паланг махнул в сторону от дороги, где в сереющем воздухе еще различались очертания холмов. – Ждет. Переживает. – Крикнул конюху: – Что, отец, задержались так? Мы уже подумали, что вас поймали воины Никшапайи! Джаркын повернул осла к холмам. – А что им нас ловить? Мы что, мы ничего, – придавая голосу беспечность, балагурил старик, – едем себе да едем, вон, сколько народа так же едет! А вот за вас мы беспокоились... – Да и с нами все хорошо, – успокоил камнерез.
После скромного ужина усталость от перипетий прошедшего дня быстро сморила всех. Биришим с Нимидином разместились в повозке, Паланг прилег рядом, укутавшись в свое пестрое, не раз чиненое покрывало. Джаркын свернулся клубочком у потухающего костра. Он долго смотрел на огонь, и чем глубже его взгляд проникал в изменчивое пламя, тем больше одолевали его думы о дальнейшем пути. Прошел он ту развилку, откуда в направлении Согдийских гор шла известная ему дорога. Он помнил каждый поворот и каждый перевал, пройденные им одним или с караваном кушанской принцессы – не заблудился бы! Так и дошел бы до родного стойбища у берега Теплого озера. А теперь как быть? Вернуться назад? И подсказать некому... Джаркын повернулся на спину. Бархатное степное небо светилось множеством огней! От красоты его грудь так поднялась, что воздух потек внутрь рекой, норовя выйти из берегов и разорвать сердце, переполненное восторгом. Отдельные звезды светили факелами, будоража воображение таинственным мерцанием. Широкая полоса, вобравшая в себя едва ли не все звезды округи, пролегла молочной дорогой от края до края неба. «Вот и Тенгри показывает мне дорогу! – подумалось Джаркыну. – Сейчас пойти? – он зевнул, веки сомкнулись, хоть он и хотел смотреть еще и еще, на это прекрасное ночное небо, знающее все тайны людей. – Нехорошо так уходить, попрощаться надо... Встану до захода Чолпон [45], подниму всех, да и пойду...» – сон все же одолел. Джаркын крепко уснул. ______________ [45] Чолпон – Венера.
Дорога, ведущая к дому, маячила вдали. Он стоял на какой-то другой дороге, совсем не нужной ему, но не знал, как выйти туда, где верблюды шли, горделиво подняв головы, а всадники ехали шагом – не торопили коней, а все смотрели и смотрели по сторонам, выглядывая кого-то среди толпы, бредущей в разные стороны. – Добрый человек, скажи, как мне выйти на ту дорогу? – просил Джаркын то одного ротозея, сидящего у дувала, то другого, но никто не мог показать ему верный путь, а только пожимали плечами, а то и вовсе не обращали внимания на его вопросы. «Что же делать?» – этот вопрос беспокоил все больше. Джаркын решил сам искать выход, но, куда ни шел, все упирался в стены, и никакого прохода, нигде! Отчаявшись найти путь, он остановил за руку молодую женщину и взмолился: – Скажи, как уйти отсюда? Где выход? Женщина в ответ отрешенно улыбнулась и пошла в дом, но, только войдя в него, она помахала рукой, зовя за собой. Джаркын подумал было, что она вспомнила ответ, и пошел на зов, но, едва шагнув за порог, вдруг испугался. Что люди подумают? Старый осел пошел за молодухой! Взмокнув, он выскочил наружу и чуть не попал под колеса повозки. На ней, смотря на него во все глаза и улыбаясь самой своей хитрющей улыбкой, промчалась Айтулин! – Айтулин! – закричал Джаркын, но голос его утонул в молочном тумане, растекающемся по всем улочкам. Джаркын решил сам во что бы то ни стало найти путь и побежал вслед за Айтулин. А она удалялась все быстрее и быстрее. Уже и ноги не успевали за ней, и дыхание сбилось, но Джаркын бежал и бежал, с каждым шагом все тверже веруя, что Айтулин послана ему самим Тенгри для того, чтобы вывести его на путь, ведущий к дому. – Придержи коня, Айтулин! – молил он, выпростав руку вперед. – Я не успеваю за тобой! Айтулин! Айтулин!..
– Дедушка! Проснись! Дедушка! – Нимидин тряс его за плечи. Промычав что-то невнятное, Джаркын с большим трудом открыл глаза. Заря едва коснулась верхушек холмов светлой вуалью. Звезда Чолпон стояла над горами, так разгоревшись и сияя, будто на прощание хотела одарить всех на земле своей небесной красотой, пробудив в сердцах людей любовь и жажду жизни. Биришим слезла с повозки и, присев рядом, обняла Нимидина. Паланг приподнялся на локте, всматриваясь в еще нечеткие очертания близких. – Что это вы? Что случилось? – Джаркын сел, потер глаза. – Ты кричал, – ответила Биришим. – Нимидин испугался за тебя. Ты звал Айдулин... – Айтулин, – поправил Джаркын, – это жена моя... Лунноликая... приснилась, надо же, – он усмехнулся. – Я хотел догнать ее! Хех... Биришим молчала. Она знала свой путь. За спиной остались годы, проведенные с принцессой Тэхар. Память сохранит и приятные воспоминания, и тревоги, но последние постепенно вытеснятся новыми чувствами. Ведь впереди у нее семья, рождение детей, заботы о домашнем очаге! Как сладко отзывается сердце на мысли о своем очаге!.. Но пока им надо уходить как можно дальше – дальше Смаракансы. Она помнила подслушанный разговор принца и военачальника – принцесса в конце концов появится в главном городе Согда! Не жить им там спокойно и безопасно. Надо идти дальше. Но каков путь конюха? Что она знает о нем, о его жизни до встречи в караване? О его семье?.. – Где твоя Айтулин, почему оставил ее? – поинтересовалась Биришим. Старик как-то сразу обмяк, опустил голову. – Там она, где еще? – махнул неопределенно в сторону гор. – Спит... Биришим все поняла. Досада взяла на саму себя. Как не догадалась? – Домой мне надо, – с мольбой в голосе сказал старик, будто разрешение просил. – Сердце ноет по родным горам, да и Айтулин не зря приходила, зовет... Подошел Паланг. – Где твой дом, Джаркын? – Там, далеко, до зимы дойду. Помолчали. – Назад пойду, до той развилки. Сразу хотел, но так вот вышло – вас искали, а, Нимидин? – Джаркын подтрунил над мальчиком, видя, как посерьезнело его лицо, как беспокойно он покусывает сухой стебелек. – Ты уйдешь? – спросил мальчик, еще тая капельку надежды. Джаркын кивнул. – Домой мне надо. А у вас свой путь! Поставите дом из глины, Паланг будет камни резать, Биришим... Биришим детей рожать, а? – он подмигнул, нарочито весело обращаясь к женщине. – Ты подмогой им будешь, Нимидин. – Его голос стал серьезным. Неожиданно мальчик повис на шее старика. – Ну, ну, не плачь... – он тяжело вздохнул, – сколько еще расставаний будет в твоей жизни... Нимидин прошептал на ухо: – Не уходи... ты же обещал рассказать о лягушке, обещал... – он искал предлог, чтобы задержать деда. Джаркын похлопал его по спине. – Я расскажу, сейчас и расскажу! Слушай! Поведал Джаркын мальчику о Теплом озере, о боге Тенгри и его жене Умай, о девушке, которую Тенгри пожалел и взял в свой сад, о том, как ревнивая Умай превратила ее в лягушку и наказала взбивать напиток бессмертия в ее роднике. – Послал Тенгри нам со старухой такое искушение – целый сундук драгоценностей! Нарушили мы запрет не лезть в воду Священного озера, и получили за то наказание: пока я спал в горячке, Айтулин погубили лихие люди, которые украли все, кроме лягушки. Она со мной была, лечила... Остался я один. Лягушка звала в дорогу. Или одиночество... И пошел! Не знал, куда иду, что мне с ней делать, но встретил в пути мудрого человека, он и сказал, что лягушка наша не только лечит, но и дарит бессмертие – такой подарок сделали людям Тенгри и Умай. – Так ты будешь жить долго-долго? – с откровенностью ребенка спросил Нимидин. – Мудрец сказал, что еще одну жизнь я проживу! Все же долго я носил лягушку на своей груди! А вот ты ее никогда не снимай! И будешь жить вечно, как боги! – Ого! – Нимидин заерзал от восторга. – Как Речная богиня? – Может, и как она. Но боги живут, пока люди помнят их. Как уж у нас получится, не знаю! Биришим собрала скромный завтрак. Поели молча, каждый размышляя о своем. Паланг остановил старика, собиравшегося было попрощаться прямо здесь. – Отец, тебе можно не возвращаться на ту развилку. Есть другой путь. Он приведет в те же горы, откуда ты пришел. Я бывал в этих краях, давно, слышал рассказы путников. За Смаракансой нужно свернуть направо. Пойдешь на восток вдоль Золотоносной реки. Не заблудишься – там караваны ходят. Да и в жару по горам лучше, чем в степи. Родники есть. Тебе же горные тропы ближе, чем степной простор, а? – Это так! И места новые увижу! – обрадовался Джаркын. – Сколько всего я уже увидел, сколько узнал, а все интересно посмотреть еще больше! – И мы пойдем дальше Смаракансы, – тихо добавила Биришим. Паланг обнял ее. Нимидин подбежал, прижался к Биришим, поглядывая из-за ее плеча на камнереза. – Там видно будет, – он потрепал мальчишку по отросшему чубу, оглянулся на Джаркына, запрягающего осла и между делом наблюдающего за ними – а, старик?.. Джаркын понимающе кивнул.
Стороной, спеша укрыться в норке до светлого дня, на коротких ножках пробежал еж. Сокол взмыл в небо, торопясь раньше всех встретить солнце. Лягушка подала голос из прибрежных зарослей похудевшего за лето ручья; она уселась в тине и засучила перепончатыми лапками, взбивая тихую воду в пену...
III век, Тенгри-таг
Глава 18. На берегу Теплого озера
Волны шумно набегали на берег, шипели, кусая камни, но теряли силу и, огрызаясь, возвращались назад, подныривая под другие волны, такие же беснующиеся и пенные, поднятые серо-лиловыми водами Священного озера. Взбеленилось оно не на шутку! Закрылось от глаз Тенгри тяжелой периной, творит, что вздумается! Старик недовольно крякнул. Озеро, словно услышав его брюзжание, набрало силы ветра, подняло волну и напустилось на берег так, что не только брызги, но и хороший шлепок долетел до камня, на котором сидел Джаркын. – Эй, чего творишь? Ичиги промокли... Нет, вода скатилась по гладкому ворсу. Но лучше убраться подальше. Старик отер воду с лица, облизнул губы. Слабый привкус соли напомнил о еде. Что-то Айгуль не идет... Пора бы уже... Молодой пес, сидевший рядом, с громким лаем сорвался с места. А! Вот и Айгуль! Пес радостно закрутился у ее ног. Старик встал навстречу. – Здравствуй, Джаркын! Заждался? – некогда молодая и быстрая, ныне Айгуль ступала тяжело, придыхая на каждом шаге. Джаркын уже давно сказал, чтобы не ходила к нему – есть у нее невестки и внуки! Могут принести еду старому отшельнику! Да и не одна в стойбище, другие люди тоже приходят – оказать уважение старику, послушать его рассказы; приносят, что сами едят, не забывают. Айгуль откинула полог хижины. Несвежий дух от сырой кошмы ударил в нос. Надо проветривать, протопить бы. За зиму отсырело все. Уговаривать старика перебраться к ним – пустое дело. Хорошо, согласился хоть хижину обложить по низу камнями – все ж надежнее и теплее! – Пришлю к тебе внуков, пусть хижину приведут в порядок. Покроешься плесенью вместе с ней. – Э-э! – только и нашелся что ответить старый Джаркын. – Ты бы хоть хвороста в горах насобирал, очаг растопил! Сидишь у озера целыми днями. И чего сидеть? – Айгуль отчитывала старика без какого-либо упрека. Так, ворчала, даже не глядя на него, пока доставала еду из мешка, который принесла на плече. – Тут тебя покормлю, укутайся потеплей, ветер холодный. Старик поел. Кинул собаке обглоданное ребрышко. Посидели, глядя на озеро. Помолчали. – Пойду я. Айгуль поднялась, опираясь о колени. Джаркын пожалел ее. – Старая ты стала. Вон, ходишь еле-еле. Не ходи сюда. Женщина искоса посмотрела на него. Да, она уже жизнь прожила, а его жизнь все не кончается. Как вернулся из дальней дороги, так и не меняется! Живость не та только. Так старик ведь, не молодой! А что есть молодость? Молодость – это и есть живость! Когда хочется бежать по простору и бежишь! Когда соки в теле кипят, когда все некогда, не то что сидеть на берегу и глазеть на воду. – Долгая у тебя жизнь, отец... Старее тебя нет в наших краях никого. Скажи, хорошо ли тебе от такой жизни? Не жалеешь ли о чем? Жалеть?.. Джаркын задумался. Как можно жалеть о прожитой жизни?! Какая ни была, а вся своя! Другой такой ни у кого нет. Сколько всего повидал он, сколько людей прошло рядом! Одного только хотелось бы еще: узнать, как они жизнь прожили, да и живы ли... Хоть раз увидеть бы, услышать. Особенно мальчишку того, Нимидина... – Джаркын? – Айгуль шлепнула его по плечу. – Слышишь меня? – Слышу. Думаю я. – Думаешь! Тебе только и осталось – думать! – Ты как моя Айтулин стала – ворчишь все! Айгуль промолчала. Да, ворчит! Прав старик. – Завтра приду, – сказала она на прощанье и пошла домой. Джаркын встал, потянулся. Есть еще силы! Чего это он расселся тут? Сам с хижиной управится! Не юрта, всего-то четыре кошмы! Вон и ветер тучи разгоняет! Из прорешины в небе брызнуло солнце. Его лучи копьями вонзились в воду, и успокоилось озеро, мягко покачивает посветлевшей водой. «Как тогда!» – вдруг вспомнился день, когда вот так же раскрыл Тенгри небо и бросил в воду сундук с сокровищами, и обрел он чудодейственную лягушку, а вместе с ней и новую жизнь. Но пережить такое еще раз... сердце старика окатило горячей волной. – Не надо мне твоих сокровищ! – обратившись к небу, закричал он. – Слышишь, Белый Творец? Я все сделал, как ты хотел: отнес лягушку Речной Богине, дар твой послужил людям. Чего еще ты от меня хочешь? Вода зашевелилась, заиграла бликами: зелеными, синими, желтыми. Ветер рябью прошелся по зеркальной глади, приподнял волну прямо под небесным окном. Помчалась она к берегу – того гляди окатит старика, но потеряла силу по пути и ласковым ягненком прильнула к прибрежным камням. А облака на горизонте собрались пышной пеной. Потом расплылись охапками, и в их нагромождении увидел Джаркын караван: бредут белые верблюды по небесной пустыне, тащат ценные грузы с одного края земли к другому. Караван! Скоро откроются перевалы. Снова караваны пойдут. Придет и в их края какой-нибудь, станется, и из Страны Плодородных Долин! Не пропустить бы! Тогда, как знать, кто-то и расскажет о всех тех, о ком постоянно думается, кого оставил в те далекие годы ради этого озера и этого неба. Именно тогда, когда он был далеко от родных мест, он понял, что сам есть частичка этого дивного неба, что сам врос в эту каменистую землю корнями, уходящими к далеким предкам, что дух его питается силой снежных гор и нежностью невообразимо прекрасной природы. Не за тем ли послал его Тенгри в Страну Плодородных Долин? Не за тем ли дал вторую жизнь, чтобы понял он, что дороже всего на свете? Эх, как ни гадай, а понять волю богов могут только шаманы! Встрепенулся старик, как птенец беркута, почуяв мать. Вот ведь как бывает: сидишь себе на берегу, жалеешь сам себя, вспоминаешь жизнь так, будто она уже к концу подошла, и вдруг всего лишь картинка неба изменилась, а всколыхнулись где-то внутри желания, силы откуда ни возьмись прибавились, и годы снова остановились – зачем им бежать, когда мечта есть? Когда есть еще чего желать, к чему стремиться? Джаркын встал, приосанился. Пес с готовностью поднялся за ним, вопрошая всем своим видом: «Куда пойдем?» Молодой он, хочется и побегать, и порезвиться, а хозяин только и знает, что на берегу сидеть! Разве что чаек погонять?.. Или ящериц половить?.. – Что, Кумайык, засиделся тут со стариком? Он потрепал друга за загривок. Кумайык благодарно лизнул хозяина в руку, вильнул хвостом. Джаркын заложил руки за спину и по-хозяйски пошел к хижине. Да, дух от нее еще тот! Надо бы все тряпье вынуть, на камнях разложить, пока дождя нет. Он влез внутрь, и полетели из хижины и одеяла, и халаты, и шапка, и сапоги, и вся утварь. Разложив все вокруг, Джаркын прикинул, в чем он может на люди показаться, да так, чтобы не стыдно было, чтобы не вызывать ни брезгливость, ни жалость от своего вида. Рубаху разве что новую надо?.. У Айгуль попросить? Сошьет или отдаст какую с плеча мужа или сына. Эх, и выменять не на что... Дожил... Как спросила Айгуль? Не жалею ли о чем? Вот, разве что о том, что никакого добра не накопил, чтобы и рубахи были, и все, что нужно человеку! И тут взгляд упал на лук. Джаркын сделал его, когда вернулся домой – тогда еще! А не пойти ли на охоту? Зайца подбить или курочку фазана – будет, что за рубаху дать! К радости пса, старик потуже подпоясался, разыскал в разложенных вещах меховую шапку, колчан со стрелами, закинул лук за плечо и пошел в горы.
– Джаркын-ата, Джаркын-ата! – крик мальчишки разбудил старика, дремавшего у большого камня недалеко от хижины. – Караван! Там караван идет! – звонкий голос влетел в уши давно ожидаемой вестью. Джаркын сощурился, глядя на танцующего жеребца, возбужденного скачкой, и юного наездника, удерживающего коня за повод. Хорош правнук Айгуль! Смелый, трудолюбивый, приветливый. Как Нимидин... – Откуда идет, говоришь? – Джаркын хотел знать точно, тот ли это караван, с той ли стороны пришел. Мальчишка вытянул руку с нагайкой, показывая на запад. – Оттуда идет! На большой поляне лагерь будет. Там уже шатры ставят. Верблюдов у них... – он многозначительно поцокал языком, – много верблюдов! Коней много! Воинов много! Важные есть! Старик с пониманием поджал губы. Вспомнил кушанского военачальника. Не просто важен – грозен был! Что ж, пора новую рубаху доставать, белую шапку, да идти к людям!
Не успел Джаркын обуться, как пошел дождь. Тучи все же собрались над озером! Погремели, сталкиваясь, посверкали огненными вспышками, пролились небесной влагой и умчались за гряду остроконечных гор. Там, в бесчисленных ущельях наполнятся снова водой, отяжелеют и поползут назад к озеру – таково их вечное соперничество! Как только последние капли долетели до земли, Джаркын вылез из хижины, подпоясал халат, поправил колпак из белого войлока и пошел к каравану, уже шумевшему походной жизнью в низине перед берегом Теплого озера. Поднялись к небу шатры, потянулся дымок от костров, повеяло аппетитным варевом из котлов. Не откажут в угощенье старику! Джаркын сглотнул слюну, представляя себе чашку с дымящимся бульоном и кусок жирного мяса в ней. И не ошибся в ожиданиях – у первого же костра его пригласили присесть, подали угощение. Слово за словом, потек разговор о далеких странах, о трудностях дальнего пути. Старик слушал многоголосую речь, приглядывался к людям. Видел он и воинов в остроконечных шапках. Согдийцы! Сердце старика екнуло. Он будто снова оказался в Никшапайе, в Городе Образа Светлых Вод! – Так, говорите, держите путь от Страны Плодородных Долин? – спросил он, ставя пустую чашку на землю. – Проходили, – ответил худощавый человек с рыжей бородой. Он с особым интересом взглянул на старика, сразу показавшегося ему странным: все разглядывал, да не как ротозей, а с интересом. – Бывал там? – задал он прямой вопрос. Джаркын кивнул в ответ. Сидящие у костра притихли. – Бывал, – Джаркын не торопился рассказывать, он сам хотел услышать давно ожидаемые вести, потому только добавил: – Царь Ахвирпат тогда правил Никшапайей. Сын у него был – Хуфарн, женился он на кушанской принцессе Тэхар... Возглас удивления пробежал среди слушающих. – Это ж когда было! Старик, сколько тебе лет? Джаркын отмахнулся: – Давно живу! И бывал там давно. Вот, хотел узнать, как живет Город Образа Светлых Вод? Кто правит им? К костру подтянулись воины-согдийцы. Интересно стало посмотреть на старика, видавшего самого Ахвирпата – отца царя Никшапайи Хуфарна. Джаркын рассказал о своем походе с караваном кушанской принцессы, о военачальнике Харбалане. – Живы ли? – задал он свой вопрос. – Нет, отец. Ни Харбалана нет, ни принцессы Тэхар. Военачальники другие, и жены у царя тоже. Принцесса Тэхар не стала царицей. Как родила сына, силы совсем оставили ее. Умерла она. Джаркын расстроился, потускнел. А чего он ожидал? Сколько лет прошло! Жизнь человеческая коротка. Это ему повезло – получил силы на долгие годы! Только не радуют они его, все больше огорчают. Сердце заболело от вести, что такая прекрасная принцесса умерла. Но она осталась в памяти людей молодой и красивой – навсегда такой, какой была в лучшие свои годы! А Айгуль? Старик словно почувствовал укоряющий взгляд Айгуль – своей верной хранительницы, которая всю жизнь заботится о нем как о родном отце. Ведь и она была когда-то красивой девушкой, веселой, задорной. Он помнит! И что теперь? Теперь она старая женщина и такой она останется в памяти людей. Но, если о Тэхар сохранится только красивый образ, то Айгуль будет славна своими делами! Сколько добра она сделала людям, просто живя и работая как все женщины, сколько детей родила, сколько внуков они подарили ей! Маленькая принцесса пробежала жизнь, легко касаясь тропинки судьбы нежными ножками, а Айгуль прошла целую дорогу, ступая крепко, надолго оставляя за собой добрую память. Согдийцы заметили, что старик ушел в свои думы. – Что, отец, жалко тебе нашу принцессу? – ласково спросил один из воинов. – Жалко, – не отрицал он, – красивая была. А служанка ее, Биришим? – Джаркын спросил и пожалел об этом. Что он хочет услышать? Что исчезла та служанка, и больше никто ее не видел в Никшапайе? Рыжебородый по-своему понял старика. – Царей не всех помнят, а ты о служанке спрашиваешь. Любил ее? Любопытный человек этот рыжебородый! Только в его вопросе Джаркын уловил усмешку. – Что такое говоришь ты? Как дочь она мне была... – он осекся. Кто поверит в то, что в те годы он уже стариком был? – Пойду я. Засиделся с вами...
Иногда лучше не знать ничего! Когда не знаешь, то думаешь о хорошем, надеешься, что тех, кто дорог, беды миновали, что радости в их жизни было больше, чем горя. Тревожишься только. Но не так, как от плохих вестей. Да и что он узнал? Что бедная девочка не познала ласки своих детей, не увидела внуков? Что оставила этот мир молодой и красивой, а не старой и дряхлой? Вот его Айтулин... опять он за свое! Нет Айтулин! Сколько лет как нет ее! Нет... но в его памяти она жива... Он видит ее лицо, слышит ее голос, представляет себе, как она хлопочет у очага. Что же это, как не жизнь? Но только не на виду у всех, а в нем самом, где-то там внутри, куда никто не заглянет, как в юрту, никто не потревожит, а только прервет мечтания. Но они затаятся, а когда он снова останется наедине с собой, с этим озером, с горами, и Айтулин, и Биришим, и малышка Тэхар, и милый сердцу мальчишка Нимидин возвращаются к нему и живут рядом – смеются и грустят, утешают его и радуются вместе с ним восходу солнца над горами, игре облаков над озером. Старик успокоился. Сел на любимый камень на берегу. Вода в озере рябит синью, отсвечивает золотом! Облака впитали краски вечерней зари и плывут нарядные... Кумайык поскуливает рядом. Джаркын погладил пса, покачал головой – не то чтобы одобряя судьбу, а так, принимая свершившееся как неизбежное. Сколько еще осталось ему? То ведомо богам! Да и не так важно, насколько длинна жизнь, важно прожить ее с добром и оставить о себе хорошую память в сердцах людей! Это и есть бессмертие! А, Белый Творец? Людям, как и богам нужна память о них! Пока кто-то вспоминает, значит живешь! Так-то вот...
Перекатываются волны в озере – от берега к берегу, а потом обратно. Река торопится, несет светлые воды вдаль. Множество узоров на воде, каждый – чья-то жизнь, короткая ли, длинная, вихрящаяся в одних берегах или бегущая в неизвестность, но неповторимая! Как и песни, которые поет вода...
Эпилог
IV век. Никшапайя
Прохлада дворцовых покоев располагала к раздумьям. Он совсем рядом с целью, но никак не может попасть в Храм Богини Светлых Вод! Ворота храма всегда заперты. Члены царской семьи посещают его, не выходя на дворцовую площадь, как раньше, а через новый проход, который идет из дворцовых покоев по анфиладе коридоров и выходит прямо к Преддверию Святилища. Ему не попасть туда этим путем: бдительная стража охраняет дворец днем и ночью. Каменщик подцепил мастерком вязкий глиняный раствор, плюхнул его на подрастающую кладку новой стены, и, подняв кирпич, бережно пристроил его в почти законченный ряд. Каменщик работал ловко, такими отточенными движениями, которые приобретает мастер, проживший немало лет. Но он был молод! Овальная борода отливала густой чернью, как и пряди волнистых волос, прижатые жгутом ко лбу. И весь он дышал силой! Любо-дорого смотреть на его обнаженные руки – при движении под смуглой кожей мышцы перекатывались, как вода по мелководью! Вот только взгляд... если кто говорил с ним, то невольно обращал внимание на глубину его глаз. В них отражалась мудрость старика! И тем более странным казалось это на фоне чистого, не тронутого жизненными испытаниями лица: гладкого, без морщин и скорбных складок. Разве что легкая сеточка ложилась в уголках глаз при прищуре, когда он, задумываясь, уходил в себя, порой забывая не только о собеседнике, но и обо всем вокруг. Нимидин не стал камнерезом, как Паланг – покалеченная рука не позволяла работать с камнем так, как этого требовало дело. И тогда он стал каменщиком. Прилежный с детства, он ловко месил глину с мелкой соломой, расфасовывал ее по формам, сушил, а потом складывал стены. Эта работа кормила и его, и всю его семью – до тех пор, пока она была. Они долго жили в верховьях Золотоносной реки. Но, когда старость настигла даже его детей, люди стали странно смотреть на него – сильного, сохраняющего молодость, несмотря на возраст двух поколений. Нимидин понял, что пришло время покинуть обжитые места, и ушел. Он знал одну дорогу – ту, которой они давным-давно пришли сюда из Никшапайи – города его детства, города, в котором он потерял родных, получил увечье, но обрел новую семью – деда, мать и отца. Нимидин отправился в Никшапайю! Всю жизнь он помнил рассказ матери о кладе, спрятанном ею в кирпичной кладке алтаря Храма Богини Светлых Вод. Безумная идея обуяла его – забрать то, что помнит тепло рук не только матери, но и отца! Ведь никому невдомек, что точную копию его заветного амулета в виде лягушки, а также фигурку божества веселья и пророчеств вырезал Паланг! Поэтому, когда удалось наняться на работу во дворце, Нимидин увидел в этом провидение. Заветный клад рядом! Осталось только спрятаться и под покровом ночи пробраться в храм. Необычный шум в коридоре, ведущем в тронный зал, отвлек от работы. Нимидин вытер мокрые руки о штаны и, держась стены, прокрался к входу в тронный зал. Узкая дверь, разделяющая небольшую комнатку, в которой он клал стену, и зал с той стороны, где находилось возвышение с четырьмя колоннами и троном царя, оказалась приоткрытой. Каменщик прислонился к стене и, поводя головой, вглядывался в проем, пытаясь разглядеть тех, кто на повышенных тонах разговаривал там. Но вдруг раздался лязг скрещенных мечей. Нимидин скользнул в тронный зал и спрятался за колонной, из-за нее наблюдая за происходящим. Двое мужчин одного возраста и, судя по богато украшенной одежде, одного положения дрались вблизи колоннады, со всей силы опуская мечи на головы друг другу. Это была не игра, а настоящая битва! Вмешаться?.. Нимидин не мог позволить себе этого: он простолюдин! Даже находиться в тронном зале он не имеет права. Но любопытство присуще как царю, так и каменщику. Один из сражающихся был царем! Кто из них?.. У обоих венец на голове... Тот, невысокий, с мясистым носом, крепкими плечами и копной русых кудрей, или этот – высокий и тощий, с бледным лицом и каскадом темных волос, развевающихся при каждом выпаде? Мечи скрестились. Лица сражающихся оказались друг напротив друга, их разделял острый крест беспощадного металла. – Я – законный наследник престола! – воскликнул крепыш. – Я – прямой потомок царя Хуфарна! Тебе никогда не получить Камень Власти! – Потомок Хуфарна? – с издевкой ответил его соперник. – А я – прямой потомок царя Ахвирпата – его отца! У меня больше прав на царство! Камень Власти должен принадлежать мне! Лязг мечей был продолжением разговора. Нимидин услышал, как потомок Ахвирпата зарычал, но сила была на стороне наследника Хуфарна. Он толкнул противника, тот опрокинулся навзничь, потеряв меч, но острие его клинка скользнуло по перстню на правой руке царя. Камень вылетел из него и откатился к колонне. Нимидин замер, уставившись на красно-коричневый агат, поблескивающий белой полосой. Драгоценный камень лежал у ног простого каменщика! Охрана наконец справилась с отрядом нападавшего. Всех его спутников убили, а его самого скрутили и выволокли из зала. Воспользовавшись суматохой, Нимидин поднял камень и вернулся в комнату, в которой работал. Камень Власти?.. Еще в детстве он слышал от Биришим легенду о сокровище бранхидов, которым владеют цари Никшапайи, но никогда и представить себе не мог, что увидит воочию этот камень. Цари дерутся за него! Неужели в нем действительно заключена мощь богов?.. Оставить камень себе?.. Зачем? Он не царь, да и не нужно ему это – власть. В его жизни есть тайна, бремя которой он уже ощутил. Хватит ему и лягушки! Так пусть Камень Власти хранит Город Образа Светлых Вод, пока стоят его стены! Нимидин не смог бы никому объяснить, какая сила подтолкнула его к действию, но камень утонул в свежей кладке между двумя кирпичами новой стены. Обнаружив пропажу, царь забил тревогу. Все слуги бросились на поиск геммы-инталии, но так и не нашли драгоценный камень, многие века передаваемый правителями Никшапайи от поколения к поколению. Нимидин покинул город в тот же день. Не обременный ничем и никем, теперь он старался жить неприметно, не вызывая к себе особого внимания или, тем более, подозрения. Но еще не раз он вернется в Город Образа Светлых Вод, помня о заветном кладе Биришим и своем тайнике. Перед его глазами пройдет вся жизнь Никшапайи! Он увидит падение Города Образа Светлых Вод, станет свидетелем его возрождения на другом берегу реки. Побывает он и в далеких странах как на западе, так и на востоке. Однажды он придет к берегам Теплого озера и будет наблюдать его игру с неугомонными облаками, улыбаясь воспоминаниям детства, в которых остался добрый старик, с любовью рассказывающий о своей родине. Заветная лягушка будет покоиться на его груди всю жизнь, бессмертную или нет – неизвестно, но долгую. Настолько долгую, что он устанет от нее, и лишь одна цель будет поддерживать его душевные силы – увидеть то, что в свое время считалось амулетами, даром богов, а спустя века – ценными находками, свидетельством высокого мастерства ювелиров прошлого и загадкой для исследователей.
...Золотой еж пронзает бирюзовыми иглами пространство вокруг, разрушая тьму, и перламутровыми бликами раковины-наутилус освещает путь, подобно солнцу, образ которого во все времена обожествлялся всеми народами, живущими на Земле...
...Труженица-лягушка усердно сучит лапками, взбивая эликсир бессмертия для тех, кого отметили боги. Богиня Образа Светлых Вод обратит на нее лучистый взор, приласкает улыбкой, и ответит бывшая красавица раскатистым «ква», и еще выше поднимется белая пена в небесной заводи...
...Быстрый сокол по велению грозного бога Зевса взлетит ввысь, окинет зорким оком всю землю вокруг. Ничто не ускользнет от его острого взгляда! Удар посоха – и невиданная сила, сотворенная из крови и молока прекрасной богини Геры, сметет врагов того, кто владеет заветным оберегом...
Ташкент, январь 2016 г. – август 2017 г.
|
Литературный сайт Совета по русской литературе
Союза писателей Республики Узбекистан
Союза писателей Республики Узбекистан
.
Объявления:
Заседания Совета по русской литературе проходят в первый четверг каждого месяца в 11 часов на 2-м этаже СП РУз. Зал заседаний.Наш адрес:
Союз писателей Республики Узбекистан.
Адрес: Узбекистан, 100066,
г. ТАШКЕНТ, ЧИЛАНЗАРСКИЙ р-н, Парк «Миллий бог» «Адиблар хиёбони».
Ориентир: Олий мажлис.
Телефоны:
(+99871) 231-83-49, (+99871) 231-83-68.Альманах "Слово"
Подписка
Продолжается подписка на журнал «Звезда Востока» на 2023 год.
Подписчикам дается право внеочередной публикации.
Подробности здесьОстров стихов
Друзья сайта
