ИЗАБЕЛЛА
Эли Люксембургу
- Любимый мой… - Любимая моя…
По улице, монистами звеня, цыганка бродит, чёрная змея. Звучат из окон пьяные гитары. В проулках по-над зеленью оград лучится изабелла-виноград. И две души гуляют наугад. И винный дух витает над кварталом.
- Любимая моя… - Любимый мой…
Подвал прохладой дышит земляной. Но устлан пол кошмою шерстяной. И в нише золотой свеча пылает. А юных губ вишнёвая смола околдовала и с ума свела. - Гореть, - сказала, - так гореть дотла. И вспыхнуло божественное пламя.
- Любимый мой… - Любимая моя…
Там, наверху, в цветах лежит земля. На чьей-то свадьбе, трубками дымя, играют на цимбалах молдаване. Но их не слышат ни она, ни он. Здесь тайна слёз и счастья тихий стон. Колоколов нездешний перезвон. Седьмые небеса стоят в подвале.
- Любимая моя… - Любимый мой…
Снежок летит над праздничной Москвой. На площади - водоворот людской. Текут вдоль мавзолея демонстранты. Держа детей испанских на плечах, они "Ура!" правителям кричат. Но отчего-то всё же по ночам на Спасской всё тревожней бьют куранты.
- Любимый мой… - Любимая моя…
Лежит в руинах польская земля. Европу оплели концлагеря. В ночи поют летучие сирены. А здесь, в подвале - стол да полка книг хранят благословенный сон двоих. И над кошмою осеняет их жасмина дым и облако сирени.
- Любимая моя… - Любимый мой…
Стал на колени муж перед женой. Целует край рубашечки льняной, за светлый дар благодаря планиду. В сыром подвале на краю страны, не зная ни проклятий, ни вины, им сын явился за ночь до войны под вечно золотой звездой Давида.
- Любимый мой… - Любимая моя…
Ещё тихи днестровские края. Но вновь цыганка - чёрная змея, С утра напившись, горе всем гадает. Ещё летают аисты окрест. Ещё светлы одежды у невест. Но есть граница. На границе - Брест. Над ним зарницы. Плачь, моя родная.
- Любимая моя… - Любимый мой…
Обняться бы с отцовскою землёй. Но землю эту, лязгая бронёй, уже терзают танковые рыла. Прожить бы век свой, неба не кляня. Не знать бы ни Рейхстага, ни Кремля. Но в небе, громыхая и ревя, сам бог войны кресты несёт на крыльях.
- Любимый мой… - Любимая моя…
В грязи осенней тонет колея. Играет Вагнер. Над толпой паря, валькирии врагу поют победу. И к Богу вскинув чёрный свой кадык, кричит цыганка. Но под этот крик корябает стальной солдатский штык звезду Давида на воротах гетто.
- Любимая моя… - Любимый мой…
Прикладом - в спину. Лай сторожевой. Вокзала копоть. Колокола бой. - Молчи, молчи. Не говори ни слова. В прощальном небе - стаи воронья. - Я твой навеки. - Я навек твоя. Но хрюкнула арийская свинья. И на вагонах лязгнули засовы.
- Любимый мой… - Любимая моя…
Дивись, цыганка, чёрная змея. Хоть разлучают всех концлагеря, но эти двое выпали из правил. Там, у печей, где смертная зола, она его, живого, обняла. - Гореть, - сказала, - так гореть дотла. И вспыхнуло божественное пламя.
- Любимая моя… - Любимый мой…
Блажен виновный не своей виной. Так для чего ж роптать перед судьбой? - Молчи, молчи. Не говори ни слова. С чужой земли, не глядя больше вниз, в свою родную улетая высь, два дыма в небесах переплелись, чтоб никогда не разлучаться снова.
- Любимый мой… - Любимая моя…
Поклон тебе, молдавская семья. Четыре года страх в сердцах тая, ты укрывала мальчика-еврея. Спасённый от петли и от свинца, он вырос. Но с отвагою истца, чтоб есть и пить за мать и за отца, он двинул к берегам златого Рейна.
- Любимая моя… - Любимый мой…
Бог с нею - с этой сытою страной. Бог с ней с её повинной головой, с её богатством и её гордыней. Она, как Феникс, встала из руин. Прекрасны Франкфурт, Гамбург и Берлин. Но посмотри на это небо, сын. Ты видишь два качающихся дыма?
Ты слышишь над собой колокола? Жил на земле отец, и мать жила. Так для кого ж хранит она - зола - ту память, что святою именуем? Но сын и головы не повернул. К столу поближе он придвинул стул. С усмешкой "Изабеллу" отхлебнул и вилку ткнул в свиную отбивную.
- Любимый мой… - Любимая моя…
|